– Бросил бы ты это, – говорит она, мягко коснувшись моего плеча.
Мне на миг показалось, что она про группу. Что Мия меня все же услышала и предлагает бросить «Падающую звезду» да и всю музыкальную индустрию. Я все жду, когда кто-нибудь даст мне совет уйти из этого бизнеса, но никто этого не делает. Но потом я вспоминаю, что она мне уже говорила то же самое сегодня – прежде чем потушить сигарету.
– Это непросто, – отвечаю я.
– Чушь. – Такой уверенностью в собственной правоте Мия сразу же напоминает мне ее мать, Кэт, которая носила это самодовольство как потертую кожаную куртку и которая могла выразиться так, что любой чернорабочий покраснел бы. – Бросить нетрудно. Трудно принять решение. А когда начнешь думать иначе, то и остальное все просто.
– Да? Это так ты меня бросила?
Вот как просто, не подумав, не проговорив предварительно в голове, не ведя с собой споры на эту тему несколько дней, я это выпалил.
– Итак, – говорит Мия, словно обращаясь к собравшейся под мостом аудитории, – наконец, он это сказал.
– А нельзя было? Я всю ночь должен был молчать о том, что ты сделала?
– Нет, – тихо отвечает она.
– Так почему? Почему ты ушла? Из-за голосов?
Мия качает головой.
– Не из-за голосов.
– А почему? Почему? – В моем голосе уже звучит отчаяние.
– По многим причинам. Например, потому что ты рядом со мной не был собой.
– Это ты о чем?
– Ты перестал со мной разговаривать.
– Мия, это абсурд. Я все время с тобой разговаривал!
– Вроде да, но в то же время нет. Я видела, что разговор двойной. Будто ты говорил не то, что хотел сказать на самом деле.
Я думаю об этих двойных разговорах. Которые я веду со всеми. Это тогда началось?
– Ну, с тобой не особо-то легко было общаться, – возражаю я. – Что бы я ни говорил – все было не так.
Мия смотрит на меня с грустной улыбкой.
– Я знаю. Просто это был не только ты. А ты плюс я. Мы.
Я качаю головой.
– Это неправда.
– Правда. Но не переживай. Со мной все осторожничали. Хотя что касалось лично тебя – мне было больно, что ты не мог быть со мной настоящим и дальше. Ты же меня едва касался.
И словно стараясь подчеркнуть свои слова, Мия кладет мне два пальца на внутреннюю сторону запястья. Если бы от руки повалил дым, а на коже осталось клеймо от ее пальцев, я бы нисколько не удивился. Я вынужден убрать руку, чтобы удержаться на ногах.
– Ты же лечилась, – таков мой жалкий ответ. – И, если память не изменяет, мы попробовали, и ты психанула.
– Один раз, – отвечает Мия, – всего раз.
– Я хотел, чтобы с тобой все было хорошо. Помочь тебе, и больше ничего. Я бы что угодно сделал.
Она роняет голову.
– Да, я знаю. Ты хотел меня спасти.
– Да черт, Мия, ты так об этом говоришь, будто это плохо!
Она снова поднимает взгляд на меня. В глазах осталось все то же сочувствие, но появилось и что-то еще: нечто свирепое, чем она рвет мою злобу на куски, превращая ее в страх.
– Ты так увлекся моим спасением, что я осталась одна, – говорит Мия. – Я знаю, что ты хотел помочь, но мне постоянно казалось, что ты меня отталкиваешь, ограничиваешь меня от всего ради моего же блага, и из-за всего этого я все больше становилась жертвой. Эрнесто говорит, что благими намерениями близких людей выстлана дорога в ад.
– Эрнесто? Да что он знает обо всем этом?
Мия проводит носком по мостовой доске.
– Вообще-то, довольно много. Его родители погибли, когда ему было восемь. И его вырастили бабушка и дедушка.
Я знаю, что должен бы испытывать сочувствие. Но меня охватывает ярость.
– У вас что, клуб какой-то? – спрашиваю я, и голос мой начинает надламываться. – Клуб горюющих, в который мне вступить нельзя?!
Я жду, что Мия скажет «нет». Или что я козел. Я же их, в конце концов, тоже потерял. Хотя даже тогда это ощущалось иначе, словно между нами некий барьер. Вот это в потерях совершенно неожиданно – этот момент конкуренции. Ведь как бы я их ни ценил, как бы все ни выражали мне сочувствие, Дэнни, Кэт и Тэдди все же не были моими родственниками, и эта разница оказалась вдруг очень важной.
И, по всей видимости, ничего не изменилось и сейчас. Мия задумывается над моим вопросом.
– Наверное, не горюющих. Скорее, ощущающих вину. За то, что тебя бросили.
Ох, вот о вине мне не надо! У меня она уже по жилам течет вместо крови. Стоя сейчас на мосту, я ощущаю, как к горлу подступают слезы. Единственный способ их удержать – это найти ту злобу, на которой я держался, и отбиваться с ее помощью.
– Но ты могла бы хоть объясниться, – я начинаю кричать, – а не бросать как после одной ночи, могла бы разорвать отношения как приличный человек, а не оставлять гадать три года…
– Я этого не планировала, – Мия тоже повысила голос. – Садясь в самолет, я не думала, что все кончено. Ты был для меня всем. И даже когда все это происходило, я в это не верила. Но тем не менее. Когда я просто переехала, уехала оттуда, я испытала такое облегчение, какого и не ждала. Я уже и не думала, что жизнь сможет снова стать такой. Куда более простой.
Я вспоминаю, сколько раз я только того и ждал, когда девушка повернется ко мне спиной и уйдет. И когда, наконец, исчезал их запах и голос, все мое тело выдыхало. Зачастую в эту категорию подпадает и Брен. И то же самое чувствовала по поводу моего отсутствия Мия?
– Я собиралась тебе сказать, – продолжает она едва дыша, и слова сыплются грудой, – но поначалу я сама ничего не понимала. Я даже не осознавала, что творится, только чувствовала, что без тебя мне лучше, и как я могла тебе это объяснить? Шло время, ты не звонил, и я подумала, что ты, уж ты-то, понял. Я знала, что веду себя как трусиха. Но я думала… – Мия ненадолго запинается, потом снова берет себя в руки. – Думала, что имею на это право. И что ты понял. Ну, так мне казалось. Ты написал: «Она говорит – выбирай… Она осталась последней». Не знаю. Когда я услышала «Рулетку», мне показалось, что ты и впрямь понял. Злишься, но понял. Я должна была выбрать себя.
– И это твое оправдание за то, что бросила меня, не сказав ни слова? Мия, называется это трусость. И жестокость. Вот кем ты стала?
– Возможно, мне надо было стать такой на время! – кричит она. – Прости. Я должна была с тобой поговорить. Объяснить. Хотя связаться с тобой было не так-то легко.
– Да бред, Мия. Для других – да. Но не для тебя. Два звонка, и ты бы меня отыскала.
– Мне так не казалось, – отвечает она. – Ты стал… – Мия изображает взрыв, точно так же, как недавно делала Ванесса. – Феноменом. Ты уже не человек.
– Это все бред, и ты должна бы это понимать. К тому же это все началось уже больше чем через год после твоего ухода. Год. Я весь этот год валялся в позе несчастного зародыша в родительском доме, Мия. Тот номер ты тоже забыла?
– Нет, – ровно говорит она. – Но поначалу я не могла тебе звонить.
– Почему? – кричу я. – Почему не могла?
Мия смотрит на меня. Ветер так развевает ее волосы, что она становится похожа на какую-то колдунью – красивую, сильную и в то же время пугающую. Покачав головой, она бросается прочь.
Нет! Мы столько уже прошли по этому мосту. Пусть хоть взрывает его ко всем чертям, если хочет. Только сначала пусть все расскажет. Я хватаю ее и поворачиваю лицом к себе.
– Почему? Объясни. Уж этим ты мне обязана!
Мия смотрит мне прямо в глаза. Целится. А потом нажимает на курок.
– Потому что я тебя ненавидела.
Ветер, шум – они на миг смолкают, остается лишь тихий звон в ушах, как бывает после концерта, или когда полоска на кардиомониторе становится плоской.
– Ненавидела меня? За что?
– Ты вынудил меня тут остаться, – тихо произносит она, слова почти теряются в шуме ветра и машин, я не уверен, что расслышал правильно. Но она повторяет еще раз, громче. – Ты заставил меня остаться!
Вот оно. Дыра в сердце, подтверждение того, что я в некотором смысле всегда понимал.
Она знает.
Воздух накаляется, я почти вижу, как танцуют в нем ионы.
– Проснувшись утром, я до сих пор на миг забываю, что моих родных больше нет, – говорит Мия. – А потом вспоминаю. Знаешь ли ты, каково это? Снова и снова. Было бы куда проще… – Внезапно ее спокойное лицо кривится, она плачет.
– Пожалуйста, – говорю я, вскидывая руки, – не надо…
– Нет, ты прав. Ты должен позволить мне это высказать, Адам! И обязан выслушать. Умереть было бы куда проще. Не то чтобы я сейчас предпочла быть мертвой. Этого я не хочу. В моей жизни много вещей, которые приносят мне удовлетворение, которые я люблю. Но иногда, особенно поначалу, это было очень тяжело. И я не могла не думать о том, насколько все было бы проще, если бы я ушла вместе с ними. Но ты… ты попросил меня остаться. Ты умолял меня об этом. Ты стоял надо мной и дал мне обещание, такое же священное, как любая другая клятва. И я понимаю, почему ты злишься, но меня ты винить не вправе. Потому что поверила твоим словам!
Мия уже рыдает вовсю. А я сгораю от стыда, потому что я ее до этого довел.
