Всю свою жизнь Папакостис смотрел на Фармакиса как на врага рабочего класса, с которым надо непрерывно бороться. Хозяин был для него одним из представителей олигархии, карикатуры на которых попадались ему иногда в газетах. Он никогда не пытался заглянуть в душу этого человека.
Сегодня утром ему показалось, что во взгляде Фармакиса промелькнула искорка беспокойства, чисто человеческого беспокойства, удивившего Старика. А может быть, все дело в его собственном душевном состоянии? Он почувствовал нечто вроде жалости к хозяину, но сразу же ее сменило странное ощущение, будто сегодня впервые ему приоткрылась душа его врага.
«Разве кто-нибудь убедит Фармакиса, что в жизни он оказался не победителем, а побежденным?» – подумал Папакостис.
Ему вдруг почудилось, что враг его бежит, падает и оказывается погребенным вместе с ним под землей в забое. В глазах хозяина он читает: «Я, умный, выиграл в жизни». Старику хочется сломить его уверенность; он чувствует, как сильно это желание. Но комья земли начинают засыпать обоих…
Старик удивился, обнаружив, что стоит перед высоким зданием редакции.
Главный редактор Петропулос, как всегда хмурый, пересек длинную и узкую комнату бухгалтерии и вошел в кабинет директора. Петропулос, человек лет сорока, высокого роста, с лицом, изрезанным морщинами, не выпускал изо рта сигареты. Дым разъедал ему глаза и заставлял его то и дело щуриться, но казалось, он получал от него какое-то особое удовольствие. А в это время владелец газеты «Алитья» ссорился со своей любовницей, элегантной актрисой эстрадного театра, которая стояла посреди кабинета, держа на поводке мохнатую собачонку. Актриса дрожала от бешенства и даже забыла придать своему взгляду томное выражение, недавно удачно найденное ею во время ежедневных репетиций перед зеркалом. (Она старалась заткнуть рты своим недоброжелателям, считавшим ее слишком холодной артисткой.) Сейчас она стояла перед своим другом, ощерившись, как кошка, и кричала визгливым голосом:
– Я не думаю, чтобы тебе было приятно увидеть меня голой на премьере!
А он, прикидываясь дурачком, жалко бормотал в ответ:
– Перестань, моя птичка, там видно будет.
Пока он увлекался какой-нибудь женщиной, он был к ней внимателен, щедр, швырял деньги, не считая. Но как только она ему надоедала, он, прикидываясь несчастным, жаловался, что задыхается от долгов.
– Ты что опустил глаза? Пуговицы, что ли, считаешь? Отвечай мне! – вопила актриса.
Р-р-р! – рычала собачонка, рассвирепев от крика своей хозяйки.
Появление главного редактора помешало ей дать лестную характеристику своему любовнику. Таща за собой на поводке собачку, она удалилась, оглушительно хлопнув дверью.
– Вы вызывали меня? – спросил Петропулос.
– Да, господин Петропулос, заходи, – сказал директор, лицо которого сразу стало веселым и довольным.
Хмурый Петропулос, не расстававшийся со своей сигаретой, прищурил глаза. Вот уже десять лет, как он работает в «Алитье» и продолжает обращаться на «вы» к ее хозяину только для того, чтобы держать его на почтительном расстоянии от себя, но тот грубо разговаривает с ним на «ты». А главное, директор все больше вмешивается в дела газеты, которая скоро будет годиться только на обертку. Когда Петропулос стал главным редактором «Алитьи», он поставил два условия: первое – самому определять ее – политический курс и второе – получать в месяц двадцать тысяч драхм. Хозяин согласился, так как знал, что такой человек, как Петропулос, придаст газете вес и увеличит число читателей. В то время Петропулос был одним из самых влиятельных политических деятелей страны. Хоть он и не принадлежал ни к какой политической партии, после освобождения он жил иллюзией, что придет день, когда ему вручат бразды правления государством.
Сын священника из пелопоннесской деревни, он учился, работая по ночам корректором в газете, и еще в студенческие годы вступил в коммунистическую партию. Но в 1925 году, когда он был уже членом центрального комитета, у него возникли разногласия с линией партии и он вышел из ее рядов. Однако на самом деле не принципиальные разногласия, а его характер послужил тому причиной. Заносчивый, самовлюбленный, честолюбивый, он презирал почти всех людей и считал невеждами и тупицами большинство своих товарищей. После выхода из партии он примкнул к троцкистской группе и начал выступать в буржуазной газете. Умный и образованный, он умел своим бойким пером извращать идеи и с ядовитой иронией нападать на то, во что некогда верил. И тогда он убеждался, нисколько не удивляясь, что перед ним открываются все двери.
Петропулос ненавидел старых политиканов, после освобождения снова появившихся на сцене. Для одного из первых номеров «Алитьи» он написал статью под заголовком «Привидения», где осуждал тех, кто исчез в тяжелые для нации времена (он имел в виду годы диктатуры и оккупации), а теперь «один за другим выплывают на поверхность, выпрашивая, точно милостыню, министерские портфели у союзников», – да, он употребил именно это выражение. Своими статьями, как и закулисными действиями, он пытался шантажировать то англичан, то американцев, чтобы получить приглашение сотрудничать с ними.
Именно для этого ему понадобился серьезный политический орган. Но очень скоро начались трения с хозяином газеты, который вмешивался во все и требовал, чтобы каждый номер был броским, с фотографиями декольтированных женщин, полицейским репортажем, эффектными иллюстрациями, пророческими предсказаниями, сенсационными сообщениями и детективными романами. Петропулосу оставалось только одно: покинуть редакцию. Но, к сожалению, двадцать тысяч драхм приучили его жить широко, с комфортом, и ему трудно было от них отказаться. Итак, он предпочел, прикусив язык, уступать желаниям директора.
– Ну, садись, потолкуем немного. В сегодняшнем номере ты, кажется, объявил, что собираешься опубликовать серию статей о шахтерах?
– Да, завтра пойдет первая, – скрывая свой страх, холодно начал Петропулос. – Есть одно интересное дело. Думаю, нам удастся разоблачить экономический крах правительства… – солгал он, будучи уверен, что стоит ему приоткрыть закулисные интриги в истории с углем, как он тут же получит приглашение на обед к английскому послу и удостоится сердечной беседы с ним.
– · Прекрасно, но… – Лицо директора снова приняло удрученное выражение. – Но, к сожалению, мы вынуждены сбавить тон нашей полемики…
– Какая же, в конце концов, у нас газета – оппозиционная или нет? – закричал взбешенный Петропулос.
– Правильно, оппозиционная. Кто возражает? И я уверен, что если бы мы поддержали правительство, то рисковали бы потерять читателей. Но наша полемика не по вкусу многим министрам, и я боюсь, что они откажут нам в денежной помощи, которую банки предоставляют другим газетам. Я полагаю, друг мой, что можно быть в оппозиции, но не выступать против правительства по существу. Не так ли?
Лицо Петропулоса стало непроницаемым. «Видно, правительство обещало его субсидировать», – подумал он, не подозревая, что директор познакомился уже с Джоном Ньюменом.
– А мне кажется, что одним из главных условий нашего сотрудничества является моя свобода и право придерживаться своих политических убеждений, – прошептал он, побледнев от ярости. – В противном случае…
Он уже готов был произнести «я ухожу из редакции», но увидел, что директор изучает свои пуговицы с таким же огорченным видом, с каким только что делал это, пытаясь отделаться от своей любовницы. «Я больше ему не нужен!» – пронеслось как молния в голове Петропулоса. Его сразу бросило в холод, и он запнулся.
Давно уже главный редактор начал терять свой прежний престиж. И в этом был виноват не столько упадок, переживаемый газетой, которая держалась его именем, сколько постепенное изменение политической обстановки. Раньше он писал по две статьи в неделю с разными политическими прогнозами или критикой Советского Союза и коммунистического строя. Правда, вскоре события показали, что Петропулос просчитался. Но он не пересмотрел свою позицию. Его душила ненависть: каждую удачу Советского Союза он принимал как личное оскорбление. Его статьи приобретали все более истерический характер. Вместе с тем он вынужден был идти на всякие компромиссы, и не только для того, чтобы не лишиться своего жалованья, но и для того, чтобы стать угодным в кругах, где, по его мнению, ему когда-нибудь помогут осуществить его честолюбивые мечты. Позавчера, например, в заголовке одной информации он назвал убийц негра «фанатиками-антинеграми», так как боялся, что слова «преступники-расисты» не поправятся американцам. Или, будучи сторонником димотики,[15] он писал на чистом кафаревусе,[16] чтобы не произвести дурного впечатления на своих покровителей. Международное положение изменилось, и из-за беспочвенности своей позиции – теперь уже явной – он все больше терял престиж в глазах политических деятелей и читателей газеты. Даже многие фанатически настроенные правые считали теперь, что главный редактор Петропулос отнюдь не выдающаяся личность, как они думали прежде, а просто антикоммунист по профессии. Именно поэтому последнее время хозяин «Алитьи» стал задумываться, не пустое ли место главный редактор и не бросает ли он на ветер двадцать тысяч драхм.
