– Пэ сэ? Что это значит?
– Пастись спокойно. Бах, «Охотничья кантата», ария богини Палее. Теперь хоть будешь знать, дремучий лекарь.
– Какое уж там спокойно.
– Будем надеяться на лучшее. Кому-то придется прикинуться Пастушком, сказать, что он работает на ферме, и тогда он сможет провести отару. Очень опасная операция, надо ведь убедительно изобразить местного селянина. Иначе – провал.
И тут уж я не выдержал. Брякнувшись на раскисшую глину, долго, до изнеможения, хохотал.
– Ох, Дональд, ну ты даешь…
А снаряды падали и падали, и минометы продолжали корежить землю за нашими спинами.
Наконец, успокоившись, я сказал:
– Я принес тебе благую весть.
– Это надо же… теперь я понял, почему адъютант вдруг удостоил меня своим визитом.
– Возвращаешься в «дортуар», оттуда – прямиком во второй эшелон, отдыхать. Приказ Вариана.
– Господь наш милостивый… А кто командиром вместо меня? Ты?
– Нет, не я. Таунсенд.
– Господи! Этот шут?
– Таков приказ. Отбыть ты должен немедленно.
– Вариан думает, что я уже чокнулся и готов крушить все подряд? Что я совсем озверел?
– Да ну тебя, он просто знает, что ты давно не отдыхал.
– Все это очень странно, Роберт. Я-то на что ему сдался? Почему я?
– Потому что ты уже десять дней торчишь в этой адской клоаке, потому что у тебя ни одного дня отпуска еще с Северной Африки. Потому что ты нужен Ричарду свеженьким, так как нам впереди много чего предстоит.
– Понятно. Только я не хочу бросать ребят в такой хреновой ситуации. Они, конечно, наглецы и грубияны, наша первая рота, но…
– Всегда такими были.
– …но они – то, что надо. Лучшие парни из лучших взводов. Я не один год собирал их вместе. И теперь они готовы умереть друг за друга. Не могу я своих ребят тут оставить. Ты посмотри на них.
Я посмотрел. Вымотанные до предела солдаты валялись в жидкой слякоти, практически не прикрытые, а противник уже перегруппировался, приготовился к очередной атаке.
– Лучше бы этого не видеть, – сказал я.
– А если я скажу «нет»?
– Ричард опять пригонит меня, только уже вместе с военной полицией. Неохота снова сюда тащиться.
– Пойду скажу Таунсенду. Но хочу, чтобы было зафиксировано, что я действую не по своей воле. И выражаю протест.
Когда мы с Дональдом наконец ввалились в «дортуар», там меня ждал сюрприз. У двери топтался сержант Уоррен из моей родной второй роты. Увидев меня, он вытянулся по стойке «смирно».
– Какого черта ты тут, Уоррен? Почему не со своими?
– Майор Суонн отослал меня назад, сэр.
– С какой стати?
– Я решил сложить оружие, сэр.
– Что за хрень? Куда сложить?
– Отвоевался я, сэр. Доложил об этом майору Суонну, а он под конвоем отправил меня сюда.
Уоррен был классным солдатом, я обязан был проявить понимание или попытаться его переубедить. Но я почему-то (возможно, из-за дикой усталости) вдруг заорал:
– Ты знаешь, чем это пахнет, Уоррен? Арестом, вот чем!
– Понимаю, сэр.
– Значит, дезертирство? Думаешь, родные твои обрадуются? А как же друзья? Их к черту? Пусть мыкаются сами, а ты, значит, решил смыться?
– Я сделал все, что мог, сэр.
– Они там валяются в собственном дерьме, в окопе глубиной в два фута. Защита называется…
– Я тоже вместе со всеми валялся, сэр. И в Тунисе дрался, а до того в Бельгии, Голландии. Дважды ранен. Никогда не отлынивал и трусом не был. Но всему есть предел, я дошел до точки. Я больше не могу. В тюрьму так в тюрьму, позор так позор. Я готов. Выше собственной башки не прыгнешь…
– Погоди, Уоррен, не нагнетай. Другим досталось куда больше. Что скажешь об Уоттсе, которого я тогда послал на смерть? Девятнадцать лет было парню. Ни одной ночки не успел гульнуть. А Тревис? Напоролся на мину, обе ноги к чертям собачьим, и он еще полмили сам полз на этих своих обрубках.
– То Тревис, сэр. А я говорю о себе. Я выдохся.
– В Первую мировую тебя бы расстреляли. На рассвете вывели бы к ребятам из твоей собственной роты, привязали бы к дереву, и скомандовали бы: «Пли!»
– Так точно. Но сейчас мне полагается тюрьма.
– Ну да, тюрьма. Посадят в одиночную камеру. Охранники будут в тебя плевать. В миску с жратвой будут плевать. Ни друзей, ни душу отвести шуткой. Не с кем.
– Погано, что и говорить. Но я долг свой выполнил. Четыре года в окопах. Все, больше не могу.
– Жди тут. Никуда не уходи.
Ричарда Вариана я нашел на втором этаже, на посту наблюдения. Он в бинокль рассматривал тот лесок, который Дональд мечтал использовать как укрытие. Мне и без бинокля был виден дым вдалеке. Неужели Пастушок провел отару через минное поле?
Я рассказал про Уоррена, но Вариан слушал довольно рассеянно. Сказал только:
– Хорошо хоть не прострелил себе ногу.
Подал голос радист:
– Первая рота просит разрешения отступить и окопаться, сэр.
– Пол-Германии уже пригнали, гаденыши, – вполголоса прорычал Вариан. – И прусская кавалерия тоже небось на подходе.
– Сэр, так что же с Уорреном? Отослать его в штаб бригады?
Вариан опустил бинокль и произнес:
– «Я смею все, что можно человеку. Кто смеет больше, тот не человек»[25].
– Что, простите?
– Слова генерала Макбета. Мавр знал, что возможности наши не безграничны. Отсылать в бригаду не нужно, не стоит разбазаривать ресурс живой силы. Определи его пока на хозработы. Очистка окопов, заготовка мешков с песком, да мало ли дел, сам придумай.
– Сэр, пропала связь с первой ротой, – доложил радист.
Ночь тянулась долго. Под грохот немецкой артиллерии и рев самолетов плоховато спится. Едва начало светать, меня разбудил рядовой Уинтер, мой денщик.
– Сэр, прибыл вестовой. Из четвертой роты. Может быть, вы разбудите полковника?
– Зачем?
– Он говорит, срочное сообщение. На нем лица нет.
Будить Вариана не пришлось, я столкнулся с ним на лестнице, в руках он держал какой-то листок.
– Вот, от Джона Пассмора. Ты в курсе, что его линия обороны у того самого клина?
– Да.
Он протянул мне листок. «С прискорбием сообщаю, что первая рота не смогла удержать позицию. Почти все убиты, остальные захвачены в плен. Произвел передислокацию четвертой роты на оговоренные позиции в связи с вынужденным отходом».
Вариан долго смотрел на дальний лесок.
– Все вот так сразу, – сказал он, наконец. – Никого не осталось.
Я не нашелся что ответить. Впервые столкнулся с таким.
Мы все трое стояли, замерев посреди крохотной гостиной в итальянском синем домике. Вестовой, Вариан и я.
После нескольких тяжких минут Вариан просипел:
– Данное подразделение переформированию не подлежит. После случившегося это не представляется возможным. В нашем батальоне больше не будет первой роты.
Вестовой вытер рукавом нос.
Чуть погодя я вспомнил, что Дональд тогда, перед нашим с ним уходом, сказал: «Лучшие парни из лучших взводов. И теперь они готовы умереть друг за друга».
Я не представлял, как сообщу ему о том, что случилось…
Ричард Вариан освободил меня от адъютантских обязанностей. Нам сейчас надо было любой ценой, кровь из носу, прекратить пятиться назад к морю, к чему нас вынуждали беспрестанные бомбардировки и обстрелы. Вариан сказал, что при теперешней «тактической маневренности» он обойдется и без ординарца. Сейчас гораздо важнее поддержать людей, оказавшихся под самым носом у противника.
Развернувшись, я сказал:
– Огромное вам спасибо, сэр.
Мы превратились в диковинных полуводных млекопитающих, в разновидность огромных мерзких водяных крыс, живущих в дренажных канавах или на их склонах. Канавы, прорытые на болоте. Ребята называли их «вади». В довольно высоких, но обрывистых склонах одной такой «вади» взводы второй роты нарыли себе щелевые окопы. В окопах на берегу заново обустроили ротный штаб и даже разместили второй эшелон, но там, чтобы попасть внутрь, надо было карабкаться вниз по сетке на глубину тридцать футов. На передовой линии – траншеи для самых разных надобностей. И тебе пункт наблюдения, и места для снайперов, и миномет под рукой. Да мало ли. Самое веселье начиналось ночью. Мы пытались выкопать отсеки для отдыха, но не получалось: «спальни» мигом наполнялись водой.
«Дортуар» с нормальными четырьмя стенами и прочной крышей остался в далеких воспоминаниях. Теперь стены штаба представляли собой замкнутый забор из плетней, щели в которых были залеплены высохшей глиной, вокруг этого ограждения белели кресты временных могил. Щелевые окопы очень мелкие, там можно только сидеть или лежать, как говорится, выбирай. Передовые позиции соединялись «ходами сообщения», по которым передвигались ползком, строго по одному; если двоим нужно было срочно пробраться в противоположных направлениях, возникал затор. Если вдруг обстрел (который немцы вели все чаще и все дольше), лечь мог только один, уткнувшись лицом в глинистую жижу, места для второго уже не оставалось. Многих поубивало, иначе и быть не могло. Брайана Пирза и Джона Пассмора ранило, их с остальными подстреленными отправили на Сицилию в госпиталь. Их ротами теперь командовали замы.
