Не отрывая от подушки головы, спрашивает меня:
«А у тебя что новенького?»
Достаю из чемодана камешек правильной шестигранной формы. Он с Приполярного Урала, в видимой близости которого и провел я минувшее лето, работая матросом на Северной Сосьве.
«Это?!» – небрежно разглядывает Иван «вещицу». Он разочарован, поскольку ждал, что я примусь с дороги читать своё «хрестоматийное». Словно он забыл о письме, что, как флажок, как вымпел, пришпилено к раме, а в письме этом я почти все рассказал.
«…После весенней сессии я притопал в отдел кадров Тюменского судоремзавода и попросился на лето в матросы. Направили на север. А прежде, чем спороть с военно-морской форменки погончики старшины второй статьи и стать гражданским речником-кочколазом, показался эскулапам. Положено! Парнишка хирург заставил присесть пару раз и, убедившись, что руки-ноги целы, спросил: «В матросы? Образование?» – «Два года!» – «Два класса?» – «Два курса!» – «Где?» – «В Литературном!» – «А чему там учат?» – «Пушкина проходим!» – «А чего его проходить… Буря мглою небо кроет… И так все знают… Ладно, годен!»
Приехав на большом пароходе «Генерал Карбышев» в Березово, сразу явился на свой «Петр Шлеев». Старпом, не мешкая, назначил на вахту и я почти всю ночь, до утренней зари, носил с берега в ведерках уголь на свою посудину, пока не загрузил трюмный бункер. Для теплового котла, точней, для обогрева кают! Едва не вывихнул руки от этих ведер с угольком, но не сдался… Потом старпом сказал: «Теперь пойди отдохни!…»
А сейчас мы в Игриме. Я только что сменился с вахты, об усталости помолчу. С полвахты стоял на баке с намёткой, пока ползли едва не на брюхе через обмелевшие места фарватера. Намётка – это такой длинный шест с отметками в сантиметрах. Меряешь с носа глубину, кричишь штурману: «Восемьдесят!». То есть глубина на пути всего восемьдесят сантиметров. Потом опять кричишь: «…шестьдесят!» – «Малый ход!» – командует штурман. Потом еще и еще… И вот: «…сорок!» Пароход дергается, всем нутром ощущаешь, как он скребет своим днищем по речному дну… «Самый малый!» – отдает штурман команду в машину. Мало-помалу выползаем. И плывем дальше…
Да… А потом еще шесть часов подряд шел дождь, а эта грязища. И после каждой посадки пассажиров по два раза пришлось швабрить палубы, чистить раковины в гальюнах. Эти аборигены, как только – на борт, так бегут в гальюны и умывальники пластать рыбу-малосол: кишки, чешуя по стенам! И ничего не поделаешь, надо драить! Вспоминаю нашу комнату в литинститутской общаге, где мы никак не могли договориться об очередности в уборке.
Завтра, когда придем в Березов, всеобщий аврал. Потому что закат ясный, а если ясный, будет солнечный день. Погреемся на солнышке. И еще потратим с полпуда хозяйственного мыла, чтобы хорошенько – со шлюпок! – протереть намыленными щетками бока нашей белой, блистательной, пассажирской посудине.
Скоро отправление, штурман Геннадий Александрович даст отвальный гудок, матросы уберут трап. Покачивает. Это, пробуровив реку, прошел буксир с баржей и развел волну. Везут трубы. Баржа по самую палубу в воде. На Пунгу, на крупное газовое месторождение, идут. Не слыхали о Пунге? Надо газеты читать, старики! Я. таким образом, в центре довольно эпохальных событий. За бортом плещется чистейшая Северная Сосьва, а где-то совсем близко от берега – «поют» буровые. Добывают «голубое топливо», так называют газ газетчики.
Можно сойти еще на берег и потолкаться в толпе. Это не московская публика, здесь каждый человек на примете. И радость, и удивление, и печаль обнажены и неподдельны. Если бы вы хоть раз посмотрели, как встречают нашего «Петра Шлеева» в мансийских деревнях и поселках. Это событие! Вот бы сюда нашу братию с её заботами о вечном и нетленном! Как бы хотелось при этом взглянуть на ваши мудрые начитанные лики.
Здесь я иногда забываю, что нахожусь за тысячи километров от городского асфальта и подстриженных деревьев. Будто нет этого в жизни, в природе. Только – холодная сосьвинская вода, она ощутимей, когда достаю её ведерком из-за борта. Бросать его, ведерко на веревке, надо расчетливо, чтоб тебя не выдернуло за борт при полном ходе судна. Однажды – было… Да, ладно. Как видите, цел!
Я не первооткрыватель. Нет, старики, мне не повезло. Даже Славка и Олег – курсанты из Рыбинского речтехникума, плавают здесь вторую практику. А добродушный здоровяк Федя на следующий год придет на «Шлеев» уже не мотористом-практикантом, а механиком.
А капитан Анатолий Сергеевич! Он пятнадцать лет на Северной Сосьве! Каждый манси, встречая теплоход, говорит: «Траствуй, капитан Сергеич!» Каждый перекат, всякую вешку и бакен помнит капитан наизусть, как Ваня Тучков свои хрестоматийные стихи, потому ночью капитан всегда на мостике, возле рулевого.
Вчера ехал с нами поэт Юван Шесталов. Гостил у родителей в Ванзетуре. Зашел ко мне в каюту, похлопал по плечу – «Ты это правильно делаешь, набирайся впечатлений, поэту необходимо!» Изображал из себя шамана. Еще в роли! Он был на празднике «Медвежьей головы». Шаманил. И у меня в каюте рычал, прыгал, тряс головой. Забавно!
Я потянул поэта в наш носовой салон, он типа «ленинской комнаты», какие бывают в воинских частях иль при небольших фабриках, скликал свободный от вахты народ, давай, говорю Ювану, почитай стихи! Юван, как всегда, готов к подобным поэтическим действам! Читал новую поэму. На родине, говорит, сочинил…
Замечательно! Но поэты здесь явление редкое. Не Москва…
В каждом береговом селении на Северной Сосьве нас встречали собаки. Когда теплоход мягко причаливал к берегу, шурша килем о песок, они радостно и наперегонки бежали к судну.
«Лайки, – со знанием дела говорил Олег, открывая иллюминатор, – чистопородные».
Выходила из камбуза кокша и бросала собакам остатки пищи.
«Полкан, Полкан! – кричали матросы.
«Тузик, Тузик!» – звали рулевые.
«Дозор, Дозор!» – басил механик.
Собаки вострили уши и нюхали воздух.
Мы привыкли к ним и запомнили их клички. И когда капитану пришел приказ на какое-то время увести судно на Обь, все мы загрустили.
Северное лето стремительно шло к концу. Ночью в надстройку, где находились каюты второго класса, ударял холодный ветер. Бугрилась вода в Оби. Ушли под воду обмелевшие за лето песчаные косы. И наш небольшой теплоход качало на обских волнах не по-божески…
Однажды утром мы проснулись от тишины. Молчали дизеля.
«Сосьва!» – обрадовался Олег, выбегая на палубу.
«Полкан, Полкан!» – звали матросы.
«Тузик, Гузик!» – кричал из рубки рулевой.
«Дозор, Дозор…»
Па песок кинули остатки вчерашнего ужина. Дозор сидел у ног старика манси.
«Хорошая собака, – сказал механик. – Продай, старик».
«Лайка!» – заискрились глаза манси…
Застучал мотор бударки, потревожив светлую гладь реки. Чиста в Сосьве вода, каждый камешек виден на дне. Много в Сосьве рыбы: и сырка, и нельмы, и муксуна, знаменитой сосьвинской селедки, которую ловят здесь на спецзаказ и спецпосолом отправляют прямо в Москву, в Кремль.
Любят манси Сосьву.
…Часто плавал Дозор на рыбалку в бударке своего прежнего хозяина. Надвинулась однажды буря, подвернул рыбак к берегу, чтоб костер развести и погреться, бутылку вина выпил и, не переждав бурю, заторопился домой.
Холодна в Сосьве вода, неласкова волна. Вывалился пьяный хозяин за борт и утонул…
«Тяжелый случай», – вздохнул Олег, перебивая рассказ манси.
«Это мой брат был, – тихо сказал старик. И продолжил – вчера с рыбалки едем. Волна в борт бьет. Мотор совсем ослаб. В груди холодно. Бутылка достал, наливаю в кружка. Дозор рычит. Шерсть дыбом поднялась на загривке…»
«Интересно, – сказал Олег, чиркая спичкой, прикуривая. – И не выпил?»
«Ну зачем тебе такая собака?» – не унимался механик.
«Ух и зла была Сосьва!… Не, не продам!» – гордо отрезал старик.
В каждом поселке первыми нас встречали собаки. Шли дни, совсем отяжелела от холода вода в Сосьве, по вечерам гуртились на плесах утки, готовясь к отлету на юг. Навигация и наша работа гоже шли к концу. И вот однажды, в Березово, в пристанской толпе, мы увидели старого манси. Он держал в руках собачий ошейник с медной застежкой и плакал.
Два дня назад Дозор погиб в тайге в схватке с медведем.
«Хорошая собака была…» – чуть слышно прошептал сухими губами механик.
«Лайка, – грустно сказал Олег, затягиваясь папиросой, – чистопородная…»
А я, ребята, привезу вам сувенир. Геолог один подарил. У него нет традиционной бороды, а есть наган революционного образца. Носит наган на поясе в кобуре. Смахивает в своей кожанке на гэпэушника 20-х годов. «Вот, – сказал, – возьми! Это горный хрусталь из Саранпауля, приносит счастье».
