— Пойдем выпьем, а, Маргарет? — снова предложил Диксон.
— Вот и они, — вместо ответа уронила Маргарет.
Приближались Бертран и Кристина. Диксон с отвращением отметил, что Бертран во фраке весьма презентабелен, и вообще типичный представитель богемы, причем слово «богема» в данном случае не слишком серьезное оскорбление. Именно на Бертрана уставился Диксон, не столько из интереса, сколько с целью не уставиться на Кристину. Сегодня она была с Диксоном мало сказать холодна — она его в упор не замечала. Диксону казалось, что вопреки свидетельствам всех пяти органов чувств он на балу отсутствует. Хуже того: Кристина выглядела ослепительно. На ней было желтое платье, открывающее плечи, совсем простое и словно сшитое нарочно для того, чтобы показать, как жестоко ошиблась Маргарет в ярко-синей тафте с большим бантом, незадавшихся сборок и четырех ниток жемчуга. Желтым платьем, думал Диксон, Кристина хотела подчеркнуть естественный цвет лица и нежность кожи. И преуспела так, что хоть волком вой — остальные рядом с ней производили впечатление набора автотипий. Ее взгляд упал на Диксона и тотчас переместился, однако Диксону захотелось метнуться за спасительную стену юбок и брюк, а лучше — нырнуть головою в смокинг, как в панцирь, и бежать прочь из зала. Где-то он читал (а может, слышал) высказывание Аристотеля (а может, А.А. Ричардса[16]) на тему, что красота вызывает в человеке желание приблизиться. Аристотель (а может, А.А. Ричардс) глубоко заблуждался; очень, очень глубоко.
— Ну, почтеннейшая публика, и чем мы теперь займемся? — вопросил Бертран. Он держал ее запястье между большим и указательным пальцами — не исключено, что щупал пульс. Поскольку слово «займемся» совпало со взглядом на Диксона и поскольку Бертран до сих пор выказывал дружелюбие (так, как понимал его), Диксон поспешил ответить:
— Я говорю, мы могли бы пойти чего-нибудь выпить.
— Не надо так суетиться, Джеймс: люди подумают — ты без выпивки часа не проживешь.
— А вдруг и не проживет? — вступился Бертран. — В любом случае стремление подстраховаться с его стороны весьма благоразумно. Дорогая, не хочешь выпить? Боюсь, нам предложат только пиво и сидр. Нет, конечно, если ты согласна проехаться до ближайшей забегаловки…
— Пиво так пиво. А где дядя Джулиус и миссис Голдсмит? Нельзя их бросать.
Пока судили, в баре эти двое уже или не в баре, Диксон млел от «дяди Джулиуса». Как славно, что есть некто, именуемый дядей Джулиусом, и некто, у кого есть дядя Джулиус, и как славно, что обращение используют при Диксоне. Диксон, когда пробирался к Маргарет (по одну сторону были гудящие разговорами группки, по другую — одиночки, в молчании подпирающие стену), заметил среди вторых кислого Альфреда Бисли. Бисли, известный неспособностью знакомиться, всегда кончал в качестве подпорки, но сегодня-то все дамы были с кавалерами (кроме дам вроде профессора философии, которой перевалило за шестьдесят лет, или ведущего лектора по экономике, которой перевалило за сто килограммов) — Бисли мог бы и заранее сообразить, что только время потеряет. Диксон поздоровался, услышал отзыв «Вечер добрый» и отметил во взгляде Бисли зависть. Заработала последовательность мыслей. Во-первых, думал Диксон, осознание факта потери времени отнюдь не является стимулом немедленно прекратить терять время (особенно, по выражению Уэлча, в «делах сердечных»); во-вторых, пропасть между статусом Диксона и статусом Бисли в этих делах невелика; в-третьих, Диксон удерживается на своем краю мнимой пропасти всего на двух сомнительных привилегиях — праве говорить с одной женщиной и праве числиться в компании с женщиной другой. В-четвертых, наличие признаков привилегий по половому признаку важнее, чем их разряд или бонусы от них. Следствием этих выводов должны были стать спокойствие и уверенность, однако не стали — аналогичным образом колики в животе не утихают от применения к ним медицинского термина.
Они вошли в бар, тесноватое помещение, для этих целей не приспособленное. Сравнительно свежую традицию проводить «мокрые» Летние балы ввело (хотя верили в это немногие) колледжское руководство. Аргументация была следующая: растущую кривую студенческого пьянства можно застопорить, если на колледжских мероприятиях продавать слабоалкогольные напитки. Тогда привлекательность дорогостоящих и вредных для здоровья «лошадиных шей», некачественного джина и синтетического лаймового сока из городских пабов заметно снизится. Самое странное, что тактика сработала: у бочонков с пивом и сидром, на фоне смуглых владык, атакуемых мелкими, как муравьи, черкесами, а также китайских купеческих караванов, возносимых в небеса смерчами, хлопотали колледжские буфетчик, садовник и сторож. Бледные колонны здесь заменялись горшечными пальмами буйства почти пугающего. Среди пальм таился Маконохи, главный над тройкой барменов; эффект непостижимым образом усиливался крахмальным белым халатом поверх брюк цвета хаки.
Гор-Эркарт и Кэрол сидели в дальней пальмовой роще и пытались вести оживленный разговор. Гор-Эркарт встал им навстречу. В кругах, где обыкновенно вращался Диксон, такими формальностями пренебрегали; Диксон на секунду решил, что Гор-Эркарт намерен посредством физической силы задержать компанию на подступах к своему столику. Гор-Эркарт был моложе, чем, в представлении Диксона, должен быть известный человек вообще и дядя Кристины в частности — ему, казалось, лет сорок пять. Фрак без лоска; крупное гладкое лицо, венчающее коротенькое тщедушное тело, асимметрично до таких именно пределов, чтобы не быть откровенно уродливым. Вид поэтому как у пьяного мудреца, собирающего мысли в кучку; впечатление усиливают слегка выпяченные губы и единственная черная бровь от виска до виска. Прежде чем компания уселась, прискакал Маконохи, без сомнения, уже получивший щедрые чаевые, осведомиться, кто что будет пить. Диксон наслаждался его подобострастием.
— До сих пор мне удавалось избегать вашего ректора, — на густом шотландском диалекте похвастался Гор-Эркарт.
— Невелико достижение, мистер Гор-Эркарт, — со смешком отвечала Маргарет. — У нашего ректора полно шпионов — за вами следят.
— Надо же. Как вы думаете: в случае чего, мне удастся бежать?
— Очень сомневаюсь, сэр, — произнес Бертран. — Вы же знаете, каковы они в наших широтах. Им только дай знаменитость — перегрызутся, как собаки над костью. Да что там знаменитость! Даже мне, скромному художнику, приходится порой взваливать на себя это бремя, особенно в так называемых академических кругах. Только потому, что мой отец — профессор, они воображают, будто мне приятно говорить с супругой ректора о трудностях в обучении ее бездаря внука. Разумеется, для вас, сэр, это в тысячу раз тяжелее. Я прав?
Гор-Эркарт, слушавший с большим вниманием, обронил только «в определенном смысле» и глотнул из кружки.
— По крайней мере, мистер Гор-Эркарт, — продолжала Маргарет, — пока вы в безопасности. Мероприятиями, подобными этому, ректор управляет из комнаты, прилегающей к танцевальному залу. С чернью в непосредственный контакт предпочитает не вступать.
— Значит, пока я с чернью, могу расслабиться, да, мисс Пил? В таком случае я от черни шагу не сделаю.
Диксон предполагал, что Маргарет отреагирует звоном серебряных бубенчиков, но слушать бубенчики было от этого не легче. Явился Маконохи с напитками, заказанными Гор-Эркартом. К удивлению и удовольствию Диксона, пиво разлили по пинтовым кружкам; дождавшись, когда Гор-Эркарт озадачит Маконохи фразой: «Раздобудьте-ка мне сигарет, любезный», — он подался вперед и вполголоса спросил:
— Как вам удалось заполучить по пинте на брата? Я за целый вечер не видел ничего крупнее полупинты. Думал, здесь такие правила. Не дают пинту, хоть тресни. Откройте секрет.
Диксон с раздражением заметил, что Маргарет взглядывает то на него, то на Гор-Эркарта и снисходительно улыбается, как бы уверяет последнего: мол, не волнуйтесь, мистер Гор-Эркарт, абстрагируйтесь от очевидного — в действительности данная речь вовсе не свидетельствует о серьезном психическом расстройстве. Бертран тоже кривился в ухмылке.
Гор-Эркарт, кажется, не заметивший ужимок Маргарет, ткнул в сторону Маконохи коротким пронико-тиненным пальцем.
— Просто этот тип — шотландский националист.
Все на тот момент сидевшие лицом к Диксону — сам Гор-Эркарт, Бертран и Маргарет — рассмеялись. Диксон тоже рассмеялся, взглянул направо и увидел Кристину. Она держала локти на столе и сдержанно улыбалась, а напротив нее, по левую руку от Гор-Эркарта, Кэрол поедала Бертрана глазами. Смех еще не смолк, когда Бертран почувствовал этот взгляд и отвернулся. Диксон задергался, засуетился и, поскольку Гор-Эркарт снова смотрел на него из-под единственной черной бровищи, сдвинул очки вправо и стал спасать положение:
