— Ты уже так давно живёшь на этом острове?
— Да, уже так давно. — Он снова кивнул.
Из угла глаза у него скатилась слеза. Она ползла по щеке, но он даже не постарался её стереть.
— В октябре тысяча семьсот девяностого года мы вышли из Мехико, — сказал он. — После нескольких дней пути наш бриг потерпел кораблекрушение. Вся команда погибла вместе с судном, но я ухватился за бревно, плававшее среди обломков. В конце концов я всё-таки добрался до земли…
Он глубоко задумался и замолчал. Я рассказал, что тоже попал на этот остров в результате кораблекрушения.
Он грустно кивнул и продолжал:
— Ты сказал "остров", я тоже так думал. Но можем ли мы с уверенностью сказать, что это именно остров? Я прожил здесь больше пятидесяти лет и много бродил по тому, что мы называем островом. Однако мне ни разу не удалось найти дорогу обратно к морю.
— Значит, это очень большой остров, — заметил я.
— Которого нет ни на одной карте мира? — Он посмотрел на меня.
— А может, мы попали не на остров, а на берег американского континента? — предположил я. — Или Африки, коли на то пошло. Кто знает, сколько времени мы были добычей течения, прежде чем нас вынесло на берег?
Старик грустно покачал головой.
— И в Америке, и в Африке живут люди, молодой человек.
— Но если это не остров и не один из больших континентов, то что же это тогда такое?
— Что-то совсем другое, — пробормотал он.
И опять глубоко задумался.
— Карлики, — сказал я наконец. — Ты сейчас думаешь о них?
Не ответив на мой вопрос, он спросил:
— Ты уверен, что попал сюда из внешнего мира? Ведь ты тоже не из местных?
Я тоже? Значит, он всё-таки думал о карликах!
— Я нанялся на судно в Гамбурге, — сказал я.
— Правда? А я сам из Любека…
— Вообще-то я тоже из Любека. В Гамбурге я нанялся на норвежскую шхуну, но родился я в Любеке.
— Неужели? Тогда ты прежде всего должен рассказать мне, что случилось в Европе за те пятьдесят лет, что меня там не было!
Я рассказал то, что знал. О Наполеоне, о войнах. Рассказал, что в 1806 году Любек был разграблен французами.
— А в тысяча восемьсот двенадцатом году, через год после того, как я родился, Наполеон пошёл войной на Россию, — сказал я наконец. — Однако оттуда ему пришлось бежать с большими потерями. В тысяча восемьсот тринадцатом году он был разбит в большой битве под Лейпцигом. Тогда ему дали остров Эльбу, это всё, что осталось от его империи. Но через несколько лет он вернулся и восстановил свою Французскую империю. Он был разбит в битве при Ватерлоо и свои последние годы провёл на острове Святой Елены, к западу от Африки.
Старик слушал с большим интересом.
— Наполеон хотя бы мог видеть море, — буркнул он.
Казалось, он видит всё, о чём я говорил.
— Похоже на сказку, — сказал он, помолчав. — Вот, значит, как сложилась история Европы после того, как я её покинул. А могла бы сложиться и иначе.
Мне пришлось с ним согласиться. История, она как большая сказка. Они отличаются друг от друга только тем, что история — это правда. Солнце закатилось за горы на западе. Маленькое селение лежало уже в тени. Внизу, в селении, карлики, как цветные пятна, мелькали среди домов.
Я показал на них.
— Расскажешь мне о них? — попросил я.
— Обязательно, — ответил он. — Я тебе всё расскажу, но обещай, что они не узнают ни слова из моего рассказа.
Я кивнул, ожидая продолжения, и Фроде начал рассказывать свою историю:
— Я плавал на испанском бриге, который шёл из Санта-Круз, в Мексике, в Кадиш, в Испанию. Мы везли большой груз серебра. Погода была ясная и тихая, и всё-таки наше судно потерпело кораблекрушение через несколько дней после того, как мы отошли от берега. Между Пуэрто-Рико и Бермудами нам пришлось переждать непогоду, а мы слышали о странных событиях, случавшихся в тех местах, но считали это обычными матросскими байками. И вот в одно прекрасное утро наше судно поднялось и повернулось в воздухе над поверхностью совершенно спокойной воды. Нас словно повернула рука великана — повернула как штопор пробку. На несколько секунд. Потом мы упали обратно в воду. Судно тряслось, груз сдвинулся с места, и трюм начал наполняться водой.
Я плохо помню тот берег, до которого мне удалось добраться, спасая свою жизнь. Наверное, потому, что я сразу же отправился в глубь острова. Я бродил по нему несколько недель, а потом поселился здесь и с тех пор тут и живу.
Мне жилось хорошо. Здесь росли картофель и маис, яблоки и бананы. Были тут и другие растения, удивительные фрукты, каких я никогда в жизни не видел и о каких даже не слышал. Курбер, рингрот и граминер стали важной частью моего рациона. Мне пришлось самому дать названия незнакомым растениям, которые я впервые увидел на острове.
Через несколько лет мне удалось приручить шестиногих моллуков. Они давали не только вкусное и питательное молоко, я использовал их и как тягловую силу. Иногда я забивал одно из животных и ел его светлое и вкусное мясо. По вкусу оно было похоже на мясо диких свиней, которое мы в Германии всегда ели на Рождество.
Постепенно я научился готовить лекарства из местных растений, они помогали мне от разных болезней. Кроме того, я готовил различные напитки, которые способствовали хорошему настроению. Ты сам увидишь, что я часто пью напиток, который называю "туфф". Он немного горьковатый, я варю его из корней туффовой пальмы. Туфф не даёт мне уснуть, если я устал, но должен бодрствовать, и помогает уснуть, когда я бодрствую, но хотел бы уснуть. Это вкусный и к тому же совершенно безобидный напиток.
Но я готовлю также напиток, который мы называем "пурпурный лимонад". Этот напиток замечательно действует на весь организм, но в то же время он так опасен и коварен, что я рад, что его не продают у нас дома, в Германии. В основе его лежит сок цветов пурпурной розы. Это маленькие кусты, усыпанные мелкими пурпурными розочками. Они растут по всему острову. Вообще-то, мне не приходится самому собирать розы и выжимать из них сок. Эту работу делают за меня большие пчёлы, они гораздо больше наших немецких воробьёв. Они строят ульи в дуплах деревьев и хранят там запасы этого пурпурного нектара. Мне остаётся только собирать его.
Когда я смешиваю его с водой из Радужной реки, откуда я беру и золотых рыбок, у меня получается сладкий, искристый на вид напиток с шипучим вкусом. Поэтому я и назвал его "лимонадом".
Пурпурный лимонад привлекателен не только своим замечательным вкусом. Он даёт нашим органам вкуса все нюансы вкуса, известные человеку. Мало того, человек ощущает этот вкус не только языком и горлом, но и каждой клеточкой своего тела. Однако познать вкус всего мира благодаря одному лишь глотку — это неправильно. Знакомиться с миром следует постепенно.
Приготовив однажды этот пурпурный лимонад, я начал пить его ежедневно. На душе у меня стало светлее, но так было только сначала. Постепенно я стал терять представление о времени и пространстве. Неожиданно я мог "проснуться" где-то на острове, не помня, как я оказался в том месте. И потом несколько дней и ночей блуждал, ища дорогу домой. Мог забыть, кто я и откуда я родом. Мне казалось, что всё окружавшее меня было мною. Начиналось это с покалывания в руках и ногах, потом покалывание доходило до головы, и наконец этот напиток начинал пожирать мою душу. Словом, я рад, что сумел остановиться, пока было не поздно. Сегодня этот пурпурный лимонад пьют только жители острова. Как это получилось, я расскажу тебе позже.
Во время его рассказа мы наблюдали за селением. Смеркалось, и карлики внизу зажгли масляные светильники.
— Становится прохладно, — заметил Фроде.
Он встал, открыл дверь, и мы вошли в небольшую бревенчатую избу, где было видно, что каждая вещь сделана его руками из того, что он нашёл на острове. Здесь не было ничего металлического, всё было сделано из глины, дерева и камня. И лишь один материал свидетельствовал о цивилизации: кружки, кувшины, лампы и тарелки были стеклянные. Кроме того, в разных местах этой небольшой комнаты стояли круглые чаши с золотыми рыбками. Окна тоже были застеклены.
— Мой отец был стеклодувом, — сказал Фроде, словно прочитав мои мысли. — Я постиг это ремесло до того, как ушёл в море, и здесь, на острове, оно мне очень пригодилось. Постепенно я стал смешивать разные типы песка. И довольно скоро уже мог изготовить первоклассную стеклянную массу в печах, сложенных мною из огнеупорных камней. Я назвал эти камни дорфитом, потому что нашёл их на горе недалеко от селения[34].
