Танковая колонна фашистов со стороны центра появилась, когда наши артиллеристы уже расставили орудия и были готовы к бою.
Головной немецкий танк прибавил обороты, он рассчитывал на большой скорости проскочить мост. За ним усилили ход и другие бронемашины.
В тот момент, когда головной танк доехал до середины моста, на берегу открылись ворота забора, и оттуда грянул пушечный залп. Снаряды резанули по фашистскому танку, разорвали ему гусеницу, и он, не успев скинуть обороты, развернулся поперёк моста. Второй запл пробил броню подбитого танка, и он загорелся.
В колонне возникла паника.
Другие танки не могли развернуться на узком пространстве моста, и вскоре также были расстреляны в упор бойцами батареи лейтенанта Кацитатдзе.
Над Тверцой полыхал костёр из трех фашистских танков.
Через какое-то время враги попытались стащить с моста горящие машины, но потеряли ещё один танк.
До конца суток фашисты уже не делали попыток занять мост.
В тот же самый день генерал фон Бок, заботясь о перспективе своего наступления, издал приказ для войск 9-й, 16-й армий и 3-й танковой группы. Говоря о «дальнейшем уничтожении противника», генерал ставил задачу: группировка «как можно быстрее достигает района Торжок и наступает отсюда без задержек на Вышний Волочек для того, чтобы предотвратить переправу основных сил противника через реку Тверца и верхнее течение реки Мста на восток.
Необходимо вести усиленную разведку до рубежа Кашин-Бежецк-Пестово».
До намеченного фашистами взятия Торжка оставалось ровно 10 дней.
1
Тяжелый гул со стороны Ржева нарастал, усиливался, приближался.
Гул зловещий, наводивший страх.
И всё-таки самолёты фашистов с чёрными крестами на крыльях возникли над кромкой ближнего леса как-то неожиданно. К их налётам невозможно было привыкнуть.
Дети сразу всполошились.
— Опять летять, опять бомбять! — закричала Маша, самая проворная из девочек, игравших у колхозной конюшни. — Скорей бяжим на Логовежь, под вятлу, а то до дому не успеем.
— Бяжим, бяжим! — громко кричала Маша.
Подружки опрометью кинулись от конюшни. Только мелькали их подшитые валенки, да на ветру развевались платья, вылезавшие из-под телогреек.
Прибежав на берег реки, они, будто птенцы, упавшие из гнезда, забились под коренья раскидистой ветлы, где была вырыта яма, из неё брали песок. Дети почувствовали себя в безопасности.
— Сюда они не полетять, — шепотом уверила подружек Маша Сидорова. — Мы посидим, посидим и пойдём назад, когда они улетять.
Подружки слушались её. Нина Соколова, всхлипнув, сквозь слёзы сказала:
— Меня мамка искать начнёт, она подумает, что меня убили, мамка меня будет ругать.
— Не убьют! — возразила Маша. — Здесь тихо!
В яму, где спрятались подружки, долетал гул моторов, вой падающих бомб, эхо взрывов со стороны села. Но им, сидевшим в яме, казалось, что всё это происходило не рядом, в родном селе, а где-то далеко-далеко, в какой-то чужой стороне.
Так война врывалась в детство деревенских девчонок и мальчишек повсюду в прифронтовой полосе; ломала, коверкала их детство.
И село Марьино не было исключением.
Это село располагалось в двадцати километрах от Торжка, на юго-западном направлении, на знаменитом когда-то почтовом тракте Петербург-Москва. Тракт давно превратился в широкую автостраду, по которой тянулись наши армейские машины, техника, гужевые повозки; за ними фашисты охотились с воздуха. И если летом немцы не трогали населённые пункты, стоящие по сторонам дороги, то осенью наносили по ним авиационные удары, будто деревни являлись военными объектами.
Жить в Марьине стало страшно!
Самолёты с крестами, появлявшиеся внезапно в холодном октябрьском небе со стороны Ржева, не щадили никого и ничего, уничтожали всё подряд. Больше, чем взрослые, этих налётов боялись беззащитные дети, что вполне естественно. Страх нагоняли и местные трагедии. Рядом с Марьиным, в деревне Тетерлево, бомба попала в дом колхозной семьи Волковых, девочку Катю убило насмерть, а её старшую сестру Валентину ранило осколками в спину и ногу. Хорошо, что успели отвезти Валю в военный медсанбат, в нашу воинскую часть, что стояла ближе к Торжку, девчонке спасли жизнь.
Учителя, опасаясь, как бы немцы не начали стрелять в детей прямо с самолетов (для врагов это было удовольствием и развлечением!), отменили занятия в школе. Поэтому подружки Маша, Нина и Вера и решили пойти поиграть в свои секреты у конюшни.
Путешествуя по Руси неоглядной, иногда попадёшь в какое-нибудь село, где, будто в зеркале, отражена душа народа. Таково и Марьино! Открытое для всех, оно вольно раскинулось вдоль тракта, привлекая резьбой на избах, церковью в честь иконы Божья Матерь Казанская, добрыми, хлебосольными хозяевами. В старину в Марьине проживало 600 душ. Здесь к услугам жителей были молочная лавка, трактир, питейное заведение, на горе — кожевенный завод. Умельцы из Марьина славились далеко в округе. Они выделывали овчины, коровьи и козьи шкуры, шили тулупы и обувь, красили шерсть, валяли валенки, ковали в кузнях, нанимались в извозчики и прислугу. И, не оставляя ремёсел, превосходно крестьянствовали. Лён царствовал на полях. Да какой лён! Волокно получалось лучше заморского или азиатского.
Не пустовали фермы и конюшни, скота имели вдоволь.
До войны в Марьине работал славный колхоз «Борьба». Да и в округе, в 14 крупных деревнях, были свои колхозы. Десятки ферм, четыре конюшни, телятники, навесы для техники, риги, склады — не перечислить того, что имели колхозы. Чтобы добро не попало к фашистам, скот угоняли, технику увозили. Но не заберёшь с собой поля! Вокруг Марьина осталось несколько плантаций картофеля, их не успели убрать. И они сослужили добрую службу в голодную осень 41-го. Сюда, рискуя быть убитым или попасть под бомбу, приходили жители, копали картошку, а из неё делали люски — так называли в Марьине картофельные оладьи.
— Эх, напекла бы мамка люсков, — мечтала, сидя в яме, Маша Сидорова, — есть охота. Люски, знаете, какие вкусные!
— И я есть хочу, — не утерпела худенькая Вера Ткачёва. — Сильно хочу. Маша, давай пойдём, вон темнеет, скоро ночь, а мы всё сидим да сидим.
— Давай пойдём, — согласилась Маша.
Девчонки выбрались из-под ветлы, пошли в сторону села. Оттуда им навстречу плыл дым пожарищ. В центре Марьина горели четыре дома, столбы пламени вздымались в небо. Полыхало и одно из деревянных зданий начальной школы. В переулках между домами зияли воронки, в одной из них лежала убитая старушка.
— Мне страшно, — всхлипнула Нина Соколова, — побегли быстрее по своим домам.
— Побегли быстрее, — подхватила Маша.
Подружки побежали, каждая к своему дому.
Дом Сидоровых стоял в центре Марьина. Подбегая к дому, Маша увидела мертвого солдата. Он лежал прямо на дороге, под ним застыла бурая лужица крови, рука была приложена к виску, будто солдат отдавал честь старшему офицеру — это был красноармеец. Чуть подальше от него лежал ещё один убитый, и по тому, что одет он был в незнакомую одежду, девочка поняла, что тот — фашист. Ей стало страшнее, чем когда она увидела старушку в воронке.
Пока подружки хоронились в яме, немцы не только бомбили село, но и спустили с самолётов десант, в Марьине завязался бой. Наши отступили, фашисты оккупировали село.
— Где ж ты шляешься? — накинулась мать на Машу. — Кричала, искала тебя, а ты, как сквозь землю провалилась. Где ты была?
— Под вятлой мы прятались, — ответила Маша. — Я с подружками там от самолётов хоронилась.
— Под вятлой! — мать не поняла дочку. — Под какой ещё вятлой? Ох, задала бы я тебе порку, да не ровен час, в Свищево надо уходить.
— Зачем, мама, уходить? — спросила Маша.
— Зачем, зачем! Не видишь разве? — мать всё ещё не могла скрыть своего недовольства поведением Маши. — Немцы в Марьине, уходить надо, а то, неровен час, и прибьют. Собирайся, помогай мне.
В семье Сидоровых было восемь детей. Старшему сыну дали «бронь», он трудился на заводе имени Лихачева в Москве, а остальные были все тут. Хозяина забрали на оборонные работы под Торжок, и он оттуда пока не вернулся. Когда стемнело и стало безопасно идти, Сидоровы оравой, держа друг друга за руки, чтобы не потеряться, побрели в Свищево, в деревню в километре от Марьино, там жили родственники.
Многие уходили из родных изб, опасаясь врагов.
Фашисты, заняв в Марьине лучшие из уцелевших домов, резали хозяйскую живность, жарко топили печки, жарили свежатину и жрали, отогревались от наступивших холодов. Пировать им пришлось недолго. На третьи сутки сильным ударом наши войска выбили их из Марьина, десант, в основном, уничтожили, частью рассеяли.
