Она, конечно, могла подойти и отвесить хорошую пощечину этой улыбающейся физиономии. Но она омертвела, чего с ней никогда в жизни не бывало, так что в итоге ей оставалось только найти, куда поставить стакан, взять пальто и уйти.
— Я уверена, он не хотел тебя обидеть, — говорила в дверях Пэт Нельсон, пытаясь убедить ее остаться. — Он милый; он бы сдох на месте, если бы узнал, как он тебя расстроил. Слушай, ну, может, он выпил лишнего… сама понимаешь. Сплошь и рядом такое бывает — на то они и вечеринки, верно?
И Люси согласилась побыть еще немного, но просидела все это время в уголке и почти ни с кем не разговаривала. Она чувствовала себя уязвленной.
В те времена ей крайне важно было навести полный порядок на кухне к тому моменту, когда Лаура возвращалась из школы. На безупречно чистую кухонную стойку выкладывался только что сделанный бутерброд с арахисовым маслом и джемом, рядом с тарелкой ставился стакан молока, и Люси, красиво одетая и причесанная, стояла в ожидании рядом, как будто вся ее жизнь была в полном распоряжении дочери.
— Круче всего, что они устроили из всего этого соревнование, — сказала Лаура, пережевывая бутерброд.
— Из чего, дорогая?
— Мама, ну я же тебе говорила. Делали из снега статуи Авраама Линкольна. Ну, знаешь, как в Мемориале, где он сидит?[42] И мы тоже такого сделали. Ну и все четвертые классы делали свою статую, получилось три штуки — и устроили соревнование, и наш класс победил, потому что наша статуя получилась лучше всех.
— Вот как! — сказала Люси. — Было, наверное, весело? А ты что именно делала?
— Помогала делать ноги и ступни.
— А лицо кто делал?
— У нас в классе есть двое мальчишек, у которых лица здорово получаются, — вот они и делали. Получилось очень круто.
— И что вам дали за победу? Приз какой-нибудь?
— Не, приза никакого не дали, но потом к нам в класс пришел директор, повесил над доской такой типа вымпел и сказал: «Поздравляю». — Лаура допила молоко и вытерла рот. — Мам, ничего, если я пойду к Аните?
— Иди, конечно. Только снова придется закутываться.
— Да знаю. Только, мам…
— Что?
— Идем со мной, ладно?
— Нет, я не пойду. Зачем?
Лаура явно оробела:
— Затем. Анита сказала, что ее мама говорит, что ты больше не обращаешь на нее внимания.
Они застали Нэнси Смит там, где ее, похоже, можно было застать всегда: она стояла за гладильной доской, а вокруг нее кренились стопки детской одежды и белья.
— Люси! — воскликнула она, оторвавшись от своей ритмичной работы. — Какая приятная неожиданность! Давно не виделись. Проходи и садись, если найдешь куда. Подожди секундочку, я выключу телевизор.
И когда девочки ушли в другую комнату, их матери уселись по разные стороны широкого стола.
— Мы ведь только раз или два виделись с тех пор, как вы с Майклом расстались, — сказала Нэнси. — Сколько уже прошло — шесть месяцев?
— Вроде пять.
По лицу Нэнси было понятно: она знает, что следующий вопрос может показаться неделикатным, но она его все равно задаст:
— Скучаешь по нему?
— Не больше, чем думала. Судя по всему, мы тогда приняли верное решение, и, знаешь, я с тех пор ни разу не пожалела.
— И он так и живет один в городе?
— Да вряд ли он так уж одинок; наверняка пожил уже с несколькими девушками. Но на выходные к нему ездит Лаура, и у них все замечательно. Он сводил ее в пару театров на Бродвее — особенно ей понравился «Музыкальный человек»[43], и они много еще чем занимаются. Ей с ним очень нравится.
— Что ж, это хорошо.
Они замолчали, и Люси стала думать, что разговор теперь может пойти в двух направлениях: либо Нэнси даст понять, что у нее в браке царят покой и счастье, либо отведет глаза в сторону и, то и дело запинаясь, расскажет, что тоже хочет попросить развода, но никак не наберется смелости.
Но Нэнси была далека от подобных мыслей.
— Завтра день рождения моего брата, — сказала она. — Моего брата Юджина. Он всегда страшно радовался, что родился в один день с Авраамом Линкольном[44], почему-то принимал это близко к сердцу. Наверное, лет в одиннадцать или в двенадцать он знал о Линкольне больше, чем любой учитель истории, и мог прочитать на память всю Геттисбергскую речь[45]. Однажды его попросили прочитать ее перед всей школой, на общем собрании, и я страшно боялась, что дети станут над ним смеяться, но боже мой, пока он говорил, в аудитории стояла гробовая тишина.
Я им гордилась, что уж тут говорить. Понимаешь, я была на год его старше, и я всю жизнь боялась, как бы к нему кто-нибудь не прицепился, как бы его не начали шпынять, хотя каждый раз оказывалось, что бояться было нечего. У Юджина никогда ни с кем не было проблем; люди почему-то сразу понимали, что он особенный. Знаешь, бывают такие дети. Такие яркие, такие необычные, что любой понимает, что их надо оставить в покое.
Ну и сразу после школы, в сорок четвертом, его забрали в армию, он проходил базовую подготовку и как-то мне сказал, что к стрельбе из винтовки он не годен. Так они это называли — «не годен». Нужно было пройти зачет, чтобы считаться обученным стрелком, понимаешь, и Юджин никак не мог набрать нужное количество очков на стрельбах. Он говорил, что все время щурится и моргает, когда нужно жать на курок, и в этом вся проблема. Перед самой отправкой в Европу он на три дня приезжал домой в увольнительную — помню, он так смешно выглядел в военной форме: рукава совсем короткие, ворот сзади топорщится, как будто форма не его, а чужая. Я спросила: «Ну так что, ты в итоге годен?» — а он отвечает: «Нет, но это ничего не меняет; в конце концов они нарисовали всем сколько нужно очков и признали всех годными».
Когда пополнение, в котором был Юджин, прибыло в Бельгию, Арденнская битва уже почти закончилась, так что их продержали в резерве несколько дней, а потом с передовой вернулись стрелковые роты и забрали их с собой; им всем нужно было отправляться на восток Франции, потому что там был какой-то Кольмарский мешок[46]. Никто из моих знакомых никогда и не слышал про этот Кольмарский мешок, а была и такая операция. Видишь, этот Кольмар защищала целая туча немцев, и кому-то нужно было их оттуда выбить.
И вот стрелковая рота, в которой был Юджин, двинулась через огромное перепаханное поле — у меня прямо картина перед глазами, как эти мальчишки тащатся с винтовками в руках, стараясь не выдать своего страха и держаться на десять ярдов друг от друга, потому что было такое правило, что нужно держаться на десять ярдов, — и Юджин наступил на фугас, и от него почти ничего не осталось. Через неделю ему исполнилось бы девятнадцать. Парень, который написал об этом моим родителям, сказал, что можно только благодарить Бога, что он не страдал, но я прочитала это письмо, наверное, раз двадцать, и я до сих пор этого не понимаю. За что благодарить-то?
Только, пожалуйста, Люси, не пойми меня неправильно: я об этом уже не так часто думаю, гоню от себя плохие мысли; просто когда день рождения Линкольна… в день рождения Линкольна я места себе не нахожу. Каждый год.
Нэнси сидела, едва не уронив голову на стол; казалось, она плакала, но, когда она снова подняла голову, в ее сузившихся глазах не было ни слезинки.
— И я еще вот что скажу, Люси, — продолжала она. — Видишь ли, многие жалеют нас с Гарольдом, потому что мальчик у нас инвалид. А знаешь, что я подумала, когда обнаружилась его инвалидность? Я подумала: ну слава богу. Слава богу. Теперь его никогда не возьмут в армию.
Энн Блейк сидела в кухне на одном из своих барных стульев, сгорбившись и обхватив себя руками; взгляд ее сосредоточился на чашке с кофе, и Энн, похоже, дрожала. Услышав звонок, она быстро подошла к двери, однако на улыбку ее уже не хватило: Люси принесла чек за очередной месяц.
— Ну как оно, Люси? — спросила она.
— Что — оно?
— Как держитесь? Как выживаете?
— Спасибо, у нас все хорошо, — сказала Люси.
— Ну да, «у вас». Вы всегда можете сказать «у нас», потому что у вас есть дочь. Другим не так сильно повезло. Впрочем, не хочу показаться… Заходите, присядьте, если найдется минутка.
И Энн без лишних предисловий призналась, что от нее ушел Грег Этвуд. Он уехал в шестинедельное турне с танцевальной труппой, а когда оно закончилось, позвонил ей сказать, что домой не вернется. Решил поработать в новой труппе, которая как раз формируется на основе старой, и там есть планы на более продолжительное турне, которое, как он сказал, может задержать его на неопределенный период времени.
— Упорхнул, понимаешь, — объяснила Энн.
— Упорхнул?
— Ну да, конечно. Улетел с голубыми феями. Послушайте, Люси, обещайте мне, что никогда не заведете роман с мужчиной, который по сути своей… по сути своей гомосексуалист.
