– Все молнии – мои, как веревки в цирке... не бойся и слушай меня! Все волны вокруг, как овцы, – сейчас разойдутся в стороны...
Самое удивительное – лодка, на которой он появился до встречи, плыла за ними будто сама по себе. И никакой ниточки не был видно. А он продолжал, смеясь острыми зубами и сверкая острыми глазами:
– Я гений, я волк... и ты будешь со мной... ты мне нужна, как хлеб...
Жилистый, тонкий в бедрах, обладающий, по видимому, невероятной жизненной силой, он околдовал ее своими бесконечными словами, он цитировал Монтеня и Канта... Эйнштейна и Лермонтова...
Твой любви я жду, как дара,
И вечность дам тебе за миг.
В любви, как в злобе, верь, Тамара,
Я неизменен и велик.
Тебя я, вольный сын эфира,
Возьму в надзвездные края,
И будешь ты царицей мира,
Подруга первая моя!.. –
и рисовал в молочном воздухе круги и треугольники, объясняя строение атомов и заодно всей вселенной... вскакивал и садился, и вдруг переваливался за борт, словно его сжигал некий пламень и нужно было остыть...
Они вернулись на берег, решив немедленно пожениться. И у них родились сын и дочь, очень красивые добрые люди. А сами они тоже жили долго и, как мне кажется, умерли в один день.
В день прощания с Поперекой собралось много народу возле его дома – такой толпы не бывало со времен гибели прежнего губернатора. Тот, помнится, в гололед повел самолично машину и врезался на повороте в бетонный столб, прихватив с собой двух наиболее приближенных журналистов и охранника.
Поперека уходил в дальний путь один, на губах кривилась неистребимая гордая его усмешка. Обычный сосновый гроб стоял на двух табуретках у подъезда, стены которого были разрисованы красными звездами, перевернутыми свастиками, крестами и признаниями молодых: “Olya, I love you!!!”
Поодаль, возле стареньких автобусов, которые выделил для похорон Институт физики, переминались музыканты с медными инструментами.
Замерли, угрюмо глядя по ноги, профессоры и аспиранты, среди них старый человек А.С. Фурман, лысый, без головного убора.
Наталью обнимали Кирилл и Елена, прилетевшая ночью из Москвы. Мать Натальи, Агнесса Григорьевна, почувствовав себя плохо, осталась с внучкой. А может быть, все еще обижается на шутку... когда-то на день ее рождения Петя послал телеграмму (и якобы – копию в газету): ВЫДАМ ТЕЩУ ЗАМУЖ. КРАСИВАЯ, НО ОЧЕНЬ УМНАЯ. ВОЗМОЖНА ДОПЛАТА ИЛИ ОБМЕН.
Отец Петра, Платон Петрович, в заваленной снегами Томской области известие о гибели сына, видимо, не получил, он бы пешком через тайгу пришел, этот огромный, сильный человек, бывший укладчик рельсов.
Соня и Люся с живыми цветочными венками сошлись у изголовья родного человека.
Отдельной группой высились с жестяными тяжелыми венками вожди местных партийных организаций, они готовились произнести речи, но ждали телевидения. Они непременно должны были выступить в городе, так как вдова сказала, что никаких политиков на кладбище не возьмет – там с Петром Платоновичем простятся только близкие.
А телевидение все не ехало. Тележурналистов попросила не приезжать Соня Копалова, как-то сумела уговорить. Она, толстенькая, в черном, смотрела, как во сне, на своего лежащего возле ее ног первого избранника и на лице ее снежинки не таяли, как и на лице Петра Платоновича. Мужа Сони на похоронах не было видно.
Вокруг бегал на полусогнутых ногах, как цапля, Анатолий Рабин, он, икая от слез, снимал и снимал на свой “Панасоник” пришедших проститься людей, повторяя:
– Мы потом просмотрим... говорят, преступники всегда провожают свою жертву... – И просил Анюту с Антоном: – А вы следите, кто отворачивается...
Нужно сказать, милиции только раз удалось переговорить с Петром Платоновичем, на следующее же утро после операции. Поперека успел объяснить, что человек был с длинном черном пальто и ворсистой кепке, лицо показалось знакомым. Но разве можно найти убийцу по таким приметам?
– Был один честный человек, и того убили, – говорили в толпе.
– Теперь его эти морды знаменем своим сделают. Кто первый успеет.
– Сын не позволит.
– А кто его послушает.
А дальше, как позже рассказывали по всей Сибири, произошло странное, невероятное событие. Дело в том, что возле гроба на стуле стоял динамик, из паутины которого все это время тихо лилась нежная скрипичная музыка. А голова Попереки лежала на широкой голубенькой подушке. И вот, как рассказывали очевидцы, вдруг раздался хриплый, но всем тут собравшимся знакомый голос Попереки:
– Одну минуту, мои дорогие. – И при этом голова мертвого приподнялась на подушке. Голос продолжал. – Нам всем пора выпрямляться. Научимся уважать себя. И Россия станет самой великой на свете державой. А народ – самым счастливым... И как рассказывали очевидцы, голова его медленно снова опустилась на подушку. И голос смолк.
И хоть всем или почти всем с первой секунды – не смотря на жутковатый шок – было понятно, что это говорит записанный на магнитофон голос, и что голова талантливого физика приподнялась из-за движения какого-то механизма в подушке, но от неожиданности Соня свалилась в обморок, а Люся захохотала, как безумная:
– Я знала, знала!.. – И тоже обвисла на руках стоявших рядом.
А Наталья в ужасе прижала руку к сердцу и закрыла глаза. А дочь Лена заныла:
– Папочка, прости...
И только сын, который, наверное, и устроил такое прощание по просьбе отца, смотрел в лицо ему спокойно. Ну, может быть, еще на губах его возникла та горделивая усмешка, которой всегда отличался Поперека.
– Всё путем, – сказал Кирилл, успокаивая взглядом народ. – Так и сделаем.
Мел снег, оркестр пыхтел, гремел и фальшивил, народ погрузился в автобусы. И вскоре возле подъезда остались лишь семеро местных политиков в ожидании тележурналистов, с прислоненными к коленям железными венками, – потом их отвезут водители на могилу. В роскошных машинах, на которых приехали деятели, уже разливали для них горячий кофе из термосов в чашечки, отвинчивали крышечки бутылок с коньяком, резали лимоны.
Маленький мальчик шел мимо и подобрал еловую ветку, брошенную под ноги толпе, и тыча носиком в нее, зеленосизую, морозную, закричал матери:
– Ты говорила “не скоро”... а вот скоро – новый, самый новый год!
