Господи, да как же вам объяснить? Он знал, что физическая любовь — это чудесное, волшебное проявление души через плоть. Каждое человеческое существо уникально в сексе. Секс — это бескорыстный дар, это сама красота. Скажите, ваша честь, упивался ли кто-нибудь по-настоящему — будь то мужчина или женщина — вашим телом (оно ведь у вас есть)? Мы вам этого искренне желаем, хоть и не уверены, как ни печально, что это возможно. Космо присутствовал, вот точное слово: большинство мужчин, лежа с женщиной в постели, мыслями находятся в другом месте… большинство — но не Космо. Он смотрел на нас, понимаете? И — что еще удивительнее — смотрел на себя, на собственное тело, и смеялся вместе с нами над его недостатками. Он любил наши тайные запахи, ведь каждая женщина пахнет по-особому. Любил наши тела, рожавшие и нерожавшие, увядшие, морщинистые или гладко-шелковистые…
ДОН-ЖУАН
Господь милосердный, атмосфера в этом зале становится зловонной. Это омерзительно, ваша честь, я вот-вот лишусь чувств и прошу позволить мне удалиться. Прощайте!
ХОР ЖЕНЩИН
Ну конечно… Дон-Жуан бежит прочь, как всегда!
Дон-Жуан никогда не любил женщин, ваша честь, любовь — не по его части, и он это знает Дон-Жуан стремится к метафизической цели, и женское тело для него — лишь средство ее достижения. Тогда как Космо… ах, Космо! В каждой женщине он любил именно ее тело, потому что оно отражало ее историю: цвет кожи напоминал о пришедших издалека предках, шрамы — о болезнях, родах и дыхании смерти… Под взглядом Космо, в объятиях Космо ни одна женщина не могла быть уродливой. Все мы были прекрасны! Каждая жизнь — уникальная, хрупкая, трепещущая — прекрасна, ибо она — частица бесконечности, вкрапленная в малый отрезок времени. Рядом с Космо все, чего мы обычно стыдились в своем теле, становилось предметом гордости, потому что об этом можно было говорить. Если вы говорите и вас слушают, все выглядит краше, Космо был благодарным слушателем, и мы чувствовали себя желанными и захлебывались от страсти! Мы приникали к нему, ваша честь, и целовали его пенис, и он расцветал под нашими губами и в наших ладонях, он показывал нам свое наслаждение, а чем сильнее наслаждение, тем меньше нужны слова, и тогда рождается доверие, мы знали, что Космо не отдаляется, как это делают почти все мужчины, а, напротив, приближается, проникает в нас, да! в заветную глубину существа, туда, где каждая женщина любит себя, туда, где она — сама любовь…
Он нас не обманывал. Нет. Ни одну из нас.
РОМАНИСТКА
Я понимаю — о, как я вас понимаю, подруги! Конечно, ваши истории прекрасны, многие из них мне известны, я знаю — если женщина была любима Космо, ей хочется поведать об этом, взяв в свидетели небо… Увы, мы не можем выслушивать показания каждой из вас, это было бы чистым безумием. Возможно, в следующий раз, на другом слушании! Главная история уже завела нас в жуткие дебри, кажется, будто мы плывем по реке с бесчисленными ответвлениями и ручейками… Сожалею, но мы готовы выслушать лишь показания, имеющие непосредственное отношение к трагическому развитию событий.
БАТОН
Что значит «прямое отношение»? Я задаю этот вопрос, потому что имел честь быть, так сказать, действующим лицом этой истории. Я не так красноречив, как другие свидетели, — от рассказа Ливанского Кедра у меня прямо дух захватило! Но он стар, этот Кедр, и уже много столетий проживает в научном квартале, тогда как мое существование эфемерно по своей природе, меня делают и потребляют в течение суток, утром я свежий и хрустящий, а вечером меня уже переварили, признаю, я — неглубокое создание, и все-таки мне есть что сказать; вот, например, маленький пример того, что происходит в голове Космо, и, если вы позволите мне высказаться, это позволит нам, простите за тавтологию, услышать историю хотя бы еще одной участницы женского хора.
Однажды, в разгар зимы не знаю какого года — я батон, и у меня трудности с хронологией! — Космо был у Эльке, и они в камине жарили каштаны. В камине, конечно, были каштаны. Премилая пасторальная сценка, не так ли? Так, да не так, за свою короткую жизнь я понял, что не стоит выносить скороспелые суждения. Франк купил меня в тот день в булочной по просьбе Эльке, но без всякого желания, а вернувшись домой, не положил на кухонный стол, а швырнул матери через всю гостиную. Я ужасно волновался, ваша честь! Нечасто с батоном обращаются, как с оружием! К счастью, Эльке меня поймала, она поняла, что сын страшно зол, но ничего не сказала. Этот незначительный случай вызвал у Космо целый рой воспоминаний, а из них родился целый спектакль.
Дело было так.
Наступила тишина, я лежал на диванчике, спокойно ожидая, когда меня съедят, и тут Космо начал рассказывать Эльке про одну свою любовницу.
Это была очень давняя его парижская подружка, актриса-еврейка по имени Авиталь. Ее мать, несостоявшаяся балерина, была родом из Австрии, отец, писатель-неудачник, родился в Польше. В 1939 году им удалось бежать в Лондон, где и родилась Авиталь. Вернувшись после войны в Париж, они узнали, что почти все их друзья и родственники были депортированы и погибли, и с тех пор, если я правильно понял, они потеряли интерес к собственной жизни. Жили, как во сне, не думая даже о самых насущных вещах. Поселились в гостинице рядом с Люксембургским садом, питались в дешевых ресторанчиках, оба страдали анорексией и бессонницей, а хозяйством вовсе не занимались.
Когда Авиталь выросла и покинула родителей, они переехали в Тель-Авив.
Это название — почти анаграмма имени их дочери! — заметила Эльке.
И там, продолжал Космо, оба совсем спятили. У жены было слабое здоровье — тромбофлебит, опоясывающий лишай и много чего еще, — и за продуктами ходил муж. Сам он почти ничего не ел — ему хватало двух баночек йогурта на ужин, а для жены он каждый день покупал в супермаркете половину цыпленка. Съесть эту порцию женщина была не в состоянии и отдавала три четверти собаке. Ах да, я забыл упомянуть, что у них был пес. Рассказывать истории — не мой конек, уж простите. Сначала это была милая собачка, но, живя с такими хозяевами, стала жирной и нервной. Хозяйка не спускала ее с поводка даже дома и кормила с ложечки, а когда псина наедалась, вываливала остатки прямо на пол, так что вся квартира провоняла собачьим кормом. Если хозяин вставал ночью с кровати и босиком шел на кухню попить воды, обязательно вляпывался в эти ошметки. Кроме того, мать Авиталь боялась, что собака простудится — даже летом! — и все время укрывала ее горой одеял, так что один нос торчал. Она так заботилась о своем питомце, что муж то и дело взрывался и начинал орать: я убью эту псину, я ее УБЬЮ!.. — и делал вид, что топчет собаку ногами…
КОСМОФИЛ
Космо играл Мать. И Отца. И Собаку.
БАТОН
Муж и жена практически не выходили из дома. Друзей в Тель-Авиве у них не было. Там не было, и тут не было… Я коряво выражаюсь, но вы, надеюсь, понимаете меня, ваша честь? Так вот — друзей у них не было. У каждого из них был другой — и все. Мать танцевала перед зеркалом у себя в комнате, отец писал книгу. Он тридцать лет сочинял один и тот же роман: жизнеописание Иисуса в форме собственной биографии. Когда пара приезжала на лето в Париж к Авиталь, отец притаскивал с собой тонны книг и бумаг — Библию, словари, варианты рукописи, — а уезжая в конце августа, каждый раз клялся, что поставит финальную точку в Израиле. Он возвращался в Тель-Авив, усердно работал до начала июня и объявлял жене, что завершит книгу в Париже. Много лет Авиталь читала небольшие отрывки из романа отца. Самое печальное, говорила она Космо, заключалось в том, что написано это было хорошо.
Со временем родители Авиталь стали законченными истериками и ссорились с утра до вечера, споря обо всем и ни о чем, например о способе приготовления яичницы. Отец где-то вычитал, что рапсовое масло очень полезно для здоровья, и стал наливать в сковородку трехсантиметровый слой этого масла, а жена отказывалась есть. В яйцах она любила только желток и терпеть не могла, если он растекался, а муж сначала энергично встряхивал яйца, потом разбивал их в плошку, внимательно рассматривал и только после этого выливал в сковородку. Желток, естественно, растекался, вследствие чего или последствием чего (никогда не знаю, как правильно!) становились долгие вопли жены, а взбешенный муж выплескивал содержимое сковородки в окно. (Я забыл упомянуть, что они жили на пятом этаже, но окна их кухни выходили, к счастью, не на улицу, а на пустырь).
Однажды мать Авиталь начала пилить мужа за то, что он купил свежий хлеб, хотя они еще не доели вчерашний, и он в ярости выбросил в окно и его. Я хотел сказать, что он выбросил и его тоже, надеюсь, вы поняли. В том смысле, что кроме яиц, он избавился от хлеба.
КОСМОФИЛ
