Ева поставила открытку обратно на каминную полку, неожиданно вспомнив своего собственного отца и его бегство из Парижа. Последнее, что она знала, — это что отец добрался до Бордо — Ирэн как-то удалось послать ей письмо в Лондон. «В эти страшные времена все болезни кажутся не такими уж страшными», — написала она.
Сидя на кровати и размышляя подобным образом, Ева поняла, что улыбается сама себе недоуменной улыбкой — ну не странно ли: сидеть здесь в безопасном доме в Баттерси, выдавая себя за Лили Фитцрой. Что подумал бы отец о той работе, которую она делала для «британского правительства»? Что подумал бы Коля?..
Миссис Дэйнджерфилд знала только, что Лили Фитцрой «занималась связью» при Министерстве обороны и постоянно бывала в командировках, проводя все больше и больше времени в Шотландии и на севере Англии. Она получила плату за три месяца вперед и была полностью довольна своей квартиранткой. За четыре месяца, проведенные в Лондоне, Ева ночевала на Винчестер-роуд только шесть раз.
Ева отогнула уголок ковра на полу и, вынув из сумочки маленькую отвертку, подцепила ею расшатанные гвозди в небольшой секции доски. Под доской лежал маленький клеенчатый сверток, где находились паспорт на имя Лили Фитцрой, двухсотграммовая бутылка виски и три пятифунтовые банкноты. Она добавила еще пять фунтов и закрыла все снова. После этого Ева легла на кровать и часок подремала. Ей снилось, что Коля вошел в комнату и положил ей руку на плечо. От этого она подскочила в кровати и проснулась. Луч полуденного солнца проник сквозь занавеску в комнату, и шее стало тепло. Ева открыла платяной шкаф, выбрала пару платьев и уложила их в бумажный мешок, который принесла с собой.
У двери она остановилась и подумала о том, как мудро и даже необходимо было завести этот «безопасный» дом. Все очень профессионально: именно так ее учили обустраивать и поддерживать свое убежище, не вызывая подозрений. Секретный безопасный дом — одно из правил Ромера. Ева криво улыбнулась и отворила дверь: правила Ромера — все больше и больше ее жизнь стала управляться ими. Девушка выключила свет и вышла на площадку — возможно, этим вечером она узнает какие-либо новые правила.
— Пока, миссис Дэйнджерфилд! — весело крикнула Ева. — Я уезжаю, приеду недели через две.
К вечеру Ева оделась с большим старанием и выдумкой, чем обычно. Она помыла голову, закрутила волосы и, решив удивить Ромера, распустила их. Ева начесала прядь на один глаз, подражая Веронике Лейк, но потом решила, что это будет слишком: она ведь, в конце концов, не собиралась соблазнять мужчину. Нет, ей просто хотелось, чтобы Ромер обращал на нее больше внимания, проявлял больше заботы, но в другом смысле. Небось Ромер думает, что просто поощряет сотрудницу, а Ева хотела, чтобы он понял, что не многие из его сотрудников выглядели так, как она. Дело было в самооценке в чистом виде — и сам Ромер был здесь ни при чем. Она накрасила губы помадой — новой, под названием «Ночи Таити» — припудрила лицо и слегка подушила розовой водой запястья и за ушами. На ней было синее платье из тонкой шерсти с кукурузно-желтой вставкой «в сборочку» спереди и поясом, подчеркивавшим ее стройную талию. Ева выщипала брови, придав им форму совершенных дуг, и подвела их черным. Сложив сигареты, зажигалку и кошелек в тростниковую сумочку, усыпанную ракушками, она последний раз посмотрелась в зеркало и окончательно решила не надевать серьги.
Затем спустилась вниз по лестнице; в холле общежития у телефона собралась очередь девушек. Она кивнула им головой, услышав в ответ возглас игривого восхищения.
— Кто счастливчик, Ева?
Она рассмеялась. Счастливчиком был Ромер: а ведь он и не представлял себе, насколько ему повезло.
Счастливчик опоздал, он прибыл в восемь тридцать пять. Еву встретили «У Дона Луиджи» и проводили за лучший столик у эркера, выходившего на Фрит-стрит. Пока Ева ждала, она выпила два джина с тоником, почти непрерывно слушая нескромный спор, который вела французская пара, сидевшая через два столика от нее. Они спорили совершенно не sotto voce[32] и говорили в основном о том, какая сука — свекровь. Ромер прибыл как ни в чем не бывало, даже не извинился, не сказал ни слова о том, как она выглядела, но велел немедленно принести бутылку «кьянти».
— Здесь лучшее «кьянти» в Лондоне. Я хожу сюда только из-за «кьянти».
Он все еще был возбужден и воодушевлен, во всяком случае, его настроение после «Савоя» значительно улучшилось, и пока они заказывали и ели закуски, Ромер без конца презрительно отзывался о «главной конторе». Ева слушала вполуха, предпочитая вместо этого смотреть, как он пил, курил и ел. Она слышала утверждения Ромера о том, что «главная контора» заполнена тупейшими представителями лондонской элиты, что ему приходится иметь дело либо с ленивыми завсегдатаями клубов с Пэлл-Мэлл, либо с престарелыми чиновниками из Индийской колониальной службы. При этом первая группа смотрела на представителей второй как на мелкобуржуазных карьеристов, тогда те, в свою очередь, считали представителей первой никому не нужными нахлебниками, получившими должности только потому, что они учились вместе с начальником в Итоне.
Ромер нацелился в Еву своей вилкой — он ел телятину по-милански; она заказала себе соленую треску с томатами.
— Как нам сделать компанию успешной, если совет директоров такой третьесортный?
— А господин Икс тоже третьего сорта?
Ромер сделал паузу, и Ева почувствовала, как он подумал: «Откуда она знает о господине Икс?» А потом, когда он вычислил, откуда Ева знает и понял, что в этом нет ничего дурного, он медленно ответил:
— Нет. Господин Икс другой. Господин Икс понимает ценность «СБД Лимитед».
— А господин Икс присутствовал сегодня?
— Да.
— А который из них?
Ромер не ответил. Он взял бутылку и долил вина в оба бокала. Это была уже вторая бутылка «кьянти».
— А теперь за тебя, Ева, — сказал Ромер почти сердечно. — Сегодня ты сработала отлично. Мне не хотелось бы говорить, что ты спасла наш хлеб насущный — но так оно и есть.
Они чокнулись бокалами, и Ромер одарил ее одной из своих редких белозубых улыбок. Впервые за весь вечер Ева неожиданно почувствовала, что он смотрел на нее как мужчина смотрит на женщину — замечая ее светлые волосы, длинные и завивающиеся книзу, красные губы, черные брови дугой, длинную шею, выпуклость груди под темно-синим платьем.
— Да, ну… — начал он неуклюже. — Ты сегодня… в общем… здорово выглядишь.
— А каким образом я спасла ваш хлеб насущный?
Ромер огляделся. Рядом с ними никто не сидел.
— Они убеждены, что проблема возникла по вине коллег из Голландии. А не по вине британцев. Нас подвели голландцы — голова гниет в Гааге.
— А что говорят голландские коллеги?
— Они очень сердиты. Они винят нас. В итоге главу их службы вынудили выйти в отставку.
Ева знала, что Ромеру нравилось пользоваться иносказанием, как он это называл. Это было еще одно из его правил: пользуйся иносказанием, не шифрами или кодами — они либо слишком сложные, либо легко вскрываемые. Иносказание либо понятно, либо нет. Если не понимаешь — пеняй на себя.
Ева сказала:
— Ну, я рада, что была хоть как-то полезна.
На этот раз Ромер ничего не ответил. Он откинулся на стуле, глядя на нее так, будто видит ее впервые.
— Сегодня ты просто прекрасна, Ева. Тебе кто-нибудь такое раньше говорил? — Но сухой и циничный тон подсказал ей, что он шутит.
— Да, — сказала она также сухо, — иногда.
— Где ты живешь? — спросил Ромер чуть позже, когда они в ожидании такси стояли на темной улице. — В Хэмпстеде?
— В Бэйсуотере.
После нескольких порций джина и всего «кьянти», что они сегодня выпили, Ева чувствовала себя слегка пьяной.
Она стояла у входа в магазин и наблюдала за тем, как Ромер тщетно пытался поймать такси. Когда он вернулся к ней со слегка растрепанными волосами, виновато улыбаясь и поводя плечами, Ева неожиданно почувствовала почти физическую потребность лечь с ним в постель, совершенно обнаженной. Она была немного шокирована своей чувственностью, но вспомнила, что прошло уже более двух лет с тех пор, как она в последний раз была близка с мужчиной. Ева подумала о своем последнем любовнике — Жане-Дидье, приятеле Коли, меланхоличном музыканте, как она про себя называла его. Вот уже два года как они расстались с Жаном-Дидье, и теперь она неожиданно почувствовала сильное желание: так захотелось обнять мужчину и прижать его обнаженное тело к себе. И дело было даже не в самом половом акте, а скорее в близости, в возможности обнять это большое крепкое тело — в странной мужской мускулатуре, незнакомых запахах, какой-то другой силе. Всего этого не хватало в ее жизни, и, глядя, как он приближался к ней, Ева решила: дело вовсе не в Ромере — дело просто в мужчине — в мужчинах. Тем не менее Ромер был сейчас единственным мужчиной в наличии.
