Сражение было проиграно. Девадатте оставалось одно — покинуть поле битвы с гордым и надменным лицом, как и положено настоящему кшатрию.
— О, бык! — скривился он. — Ты намерен лишить меня повязки на бедрах? Хочешь, чтобы я ушел голым?
— Кто пытается расколоть общину, сам лишает себя благородных одежд… Как ржавчина, появившаяся на железе, поедает его, хотя она из него и возникла, так и собственные поступки приводят такого человека к несчастью. О, в мое сердце словно бы вошло острие! Сегодня ты преступил черту, совершил дурное деяние.
— Что я слышу? — Девадатта повел плечами. Его вдруг охватило злое веселье. — Не ты ли, Сиддхарта, говорил о том, что нужно быть выше представлений о добрых и недобрых деяниях? Не ты ли всегда учил, что они не приносят счастья и не ведут к покою? Мне кажется, в тебе говорит голос страсти, от которой ты так и не избавился. Будь осторожен: человек, не изживший своих страстей, утративший сдержанность, находящий радость в иллюзиях, — такой человек будет унесен потоком желания!
Сиддхарта отшатнулся.
— Ты лоснишься от самодовольства, Девадатта. Так лоснятся только перья на груди попугая. Когда-то ты уверял, что будешь упорным и пойдешь до конца, ты клялся, что смиришь свое «я». Твой ум бродил, блуждая, где ему хочется, как ему нравится, как ему угодно, а я… Я учил тебя сосредоточению, внимательности, углубленному созерцанию… Теперь ты играешь словами и плетешь хитрые сети обмана! Но знай — этим ты подрываешь свой собственный корень. Кто говорит неправду, кто хватает то, что ему не дано, кто выискивает чужие грехи, как камешки в крупе, а свои скрывает, как искусный мошенник несчастливую кость, — тот понесет суровое наказание и в том мире, и в этом… Человек низких деяний будет похищен Марой, как наводнением — спящая деревня!
Девадатта насмешливо улыбнулся. Неужели еще вчера эти движения рук, такие изысканно благородные, имели над ним власть? Неужели его ослепляли эти глубоко посаженные глаза?
— Побереги свои силы для проповеди, достойный брат, — посоветовал он. — Мы ждем паломников из земли маллов.
Сиддхарта вздрогнул.
— Берегись, низкий человек! Жизнь еще перевернет тебя, как кувшин на водяном колесе!
Но Девадатта уже не слушал его, он шагал прочь — прочь с холма Гаясиса, прочь из рощи Велуваны, прочь от учителя недеяния.
5Девадатта двигался по тропе, утоптанной ногами слонов. В его голове уже брезжил новый план. План был рискованный, но вполне осуществимый. Сейчас, когда он наконец-то понял себя, для него не было ничего невозможного.
Погонщики сидели на прежнем месте, у корней пиппала, лениво отгоняя ладонями мух. Значит, белый слон Налагири еще не прошел на водопой. Девадатта без лишних слов приступил к делу:
— Дайте мне анкуш и крепкую узду.
— Зачем тебе это, святой человек? — устало удивились махауты.
— Крюк погонщика и крепкую узду, — повторил он. — Не смотрите, что я одет, как отшельник. Я знаю, что делаю.
Девадатта и вправду знал, что делает. В первый раз он побывал в слоновнике лет в шесть. В паланкине отец жевал бетель и рассказывал, сплевывая жвачку на серебряное блюдо: «Слоны — это умные и благородные животные, мой сын. Слон любит сильных погонщиков — сильных и смелых. Если погонщик труслив или слаб, разъяренный слон может убить его, изничтожив ударами ног, хобота и бивней». — «А можно спастись из-под ног слона?» — спросил Девадатта. «Такого я не припомню, — ответил отец. — Но как погонщик укрощает бешеного слона, я могу тебе рассказать».
Этот рассказ и вспомнился теперь Девадатте. Получив от махаутов узду и анкуш на крепкой рукояти, он забрался на пиппал и оседлал толстый сук прямо над тропой. Вид сидящего на дереве отшельника развеселил махаутов, но Девадатте было не до них. Боль в голове, связанная с видением осажденного города, прошла без следа, он испытывал дивное чувство легкости и наконец-то был уверен в себе. Нет, сегодня ночью он не просто узнал, что у него есть душа. Он приобрел нечто большее, его внутренняя сила возросла, у него словно бы приоткрылось внутреннее око. Глядя на погонщиков, Девадатта замечал что-то вроде радуги над головами и верхней частью их тел. Временами ему казалось, что в этой радуге он различает умерших предков каждого из них и здравствующих родных. Еще немного, и он увидит их прошлое, прочитает имена, начертанные в воздухе, словно письмена на пальмовых листьях…
Удача сопутствовала ему. Его дхоти не взмокло от пота, тело не утомилось от неудобной позы, а на тропе уже показался Налагири. На лбу и ушах слона красовались знаки Магадхи, нанесенные киноварью. Погонщики говорили правду: в хоботе слон держал ствол молодой пальмы, ощупывая дорогу.
Девадатта дождался, когда слон окажется под ним, спрыгнул на крапчатую спину и, схватившись за канат, которым все еще была обвязана грудь животного, что есть силы ткнул Налагири анкушем пониже правого уха. Слон выпустил бревно, шарахнулся в сторону и взмахнул хоботом. Махаутам показалось, что сейчас последует сокрушительный удар и с молодым отшельником будет покончено. Но слон, почувствовав анкуш и опасаясь поранить хобот, поступил иначе: он упал на землю и стал перекатываться с боку на бок Об этой слоновьей хитрости Девадатта знал. Держась за канат и кошкой перескакивая с одного бока слона на другой, он стал наносить Налагири уколы анкушем. Борьба была недолгой; смирившийся слон вытянул хобот и затрубил — затрубил оглушительно и в то же время жалобно. Эта была мольба о пощаде, и Девадатта надел на него узду.
— О, благодарим тебя, святой человек! — вскричали погонщики. — Раджа Бимбисара щедро вознаградит тебя!
— Глупцы, — усмехнулся Девадатта. Тяжело дыша, он разворачивал слона, понукая его крюком. — Мне не нужна награда вашего раджи.
Махауты что-то кричали за его спиной, но Девадатта уже гнал Налагири к дороге, ведущей в Раджагриху.
Глава X
ДОРОГА НА РАДЖАГРИХУ
На что он надеялся?
Если бы это случилось год назад, Девадатта просто вернулся бы в Бенарес. Вставая каждый день с рассветом, он добрался бы туда за шесть-семь дней и успел бы погибнуть рядом с отцом, защищая город.
Однако минувший год все изменил. Сейчас Девадатта был другим, он кое-что понял. Сиддхарта, умеющий побеждать толпу своим голосом, своим словом, которое сверкало, как поворот колеса с золотыми спицами, многому его научил. Теперь Девадатта понимал, что отец был прав, слово — это оружие, и он уже точно знал, какие слова нужно произнести, чтобы поход Видудабхи на Бенарес был отменен. Он верил, что у него все получится.
На его пути было только одно существенное препятствие. Этим препятствием был его двоюродный брат. Сиддхарта его плану мешал, но выбора у Девадатты не было, потому что на другой чаше весов был Бенарес, разливы Ганги, родной дом, запах слоновника и пожилой кшатрий Амритодана.
Все сомнения отлетели прочь, как рисовая шелуха. Он будет действовать, и действовать яростно. Если его отцу и Бенаресу будет нужно, чтобы он снова стал кшатрием, он станет кшатрием; нужно будет стать шраманом — станет шраманом. А если понадобится, он постарается быть шраманом и кшатрием одновременно. Главное не менялось — он был Девадаттой из Бенареса, и другого имени у него не могло быть.
О, он очень вовремя совершил свое путешествие вне тела! Теперь он не только знал о войне, он знал, почему отец ушел из Капилавасту, почему всегда недобро щурился, когда при нем говорили о радже шакьев, почему белки его глаз краснели при звуках имени Шуддходаны. Раджа Шуддходана обошел отца, возможно, обманул его, лишил возлюбленной, воспользовавшись правом старшего брата. Девадатте не приходило в голову, что случись иначе, и его самого не было бы на свете. Он думал о другом — о том, что отец был прав, а Шуддходана — нет, и о том, что именно поэтому боги не благословили брак Шуддходаны и царица Майя умерла, родив Сиддхарту в роще цветущих деревьев сал. Слон Виджай был только предлогом, между его отцом и раджой шакьев была давняя, закоренелая вражда, а теперь вражда была и между ним, сыном Амритоданы, и Сиддхартой — сыном Шуддходаны. Он, Девадатта, нес дальше бремя семейной вражды, и он знал, что отец, если бы мог видеть его сейчас, одобрил бы его решение.
Пришло время быть тигром, и он стал тигром. Тигр не сразу начинает подкрадываться, но сначала ударит хвостом по земле. Он, Девадатта, дал Сиддхарте время одуматься, но тот не одумался и помешал ему увести молодых шраманов. А теперь будь, что будет.
Белый красавец слон, в бурых пятнышках размером с чечевичное зерно, мчался по лесной дороге, и его бока уже стали серыми от густой пыли. Девадатта гнал Налагири вперед, понукая его анкушем и царапая чувствительную кожу пониже ушей пальцами ног.
