– Зато приобрел кое-что другое, – завистливо поглядел на зеленую сосновую шишку леший.
Героический эпос в самом интересном месте прервала Кумоха:
– Белоснежкой буду… Ероха, из тебя песок сыплется!..
Буратино сразу просек ситуацию, и его фас, да и профиль тоже, стали цвета благородного красного дерева. Незаметно заткнув пальцем нижнее отверстие, он подумал: «Вот, голова садовая… Ведь видел же у Железяки пробку от сухого вина», – принял отвлеченно-рассеянный вид похмельного ежика, отстраненно наблюдая, как перепуганный домовой, приподняв одну нижнюю половинку тулова, достал песчинку, понюхал ее, попробовал на зуб и высказал выстраданное свое мнение:
– Сомнений нет! Натуральный речной песок…
– Это не старость! – попытался подбодрить его Буратино. – Это просто мочекаменная болезнь…
– Это я что? – совсем сник домовой. – Скоро буду камнями… эта… на двор ходить?
– Да нет! – успокоила его Кумоха. – Просто у тебя в почках песок образовалси.
– Да с чего-о? Окромя чая, ничего не пью!.. Ладно бы у Лехи… С алкашами самогонку жрет безмерно…
– Но! Но! Не надо переходить на личности, – как-то чересчур уж болезненно отреагировал лешак.
– Хоть я и из неблагополучной семьи, – заткнул складками штанишек отверстие Буратино, освободив палец, – но вот, однако ж, не спился… и Леху пронесет…
– Это в каком смысле? – насторожился леший.
– Станешь еще председателем шалопутовского общества трезвости, – обнадежил его Буратино.
– Ха! – по своей бабской привычке все опошлить взяла слово Кумоха. – А председателем общества дружбы народов Шалопутовки и Гвинеи-Бисау он не станет?..
Почувствовав, что разговор принимает нежелательный оборот, Буратино решил откланяться, так ничего и не выяснив о цели визита к егерю папуасов из этой, как ее, Гвинеи-Бисау.
«Век воли не видать и не есть гималайской пиццы, коли я постепенно не превращаюсь из Буратино в песочные часы с разбитым стеклом», – думал он по дороге к типа друзьям.
Пшенин, обнявшись с доном Чезаре, сидели за столом, сервированным картошкой в мундире, продольными половинками огурцов, посыпанных солью, ржаным хлебом и водкой под названием «Что делать?».
– И Ле-е-ни-и-н такой молодо-о-й, и юный октябрь впереди-и, – вполголоса пели они, попеременно смахивая слезы.
– Что творится в деревне?… Черт не разберет! – разлил по стаканам философский напиток Пшенин.
– В чем дьяволино должен разобраться? – задал логичный вопрос дон Чезаре, поднимая граненый стакан.
– Да соседки базарят – какие-то двое туристов – один все время раком передвигается – отхреначили местных мужиков и отняли водку…
«Халтурщики! – подумал дон Чезаре. – Водка-то им зачем? Гармонь нужна!»
– За интернационал! – предложил он тост.
Зажевав огурцом и ржаным хлебом, порадовался: «Фигурка-то у меня юношеская станет!»
– Ну а как у тебя, товарищ секретарь парткома, обстоят дела на личном фронте? – сделал хватательное движение пятерней дон Чезаре.
– Глухо как в танке! – ответил Пшенин, закусывая алкогольную дозу круто посоленной картошкой.
– Это как? – удивился глава преступного синдиката «Опиумный кругляшок».
«Оружием, что ли, подторговывает?» – удвоил внимание.
– Все бы ничего… Да вот… достает один гад звонками про золото партии.
У Дона Чезаре выпрыгнул изо рта огурец.
– И ты знаешь, где оно?..
– Да откуда?.. Брежнев мне про это не успел рассказать… А Горбачев, если возьмется что объяснять, так и вовсе запудрит мозги, – вздрогнул от телефонного звонка. – Во-о-т! Опять! – поднял трубку. – Я приблизительно знаю, кто это, – шепотом произнес Пшенин.
– Тогда попроси у него что-нибудь самое нужное… – подскочил к аппарату дон Чезаре.
«Отда-а-й зо-о-лото-о партии-и!» – раздался в трубке загробно-просительный голос, каким в электричках доки нищие повествуют о сгоревшем в империалистическую войну доме, о голодном блокадном детстве и о том, что вчера отстали от поезда «Москва – Нью-Йорк», а все деньги остались у тещи.
– Верни-и колхозную печать! – суровым тоном тарасовского прокурора рявкнул Пшенин.
Не ожидавший подвоха Кошмаров уронил на ногу пустое ведро, в которое засовывал башку с трубкой, запрыгав от боли на одной ноге, споткнулся о него и пошел делать сальто-мортале по лестнице, ведущей со второго этажа вниз.
Выбежавший на шум карлик Арнольд с перевязанной после слежки тыквой, открыв от изумления рот, наблюдал за быстрой сменой событий по формуле: зад-ноги-голова…
Сначала заметил мелькнувшие ноги, потом смятое ведро, последнее, что он увидел, был широченный зад в штанах шестьдесят шестого размера, который и накрыл собой растерявшегося Шварценеггера. Появившийся следом Колян только и успел прокомментировать:
– Мальчик на стройке в песочек играл… сзади к нему подошел самосвал… Не раздалося ни крика, ни стона – только ручонка торчит из бетона…
Стоявший за его плечом Вовчик неожиданно для себя вспомнил Маяковского:
– Мне бы жить и жить, сквозь годы мчась, но в конце хочу – других желаний нету… Встретить я хочу свой смертный час так, как встретил смерть товарищ Нетте.
– Нетто, брутто! – ничего не вспомнил Покемон, потому что у него был всего-навсего единственный диплом Института советской торговли. – Пацаны, е-к-л-м-н, – вытер пальцами глаза, – когда со мной такое случится, – указал на задницу с выглядывающими из-под нее тонкими ножками, – напишите на обелиске: «Покемону от братков», – в голос зарыдал над плоским телом товарища.
– Что вы с ним сделали?! – завопила Нинель, указывая на сплющенное ведро. – Кто-то ломится в дверь, а у меня нет тары…
– Е-е-сть! – положив трубку, дернул локтем назад Пшенин, как видел в каком-то иностранном фильме.
– Мы их сделали! – резко топнул ногой дон Чезаре, с удивлением разглядывая, как удлиняется лицо его товарища по партии.
Когда оно стало величиной с лошадиное, поинтересовался:
– Что-о?
– Часы! – трясущейся рукой указал на половицу секретарь парткома. Когда ступор немного прошел, он приподнял половицу и достал изувеченный подарок тарасовского обкома КПСС, с растрескавшимся стеклом и вдавленными в циферблат стрелками.
– О-о, горе мне-е! – даже перекричал убивающуюся по ведру Нинель.
Взяв из безвольно разжавшейся руки товарища раздавленное сокровище и прочтя дарственную надпись, дон Чезаре сделал широкий жест.
– А вот прими от американской мафии… тьфу, прости
о-осподи, от Итальянской компартии, ценный подарок, – отстегнул с правой руки «Роллекс» и нацепил на левую руку Пшенина.
Награжденный большевик испытал ступор второй степени, от которого деревенеют не только ноги-руки, но и все остальное.
– Эт-то мне?
– Тебе, товарищ!
– А почему от Итальянской компартии, а не от партактива болто-заклепочного завода им. Ленина?
– Потому что, на самом деле, я здесь по заданию ЦК Итальянской компартии… Послали меня с целью опередить буржуинов и первому достать гармонь, в которой хранится послание Карла Маркса к Владимиру Путину.
У Пшенина начался ступор самой тяжелой, третьей степени, в результате которого, при всех прочих симптомах, отваливается челюсть и выпадает наружу одеревеневший язык синего цвета.
По утряне на первом рейсе автобуса «Тарасов – Шалопутовка» в деревню прибыл хорошо оттянувшийся в областном городе «слепой» церэушник. Свои фирменные шпионские очки он где-то потерял, поэтому был вынужден прищуриваться и закатывать глаза.
Найдя по точному описанию Джека стойбище фэбээровцев, он постучал в дверь и со словами:
– Хэлло-о-у-у, шпики-и, – зашел в коровник, стараясь спрятать на затылке брезгливое выражение лица, – Пьюст сегда бьюдет солнце-е, – постучал бадиком по полу.
Агенты (по укоренившейся привычке) храпели в обнимку на столе, не желая обращать на вошедшего внимания.
«Жаль, фотоаппарат слепым не положен, – всхлипнул церэушник, – всю жизнь бы безбедно жил, шантажируя этих приматов».
– Гомо-о, гомо-о сапиенсы-ы, подъем! – зашумел он, под «сапиенсами» подразумевая нечто другое.
По привычке всех спящих солдат, Билл, не раскрывая глаз, схватил пыльный войлочный ботинок, и «прощай молодость» точно угодил между сразу расширившихся глаз прозревшего «слепого».
– Фа-а-к! – только и сумел произнести он, роняя палочку и хватаясь за лоб.
– Ети ма-а-ть! – зевнул Билл. – Нет покоя от этих шпионов!..
– А я вам еще денежки принес, – жалостливо произнес «слепой».
– В баксах? – поинтересовался, потягиваясь, Джек.
– В деревянных… – ответил поверженный рыцарь трико и кинжала.
– И сколько? – дотошно выяснял финансовый вопрос бухгалтер Джек.
– Нy-у, вы знаете… борьба с терроризмом… дороговизна нефти… тысячу рублей, – замер, ожидая реакции, потому как остальные четыре, предназначенные резидентом, тоже отщипнувшим себе девятнадцать «штук», прогулял в ресторане и в номере гостиницы с дамами по вызову.
