Как во сне, как в весеннем сне, отвез Виктор Люсю до дома. Это чудесное сновидение длилось и длилось, но постепенно гасло, как закат.
Виктор звонил Люсе сначала каждый день, потом через день, потом через три и с каждым разом терял надежду на встречу с ней. Не было случая, чтобы она не обрадовалась его звонку, Люся, казалось, ждала его у телефона, нетерпеливо расспрашивала Виктора о самочувствии и делах, весело ныла о своем одиночестве и о том, что ее никто не любит, а когда Виктор, задохнувшись от волнения, рассказывал Люсе, какая она хорошая, то Люся, притаившись, слушала и просила его говорить еще и еще.
Препятствием к их встрече служили тысячи очень веских причин от"… погоди, у меня на этой неделе делегация шотландских шахтеров, я никак, ну, никак не могу…" до"… о чем ты говоришь, кто же возьмет Дениску из сада?.."
Виктор чувствовал, что существует истинная причина, но боялся спросить о ней Люсю открыто, напрямую, страшась потерять то, что было с таким трудом достигнуто.
В действительности же, Люся про себя твердо решила, что она больше никогда не будет встречаться с Виктором, потому что иначе наступит расплата за ее легкомысленность и заболеет Дениска. Ничто ее так не пугало, как животный страх за здоровье сына. И каждое его недомогание она воспринимала как кару за свою может и не существующую вину, а если и существующую, то только в помыслах.
В то же время Люся нуждалась в телефонных признаниях Виктора, потому что знала, что если они встретятся, то она совершит непоправимое.
У Виктора болело горло.
Легкая, но коварная простуда почти напрочь лишила Виктора голоса, и он накануне шепотом дозвонился до Марины. Марина вызвала врача на дом и сообщила о болезни Виктора ему на работу.
Она сама собиралась подъехать, и Виктор ждал ее.
Виктор лежал на тахте, замотавшись мохеровым шарфом, в шерстяных носках и домашнем халате. Рядом с тахтой на полу валялась раскрытая книга, тихо лилась музыка из колонок стереосистемы, но ни слово, ни звук не интересовали Виктора.
Виктору было грустно и одиноко. Сплошь и рядом люди сетуют на занятость, мечтают спокойно вздохнуть, расслабиться. Когда же действительно наступает минута такой свободы, то понимают, что ежедневная круговерть спасала их от глубоких размышлений о бренности человеческого существования.
Если Виктор думал о работе, то понимал, насколько она не то, что бы бесперспективна, а раздута по сути своей, и Виктор остро чувствовал это. Масса усилий тратилась и Виктором, и многими другими, чтобы поддержать ощущение важности их работы, а не на достижение конкретных результатов…
О своих друзьях, об Антоне и Марине, Виктор думал только как о членах триумвирата, всегда готовых придти на помощь, но потом уходящих в замкнутый мир своей души…
К родственникам Виктора никогда не тянуло, он редко виделся с ними, поскольку их не жаловал отец по причине своей тайной болезни, и Виктор не успел к кому-либо их них привязаться по-настоящему…
Люся… Ох, Люся, Люся… Эх, Люся, Люся… Люся таяла, как мираж оазиса в пустыне…
Звонок мелодично оповестил хозяина, что пришла Марина.
Виктор нехотя встал, сунул ноги в домашние тапочки, поправляя на ходу сбившийся задник одного из них, прошел в переднюю и распахнул дверь.
Это был ураган, это было извержение вулкана, это была необузданная стихия.
Виктор стоял столбом в центре этого явления, потому что квартиру влетела Люся, потому что говорила быстро и возбужденно, не дожидаясь ответа, Люся, потому что Люся была уже не миражом, а реальностью, но поверить в это Виктор никак не мог.
— Ну, что случилось, что стряслось? Господи, наказание мое! Нет, я не понимаю, как же так можно? Почему ты мне не позвонил? Тебе что, встать лень, дотянуться до телефона нет сил? Или уже номер забыл, память у тебя такая короткая? Доктор у тебя был? Что он тебе сказал? Что ты молчишь, как истукан? Ну, скажи хоть слово…
В руках Люся держала, прижимая к груди какие-то кульки, они мешали ей, но она того не замечала, а машинально перекладывала их из одной руки в другую, потому что ей надо было закрыть дверь, поправить шапку, смахнуть со лба растрепанные волосы, провести Виктора за руку в комнату, где она развернула его к свету и стала настороженно, внимательно вглядываться ему в лицо в поисках пагубных последствий его болезни.
Когда Люся спросила Виктора о докторе, он, постепенно приходя в себя, отрицательно замахал рукой и показал на замотанное шарфом горло.
— Что?.. — с ужасом спросила Люся. — Ты потерял голос? Тебе нельзя говорить? У тебя паралич горла?!.. Подожди…
Она сунула пакеты ему в руки, унеслась в переднюю, порылась в своей сумочке, брошенной на галошницу, отыскала блокнот и карандашик и вернулась в комнату.
— Тогда напиши… Ой, да брось ты эти пакеты, это я тебе еды принесла, огурец там, яблоки. Пиши, что с тобой…
Виктор, улыбаясь, сложил кульки на стол, взял блокнот и карандашик и написал номер Люсиного телефона и еще "очень очень занятая". Она вырвала у него блокнот, прочитала и бессильно опустила руки:
— Издеваешься, да? Улыбаешься, да? Опять светишься? Эх, ты… Кстати, это очень хорошо, просто прекрасно, какая удача! Я имею ввиду твою молчанку. Вот помолчи, помолчи теперь. Сейчас мое время настало. Попался, голубчик!.. Ой, как здорово! Уж теперь-то я отыграюсь… И где же это тебя угораздило? Впрочем, разве ты теперь расскажешь? И хотел бы, да не получится. А ведь сам говорил, что тебе нельзя простужаться, что от этого у тебя внутри начинает щека дергаться… Тебе не больно, любимый?.. Ты совсем не можешь говорить?..
Она подошла к Виктору близко-близко и заглянула ему в глаза.
— Я люблю тебя, — сиплым, срывающимся то ли от простуды, то ли от волнения шепотом сказал Виктор.
Люся закрыла глаза и откинула голову:
— Повтори, — попросила она тихо.
… Растаяли стены и осталось двое во всем мире — и не было никого, кроме двоих — все для двоих. Раскрылся цветок тела, дал отведать нектар забвения и хмель чистоты погрузил влюбленных в невесомый мир счастья. Отвесно взошло солнце чувства, и зной очищающего желания растопил лед преград, и реки двоих устремились к устью и слились в океане нежности…
Слова…
Что слова?
Нет единых слов об этом и быть не может — потому что каждый раз и у каждого это происходит по-своему и гимн любви поется на разные голоса, но только в гимне ЛЮБВИ звучит истинна гармония. Почему же ЛЮБОВЬ такая спелая, а люди такие голодные?..
Время, сложенное из мгновений, как поток из капель, движется с равномерностью маятника, но в каждом человеке есть свой механизм отсчета. И время, то тянется бесконечной вереницей шагов в зале ожидания, то летит птицей в веселом застолье или в задушевной беседе с другом.
Но есть и иная оценка времени.
В периоды высокого, как весенний паводок, эмоционального подъема каждое мгновение для человека подобно прозрачному и плотному алмазу, подобно сгустку энергии — кванту. В такие периоды жизнь освещена светом неистовой работы, радостью постижения и мукой высокого творчества, сияет радугой взаимной любви.
Это и есть счастье.
Люся и Виктор были счастливы.
Счастливы своей любовью.
Но, несмотря на то, что и Люсей, и Виктором владело ощущение полной слитности, каждый из них все-таки воспринял щедрый подарок судьбы по-своему.
К Люсе после происшедшего пришло раскаяние. Ей было стыдно перед Михаилом, Люся не представляла себе, как она с ним встретится, как посмотрит ему в глаза, но Михаил был в очередной, безнадежно затянувшейся командировке. Люсе было страшно за Дениску, она опасалась справедливой кары за свое поведение, но гнала от себя даже мысль об этом. Люсе было беззащитно, потому что полностью доверившись Виктору, она в сущности не знала его.
Но и раскаяние, и стыд, и страх, и неуверенность для Люси были мимолетными, потому что все ее чувства, все ее мысли захлестывались, тонули в глубине одного всепоглощающего ощущения счастья быть женщиной, быть любимой и любящей женщиной, настолько ее порыв, ее тяга к Виктору не соответствовали трезвым, холодным, разумным отношениям с Михаилом.
А Виктор был безмятежен.
Он не задумывался о будущем — слишком безоблачным был для него горизонт. Он не знал и следа озабоченности о том, как строить дальше свои отношения с Люсей — она его любит, это ясно, и они будут встречаться, а там видно будет. Это подтвердилось новым приходом Люси, их новой встречей.
Она сама искала эту встречу.
И снова любовь творила с ними чудеса, и был девятый вал чувства, забравший, казалось бы, все силы без остатка, но подаривший взамен блаженную усталость. В такие минуты нежность, теплая, как ветер с юга, пронизывает каждое движение, каждое слово.
