Вечером мать отвязала его. Он, ни слова не сказав, сходил в уборную и лег спать, закрывшись с головой. Не знаю, плакал ли брат, а вот мать сидела, уронив голову на стол, и рыдала в голос. Мы с младшим братом, напуганные почти до смерти, еле-еле успокоили ее, а старший брат даже не шелохнулся, даже голову не высунул из-под одеяла.
Что же произошло в школе на самом деле? Что такого страшного могли сказать матери?.. Она была умная женщина и должна была понять, что брат защищал не себя, но честь отца и ее честь. В невиновность отца мать верила всегда. Дальняя наша родственница, навещавшая иногда мать в больнице перед смертью, рассказывала мне, что она очень больно переживала именно., этот случай и говорила, едва ли не накануне смерти: «Валерий так и не простил меня…»
Валерием звали старшего брата.
Как-то в разговоре с ним я вспомнил этот эпизод из далекого детства и спросил, правда ли, что он не простил мать, а он, нахмурившись, ответил, что ничего подобного не помнит.
А с того дня он замкнулся, что называется, «ушел в себя». Каждое слово из него нужно было выдирать. Случалось, он неделями ни с кем не разговаривал, что доводило мать до истерик. А он все равно молчал, молчал несмотря ни на что.
Исключили его из пятого класса, и в школу он так больше и не ходил. Возможно, сразу его и не приняли в другую школу: тогда ведь не было «всеобщего». Зиму с сорокового на сорок первый год он сидел дома — взаперти, потому что мать боялась за него, а там началась война. Как я теперь понимаю, брат был талантлив (у него несколько изобретений), но так и прожил с незаконченными пятью классами. Он пытался продолжить образование в вечерней школе, однако рано женился и ему было не до учебы.
В сорок седьмом мы вместе окончили ремесленное училище. Его направили в Вологду. Потом он строил Череповецкий металлургический завод, работал машинистом на железной дороге, сильно пил и умер в пятьдесят шесть лет, едва выйдя на пенсию. Последние годы, будучи уже совсем больным, брат работал слесарем, вот здесь-то и проявился его изобретательский талант. По-моему, очень одарен и его сын — художник. Но… Не знаю, где он и что с ним.
Мать умерла в сорок девятом. Брат не приехал навестить ее в больнице, хотя знал, что она умирает, и не был даже на похоронах. Лишь спустя много лет, когда и ему оставалось недолго жить, он сходил на могилу матери. Молча постоял и так же молча ушел.
Родина, что же ты сделала с нами?!
Мать лежит на Колпинском кладбище. Брат — в Кадуе. Это между Бабаевом и Череповцом. Где покоится отец — не имею понятия.
Пусть всем им земля будет пухом…
КОГДА началась война, Андрей жил в Колпине, там он проводил каникулы. Что такое настоящая война, ребята не понимали, а «финская» прошла как бы стороной, запомнилась только светомаскировка, но это было даже интересно.
Мгновенно родилась веселая песенка, которую мальчишки распевали себе в удовольствие:
Внимание! Внимание!
На нас идёт Германия.
С музыкой, с лопатами,
С бабами горбатыми…
В первых числах июля к Евгении Сергеевне (опять поздно вечером) пришел человек и предложил эвакуироваться.
— Эвакуироваться? — удивилась она. — Но все говорят, что война скоро кончится. И в газетах пишут, что у фашистов временные успехи.
— Разумеется, временные, — кивнул гость, — но лучше будет, если вы с сыном уедете пока из Ленинграда.
— Стоит ли? — усомнилась Евгения Сергеевна.
— Стоит.
— А вы кто?
— Не имеет значения, — сказал гость. — Допустим, друг вашего мужа.
— Не знаю, не знаю, что и делать. А про Васю вы не можете сказать ничего нового?
— К сожалению, я знаю не больше вашего. Будем надеяться на лучшее.
— И готовиться к худшему? — грустно усмехнулась Евгения Сергеевна.
— Что я могу вам на это ответить?.. Бог, как говорится, не выдаст. А вы собирайтесь и ждите меня. Я принесу необходимые документы.
— Бог, может, и не выдаст, — проговорила задумчиво Евгения Сергеевна. — Я подумаю, хорошо?
— Думать некогда. Да, где ваш сын?
— В Колпине, у родственников. Там поспокойнее,
все-таки за городом.
— Завтра же поезжайте за ним. И возьмите расчет на фабрике.
— А мне дадут расчет? — усомнилась Евгения Сергеевна, вспомнив о штампе в домовой книге.
— Дадут, — уверенно сказал мужчина.
— Ну, если вы друг Василия Павловича… А кто вы?.. Кажется, я знала всех друзей мужа.
— Значит, не всех, — улыбнулся он. — А мое имя вам ровным счетом ничего не скажет. Лучше, если вы и не будете его знать.
— Кому лучше?
— Всем. И мне, и вам. — Он собрался уходить, напомнив еще, чтобы завтра же Евгения Сергеевна привезла сына и не мешкая оформила расчет.
И тут она подумала об Анне Францевне.
— А нельзя вместе с нами эвакуировать соседку? Старая женщина, очень сердечная, добрая, нам мною помогает. Она совсем одинока, муж ее умер в тюрьме.
Мужчина с сомнением покачал головой, подумал и сказал:
— Сложно. Но попробуем. Обещать твердо не могу, уж извините.
Проводив гостя, Евгения Сергеевна пошла к Анне Францевне. Она видела свет под дверью ее комнаты и решила, что соседка не спит. Анна Францевна действительно не спала, она вообще ложилась далеко за полночь.
— К вам кто-то приходил? — полюбопытствовала она.
— Да. Приходил какой-то человек, назвался другом мужа и порекомендовал уехать из Ленинграда. Не знаю, как быть. Ехать некуда, а он говорит, что оставаться опасно.
— Он прав, — сказала Анна Францевна. — Это будет нешуточная война, милая. У немцев огромная силища. А Ленинград для них лакомый кусок.
— Неужели они захватят Ленинград?
— Старый хитрец Кутузов Михайла Илларионович, как вы помните, и Москву Наполеону отдал. Знаете, что он говорил по этому поводу?..
— Что?
— Наполеона, говорил, я победить не могу, а вот обмануть попробую. И обманул же!.. Поезжайте, поезжайте не раздумывая.
— Поедемте и вы с нами! — предложила Евгения Сергеевна. Она не собиралась делать этого сейчас, не зная еще, возможно ли это, но не сдержалась, — Я просила, чтобы и на вас оформили документы.
— Спасибо, милая вы моя, спасибо, что не забыли, позаботились. У вас своих забот полон рот, а вы еще и за меня хлопочете! Такое, знаете, не забывается… Дайте я вас поцелую. — Анна Францевна встала, подошла к Евгении Сергеевне и поцеловала ее в голову, в самую макушку. Глаза у нее были мокрые.
— Значит, вместе едем?
— Нет, милая. Вы уж не взыщите с неблагодарной старухи, только никуда я не поеду. Зачем?.. Вы должны уехать, вы сами молоды, — и у вас сын. А мне-то какая в том нужда?.. Если суждено умереть теперь, так уж умру лучше дома. Я родилась в Петербурге, всю жизнь прожила здесь и хочу умереть на родине. А то похоронят неизвестно где. Да и стара я слишком, чтобы от смерти бегать. Я ждать ее должна. Сидеть тихо и ждать.
— Глупости, — сказала Евгения Сергеевна. — Нам всем вместе будет легче.
— Ой, милая, не думаю! Вы-то не помните, молодая, а я повидала в гражданскую беженцев. Куда мне.
— Вы все же не отказывайтесь совсем, подумайте еще.
— Хорошо, хорошо, милая, я еще подумаю.
Евгения Сергеевна, как и советовал гость, назавтра
съездила за Андреем, простилась заодно с Клавдией Михайловной и Александром Федоровичем, покаявшись, что не попросила за них — растерялась, что ли, от неожиданности? — и оставила им на всякий случай ключи от квартиры и комнаты. В отличие от Анны Францевны, тетка неодобрительно отнеслась к их отъезду.
— И чего ехать, чего мчаться неизвестно куда? — выговаривала она, собирая в дорогу остатки воскресных пирогов. Она-то не изменила образа жизни и с началом войны. — Закрыла бы свою комнату и приезжала к нам пока жить. Сюда война не дойдет, а если опять карточки введут, тоже не беда, огород есть. — У них было на задах несколько небольших грядок с луком, морковью, укропом.
— А вы бы не поехали? — осторожно спросила Евгения Сергеевна.
— Ни в жизнь, — твердо сказала Клавдия Михайловна. — В ту войну, — она имела в виду гражданскую, — наездились, хватит с меня.
Ответ ее несколько успокоил Евгению Сергеевну, как бы избавил от вины, и она облегченно вздохнула.
На фабрике никаких сложностей не возникло: расчет дали без разговоров. Катя сказала, что придет их проводить, но Евгения Сергеевна не знала, когда именно они уезжают. Она пообещала Кате сообщить, как только устроятся на новом месте, свой адрес, а Катя всплакнула даже, прощаясь, на том и расстались…
Два дня прошли в такой лихорадке, что некогда было просто сесть и подумать, а когда вещи были собраны, Евгения Сергеевна начала вдруг сомневаться в правильности принятого решения. Да, она знала, что эвакуация идет вовсю, что эвакуируют даже целые заводы, но это не касалось пока лично ее, а теперь вот они с Андреем сами сидели на узлах, и ей сделалось страшно. Что ожидает их там, куда они приедут (да хотя бы знать куда!), ведь никто не встретит, никто не ждет их, никому они там не нужны…
