В то же время сны всегда были моим убежищем от жизненных невзгод, притом гораздо более надёжным, чем балкон или даже интернет.
А возможно, и чем родительская мечта.
— Если станешь так рассуждать, мы рискуем больше не увидеться.
Я улыбнулась. Ну наконец-то!
— Долго ты, Котя. Я уже стала думать, что ты не придёшь.
Но на её лице улыбки почему-то не было.
— Идём, Соня. Туда, прямо, — видишь просвет?
— Угу. Так почему нет? Ведь ты всегда сможешь прийти в мой сон, разве не так?
— Дело не в этом. Знаешь, есть сны, от которых невозможно проснуться. И потом: неужели ты не хочешь увидеть моё триумфальное возвращение?
— А оно состоится?
— А ты не веришь? Чудно. Будто мы местами поменялись. В прошлый раз мне показалось, что ты веришь в это куда больше, чем я.
— Ну да. Я и сейчас верю. Просто понимаешь, Котя, я так устала… А тут ещё дед умер. И братьям не по себе. Я не знаю, что там у них случилось, но даже здесь чувствую, что им было плохо, обоим. И маме тоже плохо, и папе. Они никогда не признаются, но я-то знаю. Чувствую.
— Не волнуйся. С братьями я уже поговорила, — сказала Кот. — Успокоила, дала ценные указания Лохматому, и он взял всё в свои руки. Он и о родителях позаботится. Он вообще молодец. Старается, хотя и Лохматый. А ты вот надумала расклеиваться. На тебя это не похоже.
— Думаешь?.. Ну, может и так…
Шли мы медленно, так что ангар и не думал заканчиваться. Впрочем, тут другое: в снах всё не так, как в жизни. Если сон не меняется, значит, что-то мешает ему измениться.
— Что, как ты думаешь? — Кот читала мои мысли. Опять-таки, во сне это дело обычное.
— Не знаю. Наверное мне просто страшно.
— А ты не бойся, Сонькин. Я ведь почти всё уже сделала. Поедете завтра в Рубецкое, там всё и решится.
— Что — «всё»?
— Проснёшься — увидишь.
— Странная ты какая-то в этот раз, Кот, — бурчу я. — Утром совсем не такая была.
— Ты тоже, — парирует сестра. — Кроме того, если уж так рассуждать, то и не Кот я вовсе.
— А кто? — удивляюсь я. Шутит, что ли?
Но она не отвечает, только улыбается.
Вдруг через прореху в крыше пробивается яркий солнечный луч, окатывая меня тёплым светом. Я морщусь, заслоняя глаза ладонью, и на какой-то момент теряю Кота из виду.
И тогда Кот отвечает — отчего-то не своим голосом:
— Ну, например я.
Я смотрю на Кота, но это не Кот! Это дед!
— Ой, дед! Как здорово! А где Кот? — чудные они всё-таки, эти сны.
— Где-где, гуляет Кот, как обычно, — ворчит дед добродушно. Он точь-в-точь такой, каким я его запомнила. На нём светлый костюм, который он всегда надевал для поездки в Москву. Его седые усы смешно топорщатся, а на голове у него — лёгкая парусиновая шляпа. И глаза — как мои и мамины, — серые, с хитринкой.
— А ты правда умер? — зачем-то спрашиваю я.
Дед смеётся.
— Ну умер, и что? Надоело жить, устал, вот и умер. А ты поживи с моё, я на тебя посмотрю.
— Мог бы и предупредить, что умирать собираешься.
— Ну да! Позвонил бы вам и сказал: так мол и так, я тут помирать собрался, так что приезжайте хоронить. Так, что ли?
— А хоть бы и так.
— Да ну, Сонька, тебя не поймёшь никогда. То ли шутишь, то ли всерьёз говоришь. И потом, ты на меня особо не смотри. Важно ведь не то, я это, Кот или ещё кто. Важно тебя отсюда вывести.
— А что потом?
— А потом — суп, с Котом! — хохочет дед, и я тоже не могу сдержать смеха.
И всё-таки…
— Дед, а у тебя мечта была?
— А то как же. Была, и не одна.
— И что? Сбылись?
— Сама посуди. Вон, когда пацаном был, семья наша была бедная. Папка на войне пропал, мама в колхозе дояркой всю жизнь трудилась. Вот я и мечтал. Думал: вырасту — стану большим человеком. А на селе тогда кто был большой человек? Правильно, председатель. Ну вот, им я и стал в конце концов. И мама дожила. Умерла тихо, в покое и достатке. А у меня уже Алька подрастала. Я тогда мечтал, чтобы ей счастливо жилось… И о внуках мечтал, конечно. Ну? Видишь? Все мои мечты сбылись.
Я поглядела на деда: лицо у него было… спокойное. Умиротворённое лицо. Он смотрел вперёд, туда, где белел солнечным светом дверной проём. Наверное, подумала я, так и выглядят люди, которые прожили хорошую жизнь и ни о чём не жалеют. Ну или вот Кот, например, — у неё лицо такое было; правда, улыбка была другой — радостная, весёлая, озорная. А у деда — спокойная, светлая, добрая.
«Как же всё-таки хорошо…»
— Дед, а ты сказал, что мечта о мамином счастье сбылась? Но разве она счастлива? Они с папой всё строят свои самолёты, строят, да никак не построят. И вообще непонятно — как дальше-то жить? В смысле, не так, чтобы по инерции, а так, чтобы наша жизнь наконец изменилась? Вот бы им достроить свой самолёт…
— Так они его достроили, внучка. Гляди!
И внезапно я обнаружила, что мы стоим в том самом дверном проёме! Бесконечный ангар здесь заканчивался, а дальше начиналось то самое поле, из моего утреннего сна, а над полем синело небо. Огромные белоснежные облака неторопливо плыли в этой сияющей, звенящей синеве.
— Смотри — вон они! — крикнул дед и помахал небу рукой.
Я задрала голову вверх и увидела, как из-за тучи вынырнул небольшой серебристый биплан! Вдруг, словно заметив нас, он начал стремительно снижаться, и спустя минуту с громким жужжанием пронёсся прямо над нами! Всё это произошло за несколько секунд, но я успела увидеть их — машущих нам руками, в очках-консервах и клетчатых шарфах, немножко нелепых, как первые авиаторы в их чудных костюмах.
— Да ладно! Когда это они успели? - спросила я у деда, но оказалось, что деда уже нет! Вместо него рядом со мной шёл Лохматый! Да ещё в каком виде! Коротко стриженый, загорелый, в застиранной белой рубашке и безразмерных серых штанах на подтяжках! Он смотрел туда, где серебряный самолёт скользил по синей глади неба, словно стриж.
— Всё-таки они строили его почти сорок лет. Неужто за такой срок и не успеть? — ответил брат с улыбкой.
— Лохматый?! А где дед?
— Ушёл на Тот Берег. Теперь его место там.
— Погоди… — у меня немного кружилась голова. — Это по-настоящему? Или это сон?
— Да брось, Сонькин! Ты же всю жизнь спишь! — прыснул он. — И знаешь, по-моему это прозвище мне уже не особенно идёт. Волосы-то я подстриг!
— И что с того? — хихикнула я. — Зато они теперь у тебя топорщатся, как у папы.
— Ну, это нормально, — важно заявил Лохматый. — Я же всё-таки его сын.
— Это да… А куда мы идём?
— Смотри! — перебил он меня. — Они его сейчас посадят! Бежим!
И точно: самолёт стал снижаться. Постепенно он поравнялся с землей и вскоре запрыгал по полю на крепких дутых колёсах. Оказалось, что он гораздо больше, чем я думала: в нём было два открытых места сверху и пассажирский «салон» внизу!
— Это чтобы мы все поместиться могли! — проорал Лохматый, но двигатель уже не жужжал: он дважды чихнул чёрным дымом из выхлопных труб и замолк. Винт остановился. Лохматый прокричал «ура». Я увидела, как папа помогает маме выбраться из самолётного нутра, и как она, смеясь, бьёт его по руке: мол, уйди, я сама.
— Видела? — крикнул Лохматый. Он просто сиял! Даже не верится… Хотя, сон есть сон.
— Илюха! Сели! — сказал папа, подходя к нам. Мама смеялась и тоже сияла — совсем как Лохматый. — Сели, сели! Всё-таки он летает! И надо сказать, очень даже неплохо летает! Конечно, будет невредно внести кое-какие доработки, но в целом конструкция вполне рабочая!
— Соня, ты видела? — спросила мама. Я кивнула. Казалось, они помолодели лет на десять. Или даже на двадцать.
— Значит, всё правда? Значит, я не сплю? — спросила я у Лохматого, но он меня не слышал: он что-то горячо обсуждал с папой.
— А сама как думаешь? — спросила мама.
