– Фу!.. – сказала Наталья. – И ты такой же! Ну, зачем ты к ней уходил?
– Всё еще помнишь? – Петр Платонович полежал с закрытыми глазами. – Это школьная была любовь. Чего ревновать?
– Я не ревную, но через столько лет... зачем? Она выглядела старше меня.
– Не говори так жестоко. Для меня она такая же, какой я ее любил. Ты же тоже юная до сих пор, разве тебе не нравится?..
– Надень очки! Человек правды, человек истины... что ты мелешь, милый?
– Граждане судьи. – Поперека сделал нарочито серьезное лицо. – В тот год, когда СССР рушился, а я растерялся, Людмила мне была нужна как напоминание о временах, когда я впервые понял, что я гений. И вообще, если я ее любил в седьмом или восьмом классе, интересно было понять, что же в ней такого было? Я же исследователь. – Он рассмеялся. – Я бы и сейчас ее взял в дом... но ты не поймешь.
– Турок несчастный! – Она щелкнула его небольно по лбу. – Никогда не могла понять до конца. Как и сына – весь в тебя!
– Кстати, где наш молодожен? Не навестит помирающего отца?
– Не шути так! Сейчас ему позвоню.
Днем явился розовый, отмытый после дежурств в колонии Кирилл, посидел рядом, повинно опустив стриженую голову.
– Ты зря меня, батя, поднимал... во мне говна знаешь сколько...
“Ну зачем так о себе... я же тебя люблю...” Но вместо этих слов Петр Платонович сердито (или как бы сердито) пробурчал:
– Я всё насчет того, что ты сжег портрет президента – и хохотал. Правда, другие очень “смелые” бойцы замотали физиономии тряпками. Им все равно страшно? Не потому что телекамеры снимали... По закону государства – не преступление. Если бы флаг... Но есть же нравственный закон, Кирилл! Этого человека избрали огромным большинством в стране. Не могут быть все бараны, ты один орел. Значит, что-то тут не так. Баран с нарисованными крыльями. Во вторых: в сжигании и уничтожении портретов людей есть вправду нечто мистическое, связанное с подсознанием. Сжигая, разрезая другие лица, человек режет или сжигает себя. Эта театральщина приводит к тому, что он опустошает себя, со временем превращается в живущего только политикой злобного человека, в маргинала, в свинцовый груз общества. И вообще, мог прийти куда хуже президент, уверяю тебя! Страна до сих пор совковая. Хотя меня поражает, как все-таки бескровно мы скинули с себя этот панцирь коммунизма. Как вонючее одеяло.
Кирилл внимательно выслушал отца.
– Рейтинг коммунистов выше тридцати.
– Ха! Как-то у меня было хреновое настроение, дай думаю схожу в церковь, исповедуюсь... ну, выпил немного... Смотрю – а там бывший наш секретарь комсомола Васька Колотов... Боже, говорю, что ты тут делаешь? Смутился.
– Папа, а почему нет? У каждого своя ходка к небесам.
– Ходка... это ты хорошо сказал.
Кирилл, помолчав, обернулся к двери.
– Ну, входи, коза.
Робко вошла невеста, в руке полиэтиленовый пакет, в нем яблоки просвечивают. Да сколько можно?
– Подари медсестрам, когда пойдешь... Хорошо?
Лицо у Татьяны сегодня более светлое, жесткая морщинка между бровками исчезла.
– Ну, что решили-то? – спросил Поперека. – Остаетесь или поедете?
– Пока остаемся, – отвечал сын. – Там посмотрим.
– В Иркутске духовное училище... – тихо отозвалась Таня. – Киря хочет на священника учиться... заочно... Ну и пока по специальности работать, там тоже есть колония.
Поперека изумленно приподнялся в койке. У него в сознании словно темная шторка исчезла. Так всегда бывало, когда он вдруг приходил к открытию. А сегодня он в эту секунду понял, кто его сын. За его ёрничеством, детской дурашливостью скрывается очень серьезный нравственный человек. Да как и иначе и быть могло?! Родители-то далеко не пустые люди. Но почему именно священником?
– Извини... – Поперека дернул шеей. – Ты что, вправду веруешь?
Константин огладил ладонью смешные свои, никак не казацкие – скорее китайские усики.
– Не знаю. Но надо. Потому что больше ничего не осталось. – Он грузно поднялся и едва ли не в первый раз поцеловал отца в скулу. – Я на работу поехал.
– Здесь не надо полы помыть или чего протереть? – спросила Татьяна. – Не подумайте, я – за так.
– Спасибо... тут хорошая больница. Не прощаюсь.
Открылась дверь – появилась грузная большая Мария, мать Татьяны.
– Я уж попрощаться. – Она подняла руки и подержала над Поперекой. Лицо у нее было сосредоточенное. – Вы скоро встанете. Я за вас спокойна. От вас исходит сильнейшее поле. Значит, и сын не отступит в жизни Я буду их ждать. Как решат, так и будет. – Она помолчала, с улыбкой глядя на дочь. – Она тоже добрая, не смотря на то, что в жизни случилось... Помню, растили поросят, давали им имена – и есть не могли. А в совхозе сейчас сразу детям говорим: это живой хлеб. С глазами? С глазами. И на хлебе рисуем глаза. А что делать? Так спокойней. В самом деле, трудно в Сибири при нашей бедности быть вегетарианцами... – Мария перекрестила Петра Платоновича, и они с дочерью вышли из палаты.
А после “тихого” часа в палату неожиданно закатилась низенькая, сильно крашеная дама в очень белом халате – наверное, принесенном из дома. В руке три красных розы, обмотанные прозрачной бумагой.
– Можно? – и Петр Платонович не сразу узнал в ней Соню, ТСВ. – У тебя инфаркт? Не говори, только моргни.
Положила цветы на тумбочку. От Сони вновь пахнет духами и конфетами, или уж так кажется Попереке. На губах будто белая короста – густая помада. На левой пухлой ручке серебряная цепочка. Хорошо хоть не золотая.
– Я спросила у главврача – не инсульт опять? Говорит, нет. Значит, инфаркт. Я принесла очень хорошее лекарство, из Америки, отдала Сергею Сергеевичу.
Поперека усмехнулся:
– Ты же говорила: знать меня больше не желаешь. Или тебя партия прислала? И лекарства на ее деньги куплены?
– Грубый... – пролепетала Соня, подойдя ближе. – Ты носорог. Мамонт. При чем тут партия? Когда она придет к власти, я попрошу секретарей, чтобы тебя не обижали.
– Чего?! – весело воскликнул Петр Платонович.
– Они же понимают – при советской власти такого бардака не было. – Соня уселась рядом, ласково глядя на него узкими синими глазками. – Твоя критика всех и вся вполне их устраивает. И то, что тебе дали премию... пускай. Жорес Алферов Нобелевскую получил – и ничего, партия не возражала.
“Дура ты или прикидываешься? – думал Поперека, слушая доверительный лепет своей бывшей первой жены. – Но ведь юрфак-то окончила на пятерки?”
– Ничего сейчас не говори, – она положила чистенький пальчик со сверкнувшим синим камушком сбоку на рот Попереки. – Тебе пора определиться. Через месяца в стране начнутся события, я знаю...
Поперека расслабленно улыбался. Почему-то вспомнились темные без единой лампочки коридоры общежития, где Сонька урчала как кошка в его объятиях. И еще поражало его, помнится, что ножки у нее 35-го размера. Глядя на эту упитанную нежную “бабочку”, никогда не подумаешь.
– Ну, мне пора, – она вскинула глазки, как бы глядя на некий циферблат. Послала Петру Платоновичу воздушный поцелуй и уже из дверей, обернувшись, нежно проворковала. – Прокурор области состоит у нас. Хрю.
“Хрю”. Это у нее была ласковая форма приветствия и прощания во времена студенчества – видимо, ее все же смущали собственные округлые телеса.
Только что ушла Соня Копалова – явилась с букетом белых и вишневых георгинов странная пара: худенькая плоская дама со вкрадчивым, исподлобья взглядом, и высокий светловолосый “ариец” с глупыми губами, причем верхняя губа вздернута. И очень громко говорит, как на площади.
– Мы из “Единой России”. Мы сделаем всё, чтобы защитить вас. Наймем лучших адвокатов. Истинные патриоты России не должны страдать за свою критику. Мы обратимся к нашему лидеру, к ВВП. Да.
Кривясь, Поперека смотрел на них. Еще одна партия, еще одно сборище людей, которые хотят быть там, где света больше. Что им сказать? Послать к черту – исходя из интересов науки не стоит. И все же Петр Платонович процедил:
– Я ни с кем. Я сам по себе.
– И очень хорошо, – тут же согласилась тихая дама, зыркнув взглядом по “арийцу” – мол, помолчи. – Только не идите в стан тех, кто семьдесят лет оболванивал народ. Но если заглянете к нам, будем рады. Вот наши визитные карточки. – Они выложили на тумбочку лакированные картоночки, накрыли сонины розы своим шуршащим в целлофане букетом хризантем и удалились.
То ли местные партийные деятели договорились друг с другом, когда кому из них следует приходить к больному, но не миновало и десяти мнут, как в палату вперлись молодые, спортивного вида парни в тонких шерстяных костюмах. Они тоже были с цветами – что-то вроде мелких ромашек.
– Мы из СПС, – весело объявил, поправляя очки, один из них. – Мы навели справки. Вы правы, обвиняя Минатом в обмане масс и Атомнадзор в халатности. Насчет бывшего министра Адамова выяснилось: действительно работал на США, в Пенсильвании у него дом, огромный счет в банке. Он использовал структуры Минатома для личного обогащения. Мы попросим вас присоединить подпись к нашему обращения к генеральному прокурору. Не откажете?
