Дядя Тинсли помог мне написать сочинение и заставил меня прочитать его вслух. Кое-что он убрал. Мне нужно было себя подать, сказал он. Он играл когда-то в театральном клубе в Вашингтоне. Дядя Тинсли показал мне, какими жестами что-то подчеркнуть и как использовать то, что он называл «многозначительные паузы».
На следующий день, когда настала моя очередь читать классу сочинение, я не знала, интересно ли это будет детям, и так нервничала, что лист бумаги дрожал у меня в руках. Мне не помогло, что я по совету дяди Тинсли употребляла такие причудливые слова, как «бремя белого человека» и «негрофобия».
Я старалась использовать жесты, которые дядя мне показывал, но забыла о многозначительных паузах. Читала быстро, размахивала руками. Закончив, подняла голову. Ученики перешептывались, что-то рисовали, некоторые даже ухмылялись. Большинство были явно сбиты с толку.
Тинки Брюстер поднял руку.
– Что такое «негрофобия»? – спросил он.
– А тебе и не нужно знать, что это означает. Это слово для тех, кто не любит черных людей, – пискнула Ванесса с задней парты. – Бин, ты просто белая девчонка, которая свихнулась.
Весь класс грохнул.
– Ванесса! – воскликнула мисс Джарвис и обратилась ко мне: – Что ж, ты нашла нечто такое, с чем согласятся все.
Однажды днем мы с Лиз забрались на чердак и стали открывать там сундуки и шкафы, и наткнулись на старую гитару. Мышка пожевала ее гриф, но Лиз пробежала пальцами по ладам и заявила, что звук не такой уж плохой. Когда мы принесли гитару, дядя Тинсли сказал, что это мамина гитара, она появилась у нее в то время, когда ей было столько лет, сколько Лиз сейчас. Мама решила, что станет исполнять народные песни. Сестра отнесла гитару в город, в музыкальный магазин, где продавец натянул новые струны и настроил ее. И теперь Лиз целыми днями, сидя в «птичьем крыле», бренчала на ней.
Мама пыталась учить нас обеих играть на гитаре. Я была безнадежна. Без слуха, заявила мама. У Лиз был талант, но она не воспринимала никакой критики, а мама постоянно указывала ей на ошибки и ставила ее пальцы в правильное положение. Великие музыканты не всегда играли по правилам, говорила она, но прежде чем начать играть не по правилам, правила следует выучить. В общем, мама изводила сестру упражнениями, и в конце концов та сказала:
– Хватит.
Теперь же Лиз просто получала удовольствие, перебирала лады и играла аккорды, слушая песни по радио и соображая, что и как надо делать, но при этом никто не раздражался каждый раз, когда она брала неверную ноту.
Вскоре Лиз решила, что ей нужна другая гитара. В Байлере, в витрине музыкального магазина была выставлена подержанная гитара «Силверстоун» за хорошую цену – сто десять долларов. Продавец сказал, что это была бы выгодная покупка – и Лиз решила купить гитару на те деньги, что лежали у нее на чековой книжке. Я старалась избегать мистера Мэддокса, так что работала там мало, но сестра, которая помогала ему в офисе, отложила на свой счет около двухсот долларов.
В понедельник, вскоре после моего чтения «Негрофобии», Лиз поехала на велосипеде в город, планируя пойти в банк, взять деньги и в тот же день привезти гитару. У гитары был ремешок, и сестра собиралась ехать домой, повесив ее на спину. Она очень волновалась.
Было довольно прохладно, так что можно было видеть свое дыхание. Я надела мамин темно-синий жакет, который нашла на чердаке – он в отличие от большинства вещей не выглядел слишком старомодным, – и собирала перед домом листья в большие кучи. И тут подъехала Лиз. Без гитары.
– Что случилось? – спросила я. – Кто-то уже ее купил?
– Моих денег в банке нет, – сообщила она. – Их взял мистер Мэддокс.
Она поставила велосипед под навес, и мы сели на ступеньки у входа. После похода в банк Лиз поехала к Мэддоксам выяснить, что произошло с ее деньгами. И мистер Мэддокс сказал ей, что снял деньги с ее счета, поскольку процент был слишком низким, и вложил их в государственные облигации, с более высоким процентом, но эти деньги можно будет получить только по прошествии года. Если бы он не был так занят, то объяснил бы ей это раньше. Лиз сказала ему, что хотела взять деньги на покупку гитары, Мистер Мэддокс заметил, что глупо тратить деньги на проходящее увлечение. Большинство детей, желающих играть на музыкальных инструментах, теряют к ним интерес через два месяца, сказал он, и им или их родителям нечего было тратить деньги на эти дурацкие вещи, которые потом валялись в кладовке.
– Просто не могу поверить! – воскликнула Лиз. – Это же мои деньги. Мистер Мэддокс не может диктовать, что мне с ними делать.
Когда Лиз произносила эти слова, из дома вышел дядя Тинсли с половником в руке. Обед был готов.
– Мистер Мэддокс? – произнес он. – Джерри Мэддокс? При чем тут он?
Мы с Лиз переглянулись. Об этом нельзя было говорить дяде Тинсли.
– Мистер Мэддокс не хочет отдавать мне мои деньги, – проговорила Лиз.
– Что ты имеешь в виду?
– Мы работали у него.
– Это была единственная работа, которую мы смогли получить, – добавила я.
Дядя Тинсли долго, молча смотрел на нас. Потом сел рядом с нами, положив половник на ступеньку, и прижал пальцы к вискам. Я не понимала, был он расстроен или зол, испытывал отвращение или огорчение. Видимо, он испытывал все эти чувства одновременно.
– Нам нужны были деньги на одежду, – объяснила Лиз.
– И мы хотели помочь с расходами, – сказала я.
Дядя Тинсли глубоко вздохнул:
– Холлидеи работают на Мэддокса! Никогда бы не подумал, что до этого дойдет. И вы утаили это от меня?
– Мы просто не хотели вас огорчать, – произнесла я.
– Что ж, теперь мне все известно, и я очень огорчен.
Мы с Лиз стали объяснять, как нам хотелось не быть обузой, и потому мы искали работу. Мистер Мэддокс был единственным, кто дал работу, и он завел нам чековые книжки, а теперь, когда Лиз захотела взять деньги и купить гитару, оказалось, что мистер Мэддокс вложил их в государственные облигации.
Дядя Тинсли снова глубоко вздохнул:
– Если бы вы пришли ко мне с самого начала, я мог бы рассказать вам, что с Мэддоксом нечто подобное раньше или позже должно было случиться. Он так всегда поступает. Он – подлая змея. – Дядя Тинсли встал. – Я не хочу, чтобы вы вообще имели с ним дело.
– А как же мои деньги? – спросила Лиз.
– Забудь о них.
– Но ведь это двести долларов!
– Запиши их на счет своего опыта.
С того дня, как я все узнала о своем папе, я жила в одной комнате с Лиз. В ту ночь, когда сестра погасила свет, стало видно полную, яркую луну, которая бросала тени на пол. Мы лежали рядом в кровати, уставившись в потолок.
– Я хочу получить свои деньги, – внезапно произнесла Лиз.
– Как? – спросила я. – Дядя Тинсли сказал нам, чтобы мы больше не имели никаких дел с мистером Мэддоксом.
– Ну и что? Это мои деньги. Я их заработала.
– Но дядя Тинсли…
– Неважно, что сказал дядя Тинсли, – продолжила Лиз. – Что он понимает? Заперся в старом доме, ест оленьи бифштексы. Он не понимает, каково это – нуждаться в работе. И никогда не понимал. – Она села и посмотрела в окно. – Деньги – мои. Мне они нужны. Я заработала их. И намерена их получить.
Во вторник, после занятий, Лиз уселась на велосипед и покатила в город, чтобы увидеть мистера Мэддокса. Я ожидала, что она вернется через час или два. К обеду ее все еще не было. Я пошла в кухню, где дядя Тинсли открывал банку с помидорами. Он выложил помидоры в большую медную плошку и попробовал бифштекс.
– Нужно его чем-то оживить, – сказал он. – Где Лиз?
– У нее какое-то дело. Должна скоро вернуться.
Я понесла тарелки на стол. После того как дядя прочитал молитву и прожевал несколько кусков, он спросил:
– Что за дело?
– Какое дело?
– Ты сказала, что у Лиз какое-то дело. Что за дело? – Он пристально смотрел на меня.
А я смотрела на свою ложку и пыталась сообразить, что сказать.
– Ну, знаете, дело.
– Нет, не знаю.
– Поручения и всякое такое.
– Бин, ты ужасная врунья. У тебя бегают глаза. Смотри прямо мне в лицо и говори, где Лиз.
Я почувствовала, что у меня дрожит нижняя губа.
– А в принципе тебе не нужно мне что-либо говорить. Есть только две вещи, которые я просил вас не делать, когда вы оказались здесь. Первое – не искать работу, но вы нашли ее. Второе – забыть о тех деньгах, но Лиз на следующий день поехала за ними.
– Дядя Тинсли, пожалуйста, не сердитесь на нас. Лиз просто хочет получить свои деньги. И пожалуйста, не выгоняйте нас.
– Бин, я не собираюсь выгонять вас. Давай послушаем, что она скажет.
Во время обеда дядя Тинсли поглядывал на часы.
– Уже поздно, – наконец произнес он. – Ей не следовало бы так задерживаться. Я намерен заставить ее сидеть дома, пока она не поседеет. – И добавил: – Что ей действительно нужно, так это хорошая порка.
