Раньше мы с радистами были друзьями и часто играли в «тыщу». А теперь, увидев меня, начальник рации вздрогнул и машинально поискал глазами тяжелое. Дней десять назад, делая приборку в радиорубке, я выбросила за борт продолговатую железяку, оказавшуюся запчастью от починяемого локатора. Запчасть стояла рядом с мусорной корзиной, набитой факсимильными картами погоды, и выглядела так, как будто не влезла в мусорку.
Выкидывая железяку, я ругалась на радистов за то, что они не выкинули ее сами: железяка была неудобной.
— Лора, — сказал второй радист, — ты знаешь, сегодня ничего лишнего у нас нет.
Я жестами показала, что нужно объявить по трансляции докторину.
Ее звали Лена, и у нее были очки. Больше ничего не могу про нее сказать. Впрочем, нет: она была педиатром из Новосибирска. Все.
— Тебе плохо, Лора? — обрадовался начальник рации.
— Там стармех сидит без башки практически, — сказала я.
— Ты выкинула ее за борт? — автоматически съязвил начальник, делаясь серьезным.
Стармех зашил себе бровь сам. Лена принесла ему штопальный набор, а зеркало у него и так было.
В общем, как говорил Розенбаум, «вечерело». Пароход наш усиленного ледового класса еще утром вышел из Магадана и направил лыжи в сторону Анадыря. В трюмах ехали товары народного потребления, а поверх трюмов — привязанные к крышкам крупные грузовые автомобили. Они были определенного военного цвета, но неясного мирного назначения: списанные «Уралы» количеством в десять штук, не один год простоявшие где-то в сопках, без колес, моторов, стекол и сидений, понадобились кому-то в столице Чукотки.
Была очень хорошая погода. Чайки отстали. Вода не вскипала, не пенилась и не била пароход в морду. Она была гладкая, тихая и лиричная, как ее озерные сестры. Шум судового двигателя дополнял картину, не портя ее. Экипаж почти в полном составе — за исключением тех, кто непосредственно вел его в Анадырь — вышел на палубу и развесился вдоль лееров, наблюдая благодать. И, как всегда случается посреди благодати, тянуло посмотреть в небо. Кто-то посмотрел в небо и сказал:
— Уйопт.
Над пароходом молча кружили сухопутные птицы совы. По их растерянным лицам, напоминающим в профиль молодую Анну Ахматову, было ясно, что они близки к нервному срыву.
— Глюк какой-то, — сказал боцман. Совы были явно того же мнения.
Охота продолжалась недолго. Заспанные птицы, продрыхшие перегрузку родных «Уралов» с сопок на причал, а затем с причала на пароход, к вечеру вылетели пожрать. А тут — такое. Увидев, что с мышами и привычной топографией вышел необъяснимый казус, совы сдавались почти без боя. Полетав немного над баком, они по очереди возвращались куда-то под капоты «Уралов». Доставали их оттуда руками, передавая друг другу брезентовую рукавицу ГЭСа.
Сов хватило не всем. Их было 17, а экипаж на броняге — 30 человек. Кто-то сову не захотел, отдал мне, а я подарила ее стармеху — из жалости. У третьего помощника оказалось сразу две штуки, но одну у него забрал чиф. Боцман сказал «идите вы все на хуй» и пошел в надстройку, укушенный совой, но крепко прижимая ее к животу. Второй и третий механики долго мерялись своей дичью, но самая большая и коричневая оказалась у артельщика. Еще штуки четыре поделили меж собой мотористы. Часть сов разобрали матросы, а капитану ни одной не досталось: он снисходительно пронаблюдал ловлю со стороны, сказав, что все лучшее — детям.
И настала ночь. И кончилась ночь.
И настал день.
Ласточкина заявила: «Хотите сов — жрите без мяса». Всю обедешнюю норму скормили птицам. Сововладельцы перлись на камбуз тучными стадами и выпрашивали у Ласточкиной кусочек оленя.
Третий помощник, не желая клянчить, накормил сову купленной в Магадане копченой колбасой, и к вечеру сова умерла. Горе третьего было безмерным. Утешил его вахтенный матрос, подарив ему свою сову; она была сильно злая и матрос ее боялся.
На следующий день чиф сказал артельщику выдать на камбуз столько мяса, чтоб хватило всем, а не только птицам. Ласточкина положила дополнительную оленью ногу на край разделочного стола, и каждый кормящий сам отрезал от нее совиную дозу.
На пароходе началась другая жизнь. В столовой команды пылились нарды. Лица завтракающих мужчин были отстраненно-нежными. Третий помощник, привыкший спать в темных очках, днем носил их на голове, чтоб в любой момент они были под рукой. Очки пригодились ему в Анадыре: без них он не смог бы выполнить распоряжение капитана, потому что там было слишком ярко от снега.
Я убирала после завтрака со столов кают-компании, случайно выглянула в лобовой иллюминатор и поняла, что у четвертого механика появилась замена. На баке, растопырив руки, спиной к моему аспекту стоял кто-то из наших моряков. В растопыренных руках неопознанного члена экипажа была какая-то тряпка. С тряпкой в растопыренных руках он был похож со спины на пародию Ди Каприо, но «Титаник» тогда еще не сняли.
— Лор, ты чего? — В кают-компанию зашел опоздавший на завтрак электромеханик.
— Там еще кто-то чокнулся, — сказала я, — мы все скоро спятим, никого не останется.
Электромех мельком глянул в иллюминатор.
— Это третий. Сову ловит. Мастер ему сказал. Дай масла, а?
Я не могла оторваться от удивительного зрелища. Теперь я увидела.
Огромная полярная совища, почти неразличимая на фоне заснеженной панорамы, сидела на баке и, как впередсмотрящий, пялилась вдаль. Третий крался к ней с телогрейкой в руках. Он подкрался уже совсем близко. Сова была ему где-то по пояс. Как раз в тот момент, когда она почуяла за спиной неладное и обернулась проверить свою интуицию, третий совершил бросок телогрейкой и утрамбовал под ней гордую арктическую птицу.
— Один-ноль, — сказал электромех, — дай, пожалуйста, масло?
Побежденная, но еще брыкающаяся сова тем временем была доставлена в надстройку и впихнута в капитанскую каюту, где сразу же взлетела на стол и принялась клацать зубами.
Башка у нее была размером с любую сову из тех, что были пойманы раньше. Клюв — большой. Ноги — ярко-желтые, большие, с когтями. Когти — хорошие. А потом сова растопырила крылья, глянула на нас злыми глазами, и мы все выкатились из каюты капитана. Включая капитана.
Четыре дня мастер жил в пустующей лоцманской каюте размером с кровать. Кроме кровати, там был еще столик. Больше ничего там не было, не считая спасательного жилета.
Четыре дня мастер ходил в одной и той же рубахе, не решаясь переодеться в спасательный жилет. Мастер ходил, незаметно принюхиваясь к себе, и время от времени заглядывал в свою каюту, занятую совой. Сова ела вбрасываемое мясо, гадила на капитанский стол и его окрестности и щелкала клювом, способным раздербанить белого медведя. Мастер сквозь дверную щель обозревал обгаженные просторы своих апартаментов и уходил скитаться.
Экипаж с увлечением наблюдал психологический поединок между капитаном и капитанской совой. Делали ставки. Многие считали, что капитан продержится еще дня три. Выиграли те, кто ставил на более скорую развязку.
Была среда и смена постельного белья. Я разносила по каютам пачки простыней. В коридоре встретился третий помощник. Он предложил попить кофе, что было довольно удивительно: мы не слишком ладили. Оказалось, третьему хотелось пожаловаться на судьбу, а все нормальные люди сидели по каютам со своими совами. Я зашла. Третий рассыпал кофе по стаканам. На пароходах почему-то пили кофе стаканами.
В застекленной книжной полке третьего помощника, заложив руки за спину, туда-сюда ходила сова. По насупленной физиономии совы было видно, что так просто она все это дело не оставит. Третий приблизил лицо к полке, и сова метко клюнула его в глаз через стекло. Третий мстительно показал сове язык. В ответ сова нагадила в полку. Гуана там было уже много: чувствовалось, что сова была посажена в тюрьму не сегодня.
— Задолбала вконец, — сказал третий, — научилась под очки клевать, — и показал небольшую ссадину под глазом.
Но дело было даже не в этом. Как оказалось, капитан, которому надоело сиротствовать в лоцманской, решил вернуться в свою каюту, освободить которую от совы надлежало все тому же третьему помощнику.
— Говорит, у тебя уже опыт есть, — скулил третий, — а у меня, между прочим, двое детей дома.
С того дня мы с третьим стали приятелями. Ведь это я посоветовала ему осуществить эвакуацию полярной совы, нарядившись в КИП-8. Кто не в курсе, это такой специальный блестящий противопожарный костюм для работы в задымленных или загазованных помещениях. Внутри КИП-8 человек чувствует себя почти в полной безопасности, а снаружи выглядит довольно жутко. К костюму приделаны баллоны с воздухом, а вместо головы у него — герметичный шлем а ля «марсианские хроники».
Сверкая и шаркая, третий помощник совершенно спокойно зашел в каюту капитана. Шокированная сова даже не сопротивлялась, потому что не знала, куда клюнуть. Так, с открытым ртом, она и была вынесена из надстройки и депортирована на бак, где еще минут пятнадцать после ухода блистательного третьего помощника сидела, озираясь по сторонам. А потом, придя наконец в чувство, расправила белые-белые крылья и полетела рассказывать своим родственникам про то, как была захвачена в плен злыми людьми и как добрые инопланетяне спасли ее, даровав волю.
