Она получила пакет с документами, билеты на поезд, сухой паек. В райцентре Радлово она должна была явиться в земотдел.
Поезд уходил поздно вечером, а рано утром Евгения Сергеевна и Андрей вышли на маленькой захолустной станции. Деревянный вокзал, похожий на обычную избу, только что обшит досками. Перед входом — одинокий столб с фонарем. Слева от вокзала — коновязь.
Пустынно было на станции и тихо, и от этой пустынности и тишины Евгении Сергеевне стало тоскливо. Андрей не выспался и теперь капризничал, хныкал, что устал.
— Потерпи, ты же большой мальчик, стыдно, — раздраженно сказала Евгения Сергеевна. — Бери узел.
Сама взяла чемодан и швейную машинку, которую везла с собой опять же по совету Анны Францевны. Еще у них была корзина, напоминающая по размерам и форме сундук. Евгения Сергеевна оставила Андрея с вещами у входа в вокзал и вернулась за корзиной. И тут к ней подошел милиционер, появившийся из-за угла, и спросил, кто они и откуда прибыли. Евгения Сергеевна объяснила, что приехали сюда жить и что ей нужно попасть в райземотдел.
— Так я и подумал, — облегченно вздохнул милиционер. — Звонили сейчас, справлялись, прибыли вы или нет. Велели ждать на станции, приедут за вами. А вы, стало быть, из самого Ленинграда?
— Да.
— У нас в Радлове вроде есть ваши земляки. Красивый, говорят, город, получше даже Москвы… Вот поглядеть бы!.. Но у нас тоже хорошо. Тайга, воздух чистый. Старики до ста лет живут. Никак сам Яков Филиппович пожаловал?.. Ну, так и есть, его Марат. — Он побежал к коновязи, возле которой резко остановился серый в яблоках конь, запряженный в тарантас.
Из тарантаса степенно слез мужчина в стареньком пиджаке, в галифе и в русских сапогах. Он привязал коня, погладил его по холке и что-то спросил у подбежавшего милиционера, кивая в сторону Евгении Сергеевны.
— Кажется, это за нами, — сказала она Андрею.
Мужчина подошел к ним:
— День добрый. С прибытием вас.
— Здравствуйте, — ответила Евгения Сергеевна.
— Ты, что ли, счетоводом приехала? — спросил мужчина.
— Да.
— Тогда давай знакомиться будем. — Он протянул руку. — Меня Яковом Филиппычем зовут.
— Евгения Сергеевна. А это мой сын Андрей.
— Поедешь ко мне в колхоз?
— Не знаю, — растерялась она. — Куда направят…
— А вот ко мне и направят. — Яков Филиппович пристально, цепко смотрел на Евгению Сергеевну, так что она почувствовала даже некоторую неловкости. Взгляд у него был тяжелый, пронизывающий. А сам он был невысок, сутул, вовсе не выглядел здоровяком, однако в нем угадывалась недюжинная сила. Лет ему было примерно пятьдесят.
— Если направят к вам, значит, поеду, — сказала Евгения Сергеевна.
— У Якова Филиппыча будете жить как у Христа за пазухой, — вмешался милиционер.
— А тебя не спрашивают, — холодно сказал Яков Филиппович, — У тебя служба?.. Вот ступай и неси свою службу, а мы тут без тебя разберемся и с Христом, и с пазухой. — Он усмехнулся.
Милиционер молча ушел.
— Что же вы так с ним? — сказала Евгения Сергеевна.
— Молод, чтобы не в свое дело нос совать. И не заступничай, у нас свои законы. Документы имеешь при себе?
— Разумеется.
— Давай. — Он протянул руку.
— Я должна явиться в райземотдел.
— И явишься, а то как же. Я оттуда и приехал за тобой. — Яков Филиппович действительно был в райземотделе, когда звонили на станцию. Он слышал разговор и предложил встретить Евгению Сергеевну. Понял, что ее собираются оставить в районе, а ему в колхозе был нужен счетовод — прежнего, мужика, взяли на фронт, заменить его было некем, и он решил переманить приезжую к себе, если она ему понравится. И Евгения Сергеевна понравилась уже тем, что заступилась за милиционера. «С характером баба-то, — удовлетворенно подумал он. — Такая себя в обиду не даст». Яков Филиппович уважал людей с характером, самостоятельных и презирал податливых, не умеющих постоять за себя, и это было одно из противоречий его собственного характера, о чем Евгении Сергеевне еще только предстояло узнать. — Ну, по рукам, что ли?..
— Все так неожиданно для меня… — неуверенно ответила она.
— А у меня завсегда только так! — сказал Яков Филиппович. — Не люблю, понимаешь ли, когда долго раздумывают и сомневаются. Такой задерет голову-то в небо, чешет в затылке и думает, то ли дождик будет, то ли вёдро, а дело стоит. Не по мне это. Или, может, я тебе не приглянулся чем?.. Ежели не приглянулся, говори прямо, я не обижусь.
— Ну что вы, — смутилась Евгения Сергеевна. — Я ведь вас и не знаю. И вы меня не знаете.
— Это, положим, дело поправимое, — небрежно махнул рукой Яков Филиппович. — Верно, парень? — Он подмигнул Андрею. — Самое главное, что ты мне подходишь…
— Как же вы это определили?
— У меня глаз на людей меткий. Вот посмотрю и сразу скажу, что ты есть за человек. Решай, ехать надо. А то Марат мой застоится. — Он кивнул на коня, который грыз коновязь.
— Марат, это так лошадь зовут? — удивилась Евгения Сергеевна.
— Лошадь! — хохотнул Яков Филиппович. — Конь это, а не лошадь. Жеребец. Второго такого по всему Уралу не сыщешь.
— Интересное имя… Почему тогда не Робеспьер?..
— Потому что линкор «Марат» есть, — вдруг сказал Андрей.
— Во, малец сообразил. А вообще сам не знаю, кто-то подсказал так назвать, вот и назвали. Ро… Робе… Как ты сказала?..
— Робеспьер.
— Не, трудно выговаривать.
Погрузились в тарантас, сели и поехали. У дома — двухэтажный, «купеческий», подумала Евгения Сергеевна, с кирпичным низом и деревянным верхом — остановились. Здесь находился райисполком. Яков Филиппович спрыгнул на землю.
— Ты сиди, — сказал он. — Я быстро все устрою. Давай-ка документы.
— Может, и я с вами зайду? — усомнилась Евгения Сергеевна.
— Сиди, — повторил он таким тоном, что она не решилась спорить, а достала конверт с документами и отдала Якову Филипповичу. Он перегнул конверт и сунул его за голенище сапога. И вошел в дом.
Спустя минут десять вернулся в сопровождении второго мужчины. Тот поздоровался, назвался заведующим райземотделом и сказал, что Евгения Сергеевна может ехать в колхоз «Большевик», если она сама этого хочет.
— Мне безразлично, — ответила она.
— Это наш лучший колхоз, — сказал заведующий. — Вот Яков Филиппович берет вас к себе. Можете считать, что вам повезло. Были у нас другие виды…
— Ты мне со своими видами не порть обедню, — перебил его Яков Филиппович. — Мы тронулись, значит.
— Счастливого пути.
ПО ПРАВДЕ говоря, немножко тревожно было на душе Евгении Сергеевны. Может, потому, что Яков Филиппович вызывал сложные чувства, даже легкую неприязнь, однако не это главное — она понимала, что первое впечатление может оказаться неверным, а она для него человек не просто новый, но совершенно чужой, так что рискует, если подумать, больше он, чем она. В сущности, — она ничем и не рискует. Жить где-то надо, работать тоже. Другое дело, что она совсем не знает деревенской жизни и уж вовсе не знакома с работой колхозного счетовода. О деревне она имела очень смутное представление, больше книжное. И никогда не бывала в деревне. Однако постеснялась признаться в этом и, отвечая на вопрос Якова Филипповича, сказала, что бывала.
Похоже, он не поверил, потому что усмехнулся и как-то странно взглянул на Евгению Сергеевну.
— Ну-ну, — проговорил он, кивая головой. — Стало быть, легше привыкать будет. А то народишко у нас хотя и добрый, приветливый, но не скажу, чтоб особенно городских жаловал. Оно и верно, радостей от города мужик не много видал. Все только дай, дай, да так всю жизнь. Но ты, самое главное, не робей сразу, робких да боязливых и вовсе не жалуют. Не-е, не жалуют. Ты приглядывайся и на ус наматывай, что и как, а дело само покажет. В делах-то разберешься?
— Надеюсь, все же я бухгалтер.
— Бухгалтеры тоже разные бывают. Но у тебя получится, я вижу. С прежней-то работы из-за мужика уволили?
— Да.
— Беда, ох беда! Ты никому не рассказывай, нечего. Тебе вот с мальцом лихое время пережить-переждать надо, а мне грамотный и верный человек нужон. Мужик, должно, в больших начальниках был?
— Теперь не имеет значения, — вздохнула Евгения Сергеевна.
— Это верно, так оно получается, — согласился Яков Филиппович. — Малец уснул, кажись?
Андрей действительно спал, скрючившись на корзине.
— Притомился. А ты поимей, значит, в виду.
— Что? — не поняла Евгения Сергеевна.
— А вот слушай и узнаешь. — Яков Филиппович остановил коня и повернулся лицом к ней. — У меня в колхозе порядок и дисциплина, всяких там разговоров-перемолов и собраний я не люблю. Разговоры — это там. — Он махнул кнутом куда-то в сторону. — А наше дело крестьянское, хлебушек сеять-собирать, фронт, стало быть, кормить, чтобы наши бойцы дрались лучше. И еще скажу тебе, что грамоте я не учен, только что расписаться и умею…
