— Преподобный Джонс?
Томас обернулся. При виде его лица секретарша невольно отшатнулась. Он не то спятил, не то напился. Возможно, и то и другое.
— Бог — это любовь, — провозгласил он.
— Эээ… — нахмурилась она, — пожалуй, что так.
Томас рассмеялся.
— Раньше я об этом не подозревал.
На бритье времени не оставалось. Альтея отыскала старый галстук преподобного Лайла, второпях повязала его Томасу на шею и накинула сверху пурпурное облачение. Вытащив пластинку мятной жвачки, засунула ему в рот. Потом, схватив его за руку, потащила через приемную, вверх по ступенькам, и успела втолкнуть его в процессию певчих, как раз заходивших в двойные церковные двери.
Хор двигался по главному проходу и пел «Вперед, Господне воинство». Томас шагал за ними следом, небритый, глаза — как два яйца, плавающих в ведре, и с идиотской улыбкой.
Эд Уилсон прочитал утреннюю молитву, Джон Мерфи сделал пару организационных объявлений, а Джадж Лестер огласил финансовый отчет. А потом наступил черед проповеди.
С трудом подняв себя со стула, Томас вышел к кафедре. Библия была раскрыта на той главе, по которой он должен был проповедовать. Он мог процитировать всю страницу с закрытыми глазами.
Он уставился в книгу. Пауза длилась целую вечность. Паства обеспокоенно заерзала.
И тут Томас медленно закрыл библию.
Вцепившись в кафедру обеими руками, он обвел прихожан пламенным взглядом. А они во всю глазели на него — торжественно одетые, с затуманенными глазами, скрещенными руками и плотно, как колени старой девы, сжатыми челюстями. Не толпа, а крепкий орешек.
— Вера… Надежда… Любовь, — провозгласил Томас, и голос его эхом разнесся под сводами. — Самое главное из этого — любовь.
Затем он развернулся к пастве спиной, вернулся на место и сел на стул.
В понедельник утром актив прихожан собрался в закусочной. Склонив головы над чашками кофе, они обсуждали, как бы половчее добиться увольнения Джонса.
— Слыхал я про этого вашего нового священника, — бросил им сидевший у стойки Бен Харрингтон. — Уж если что и могло бы примирить меня со святошами и обратить в веру, так только такие вот проповеди в минуту длиной.
— И аминь, — добавил шериф.
Церковные старосты решили назначить преподобному Джонсу испытательный срок до конца месяца.
Чтобы разузнать, кто была та женщина, Томасу потребовалось совсем немного времени. Когда священник спросил про Шарлотту Белл, секретарша не удивилась. Напротив, она ожидала, что он вот-вот включится в войну против семейства Белл, которую вел когда-то преподобный Лайл.
— Беллы — они слишком… кхм… земные, — сказала Альтея. — Если вы понимаете, о чем я.
Томасу только того и надо было. Он полжизни был женат на женщине не от мира сего. И теперь не отказался бы познакомиться с женщиной, к которой пристало немножко грязи.
Когда новый пастор явился с визитом, Летти хватило одного взгляда, чтобы понять: он уже попался к Шарлотте на крючок.
— За шашни со священником вы отправитесь прямиком в ад! — объявила домработница, угрожающе тряся пальцем перед носом у хозяйки.
— Он священник? — вспыхнула Шарлотта. — Вот же сукин сын!
Рывком отворив входную дверь, она смерила гостя гневным взглядом.
— Какого черта вам тут надо? — осведомилась женщина, загородив вход в дом.
— Шарлотта Белл, — произнес Томас, — я люблю вас.
Шарлотта рассмеялась ему в лицо.
— Вы не первый, кто так говорит, и уж наверняка не последний!
— Да, — промолвил он, шагнув ей навстречу, — но я буду последним, кому вы скажете эти слова.
Он так это произнес, что задел ее за живое.
Шарлотта захлопнула дверь с такой силой, что молоточек подпрыгнул и стукнул по пластине. Она прислонилась к двери изнутри, словно сдерживала натиск врага. Томас зажмурился и прижался лбом к двери с другой стороны. Так они и стояли, разделенные всего парой дюймов.
*
Однако все-таки случались минуты, когда Шарлотта Белл была ранима и уязвима, и Томас теперь знал об этом.
— В конце пути каждого из нас ожидает смерть, — сказал Томас, когда Альтея принесла весть о том, что Марта Мэдисон мирно, во сне, отошла в мир иной, и было ей девяносто два. — Оплакивать стоит лишь того, кто боится встречи с Создателем.
Альтея вернулась к своему письменному столу, закурила «Лаки страйк» и крепко задумалась.
Когда гроб Марты опускали в землю, до Томаса вдруг дошло, что он не единственный мужчина в Липерс-Форке. Шарлотта стояла у края могилы, а один из носильщиков пялился на нее так, будто только и мечтал завалить ее прямо здесь.
Произнеся над гробом положенное «аминь», Томас направился к носильщику.
— Преподобный Томас Джонс, — представился он, так встряхнув руку мужчины, кто тот аж покачнулся. — Скажи, ты заботишься о спасении собственной души, сынок?
Еле выдернув руку из цепких пальцев Джонса, носильщик ретировался. Бутоньерка в петлице подпрыгивала как бешеная.
— Я не хочу, чтобы вы встречались с другими мужчинами, — строго сказал Томас, провожая Шарлотту к машине.
— Прошу прощения, — сухо произнесла Шарлотта. — Неужели я ненароком дала вам повод думать, что для меня важны ваши желания?
Следующие похороны случились лишь через целых три недели. Томас уже боялся, что сам не доживет.
— Выходите за меня замуж, — предложил Томас, стоя рядом с Шарлоттой у свежей могилы.
— Что?! — фыркнула Шарлотта. — Чтобы я погубила свою репутацию?!
*
Вскоре паства прониклась к Томасу симпатией. Его вера оказалась заразительна. Его надежда вселяла надежду в них. Не говоря уж о том, что, если верить часам на здании муниципалитета, он всякий раз заканчивал проповедь на пять минут раньше положенного. Каждое воскресенье он отпускал свою паству с одним и тем же напутствием:
— Для того, кто любит Господа, нет ничего невозможного! — восклицал он таким тоном, будто это было обещание.
Томаса словно расплющили кузнечным молотом, а потом прокалили на огне. И человек, восставший из пепла, горел желанием добиться своего.
Его проповедям явно не доставало адского огня и запаха серы, церковные старосты даже засомневались, не сторонник ли он унитарной церкви, маскирующийся под протестанта. Но сумма пожертвований выросла на четверть, так что они решили подставить другую щеку.
К концу года, чтобы послушать преподобного Джонса, народ съезжался уже со всего округа. Количество прихожан удвоилось и продолжало расти. Старосты решили ввести дополнительную службу в десять часов утра — до тех пор, пока не построят храм побольше.
В воскресные вечера все новые горожане стекались на берег реки, ожидая крещения. Люди стояли в мокрых белых рубахах, облепивших тела, с закрытыми глазами и молитвенно сложенными руками. Томас снова загонял их в воду, а к тому времени, как разрешал вылезти, они уже хватали ртом воздух, будто их жизнь действительно только что была спасена.
— Идите в мир и любите Господа! — повелевал им Томас.
Они так и поступали.
Когда Бун Диксон сошел с поезда на перрон Липерс-Форка, уже стемнело. Город погрузился в сон. Носильщик передал ему сумку из ворсистой шерсти, Бун закинул ее на плечо.
— Должно быть, это ад, — не удержался носильщик, разглядывая пустой рукав рубашки, закатанный и приколотый на уровне локтя.
Бун не знал, что именно тот имел в виду: то ли войну, то ли год в госпитале для ветеранов, то ли возвращение в Липерс-Форк.
— Да уж, — ответил он на всё разом.
*
Бун не выходил из запоя уже третий месяц, но однажды на ухабистую и грязную дорогу, ведущую к его дому, повернула машина Шарлотты с мистером Нэллсом за рулем. Верх автомобиля был откинут. Шарлотта была в шляпе с широкими полями, вокруг тульи повязан шелковый шарфик, солнечные очки закрывали пол-лица.
— Вы ошиблись адресом? — поинтересовался Бун, когда дама взошла на крыльцо.
— Я никогда не ошибаюсь, — отрезала она.
Когда Шарлотта уселась в кресло-качалку его матери, Бун слегка оцепенел. Кресло было элегантно в своей простоте, равно как и его мать. Он много думал о ней с тех пор, как вернулся домой. Один раз ему даже привиделось, как мать раскачивается в кресле и шелушит бобы. Он слышал ритмичное поскрипывание кресла и постукивание ее ноги. Бун не сомневался — это всё белая горячка.
— Красота увядает, мужчины теряют интерес к женщинам, деньги приходят и уходят, — промолвила Шарлотта, отталкиваясь ногой, — а вот кресло-качалка найдется всегда и везде, стоит только пожелать.
Бун бы уверен, что Шарлотте никогда в жизни не приходилось шелушить бобы.
— Надо полагать, ваш ремонтный бизнес идет так бойко, что вам некогда обиходить собственный дом, — заметила Шарлотта, обмахиваясь шляпой.
