– Засунь их себе в… забыл это слово по-русски.
– Как? – возмутился шпион, присаживаясь на край стола. – Вы должны их взять и расписаться за пять, – скосив глаза к переносице, рассматривал расплющивший нос здоровенный кукиш. – Когда сделаете дело, выдам на обратную дорогу…
– И хватит только до Тарасова, и то, если на лошадях поедем… – раскусил церэушника Джек. – Де-е-ньги-и давай! – выставил два пальца. – А то и взаправду ослепнешь…
– Да берите-е! – выложил на стол пять «штук» перепуганный лазутчик. – Для вас же старался… чтоб не тратили понапрасну…
«Пусть все-е-гда буде-е-т солнце-е», – услышали неподалеку и, мигом выскочив из двери, увидели бодро шагавшего певца.
Филимону, как и дядьке Кузьме, предложил подработать на комбайне бывший председатель колхоза «Возбуждение» Кошмаров, приватизированная техника которого, чтоб не мозолить глаза сельчанам, стояла во дворе дальнего родственника из Лопуховки.
Туда-то и направлялся ничего не подозревавший Филимон, сокращая себе путь игрой на гармони.
К тому же краем уха он слыхал, что в Лопуховке назревает свадьба…
«Вдруг гармонист и сгодится…»
Церэушник, дабы реабилитироваться перед агентами ФБР, решил брать гармониста caм. «К тому же все лавры достанутся мне», – подготавливал в уме дьявольский план захвата гармони.
– Э-эй, дядья-а, сти-и-ий! – голосом евнуха, увидавшего в гареме постороннего мужика, завопил он.
Но главный деревенский браконьер с молоком матери и ремнем отца впитал, что, если говорят «Стой!» – надо бежать… Видя, как быстро мелькают пятки удаляющегося гармониста, шпион бросился за ним. Ослабленный после вчерашнего, Филимон подумал, что на открытом пространстве ему не уйти, и, придерживая гармонь, ломанул вокруг свинарника.
Он не знал, что преследователь тоже здорово ослаблен. Держась за сердце, задохнувшийся от бега церэушник привалился к углу постройки.
«Ладно, – смирился он, – в следующий раз не уйдет» – и тут же увидел успевшего оббежать здание и возвращающегося назад гармониста. Уразумев, что никто за ним уже не гонится, уставший Филимон перешел с рыси на шаг и неожиданно столкнулся со сверкавшим «слепыми» очами преследователем, сжимавшим двумя руками палку.
Охнув, он повернул назад и ощутил многострадальной спиной крепкий удар, от которого споткнулся и выронил гармонь. Нагибаясь за ней, почувствовал, что знамя ВМФ России обрело вторую полосу. Мысленно плюнув на инструмент, решил спасать собственную шкуру и, раскочегарившись, дал такого деру, что через двадцать минут был в Лопуховке, сэкономив таким образом сорок минут.
«Вырвался, слава богу, – вытирал он потный лоб и почесывал спину. – Зато на охоту идти не придется, а то получится флaг Великобритании», – нашел положительный штрих в так погано начавшемся утре.
А в это время – как любил писать Дюма-отец – «слепой» шпион курочил гармонь, пытаясь найти формулу наркотика из навоза. Но нашел только дохлую муху.
«Как же она попала внутрь?» – недоумевал он, стараясь не смотреть на нагло улыбающиеся фэбээровские рожи.
Они-то знали, так как сидели рядом, что ни «иксов», ни «игреков», ни иных каких тайных знаков на гармони нет.
С первыми лучами солнца жизнь в Шалопутовке закипела, приобретая оттенок украинского борща.
«Да сейчас и борщ на незалежной неньке не тот, – разглядывал себя в мутном зеркале гармонический маньяк, надевая на лицо черную вязаную шапочку с прорезями для глаз и pта, –бывало, ложкой не промешаешь… а теперь?.. Нальют в красную тарелку воды… и вспоминают… – злобно сорвал с лица маску. – Все изгадили москали! – взял нож и проделал дыру в центре «петушка». – Вот теперь другое дело», – надел шапочку и выпустил поверх нее оседелец. Запахнувшись в плащ, вышел из дома. «Копыта нынче не надену, а то в прошлый раз чуть ногу не сломал», – подобрался к дому дядьки Кузьмы, перелез через забор и заглянул в окно, сразу заметив гармонь.
– У-у-ух! Как я ненавижу эти пиликалки, – передернулся он, подбираясь к двери.
«Кузьма с утра куда-то слинял, баба его поперлась в сельпо, а гармошка-то… вот она, проклятая», – вошел в полумрак сеней, где Кумохе делал прическу местный домовой Кузя, а в очередь за ней – по поводу пластической операции носа – стоял леший, с корнем хрена в лапе, вырванным на огородной грядке дядьки Кузьмы.
– Это еще что за олух царя небесного пришкандыбал? – отвлекся от Кумохиных патл цирюльник, пощелкав в воздухе виртуальными ножницами.
Человек в плаще почувствовал над головой неприятное дуновение, и вдруг чья-то невидимая рука ухватила его за пучок драгоценных волос, а перед глазами зловеще защелкали блестящие ножницы.
– А-а-а! У-у-у! – на все голоса заверещал маньяк, юлою крутясь на месте и с содроганием ощущая скрежет стали и хруст волос.
– Вы-ы слыха-а-ли-и, ка-а-к пою-у-т дро-о-зды-ы? Нет, не те-е-е дро-о-зды-ы, не полевы-ы-е-е, – трудясь над оседельцем, напевал домовой Кузя, изучивший весь репертуар своего тезки.
– А-а-а-а! – еще громче завизжала перепуганная Кумоха.
– Бл-л-л-л! – защелоктил языком материализовавшийся над головой маньяка Леха, подставляя к гнилой клубнике, служившей пока еще носом, корень хрена.
В полуобморочном состоянии, трясясь в лихорадке, напущенной вне графика Кумохой Мумоховной, несчастный маньяк вломился в горницу, схватил гармонь, лишний раз подтвердив этим учение об условных и безусловных рефлексах академика Павлова, и, почти теряя сознание, вышиб лысым кумполом с коротким бобриком волос на макушке окно вместе с рамой и вывалился наружу, ощутив задницей прощальный пинок от потустороннего тезки дядьки Кузьмы.
Многие бабы, глядевшие в то утро в окно или копавшиеся в огороде, видели, как что-то длинное, в плаще и с гармонью, с воплем носилось по улице, натыкаясь на заборы и стены сараев.
«С нами крестная сила», – шептали они.
Шествующий в храм Божий отец-настоятель брызнул на нечистого святой водой, но, видно, перепутал бутылки, так как на бесноватого это не подействовало. Тогда, призвав на помощь архангела Гавриила, отец Епифан приложился ко лбу грешника тяжелым крестом и с радостью воззрел, что лечение не прошло даром.
Вопящий человек с гармонью и в драной вязаной шапочке умолк, непонимающе огляделся по сторонам и рухнул на колени, кланяясь священнику и толкая в его сторону гармонь.
«Вот она, сила Креста Господня», – возрадовался батюшка, наблюдая, как исцеленный поднялся с колен, перекрестился на церковь и, вытирая слезы, молча побрел вдоль улицы, оставив инструмент лежать на земле.
«Клянусь отрезанным посохом великомученика Пантелеймона, я научился изгонять бесов!» – возликовал отец Епифан.
Потом он поднял гармонь и отнес ее в дом.
«Наверное, юродивый в подарок оставил, вспомнив, что мою недавно тиснули… Ох, жаден, жаден припадочный… Вон как с вещью трудно расстается».
Меделинский картель, в штатном шалопутовском составе, завершал традиционный утренний променад по деревенским огородам. Ни мака, ни конопли, на худой конец, студенты факультета ботаники так и не обнаружили.
– В Лумумбу мать! – высказал по этому поводу свое мнение опаленный жизнью Педро.
– …ети-и! – дополнил его размышление хромоногий латинос.
– Вот еще один придурок! – разглядывал бригадир заплаканного человека в плаще.
– И я двоих видел, – подхватил руководящую мысль хромоногий. – Один все яму копает, а другой селекционер, как кочан капусты, в грядке сидит и жучков собирает… Не страна – а умора! – подошли они к дому священника.
– Местный падра тут живет, – перекрестился бригадир меделинского картеля, когда вновь заметил странную личность в плаще и с каким-то объемным предметом в руках.
Чуть раньше, двое фээсбэшников, оставив Буратино сторожить палатку и вещи и вооружившись на всякий случай пистолетами, решили провести разведывательный рейд по местам дислокации потенциального противника.
Но так как форсировать Глюкалку вплавь не хотелось, надумали переправиться на Мишаниной яхте, для чего и пошли к его сторожке.
Калитка оказалась на запоре.
– Эй, еге-е-рь! – что есть мочи заорал Крутой.
– Не так! – остудил его Железнов и в свою очередь, подставив ладони ко рту, завопил дуриком:
– Го-о-о-спо-о-о-ди-и-н шки-и-пе-е-р!
Бобик, отбежав подальше от калитки – как бы не вышибли, озорники, а то ведь и придавить может, – залился истошным лаем.
Возникший на наблюдательном пункте Ероха в сердцах плюнул: «Шляются по брадобреям, а мне тут одному избу обороняй…»
Вышедший с ружьем на крыльцо Мишаня, зевнув, пальнул для острастки в воздух:
– Кто-о тут в лесу балует? – заревел он спросонок. – Всем кровя-а пущу-у, – однако враз успокоился, заметив стоявшую у калитки сладкую парочку. – Чего надо, путешественники?
– Лодка позарез нужна, вот тебя и зовем, а ты тут стрельбу затеял… Выручай, братан!
