— Я не смогу участвовать в этом обсуждении, — заметил Старик. — Описываемые тобой действия мне малопонятны и несимпатичны.
— Просто хотелось остановиться на том памятном случае поподробнее, потому что я впервые тогда вкусил сна, этого сладкого забвенья, которого прежде мы с тобой были лишены…
— Ничего, у нас есть другие преимущества.
— Не так уж много. Умение вовремя исчезать — вот, пожалуй, и все.
— А путешествие без билета, без стояния в очереди, без зависимости от общественного транспорта?
— В награду за жизнь без сна, без отдыха, без конца? Слабая компенсация…
— Меня все больше и больше беспокоит…
— Что?
— Изображая из себя смертных, мы постепенно превращаемся в них на самом деле, причем гораздо успешней, чем наш друг Мацуяма превращается в бессмертного.
— А это означает, что нам пора возвращаться, — медленно произнес мистер Смит.
— Давно пора. Вот, положи руку мне на живот. Мистер Смит так и сделал.
— Разве не горячо? — спросил Старик.
— Вовсе нет. Нормальная температура для живота в здешнем климате.
— Значит, я выбрал неудачный пример. Но хоть жару-то ты ощущаешь?
— На мой вкус, жара умеренная. Значит, для большинства людей слишком жарко.
— Понимаешь, я никогда прежде не ощущал ни жару, ни холод. Теперь же я начинаю чувствовать температуру. Если так пойдет дальше, еще неизвестно, сможем ли мы вернуться туда, откуда прибыли.
— Не бойся, твоя божественная природа никуда не денется. Другое дело — запас энергии. Парализованный помнит, как ходить, да встать не может.
— Приятная аллегория, вполне в твоем духе.
Старик поправил хламиду и приподнялся.
Его глаза уже привыкли к жгучему, переливчатому сиянию, из-за которого все вокруг казалось подернутым легкой дымкой. В тени гигантского дерева Старик разглядел какие-то неподвижные, но явно живые силуэты и в первый момент решил, что это представители фауны.
— Кто это там? — шепотом спросил он Смита.
— Люди, — ответил тот, садясь.
— Ты уверен?
— Абсолютно. Люди, причем почти голые. Мужчины. Тощие как щепки. Лысые. На каждом очки в металлической оправе.
— На каждом? И сколько же их?
— Я вижу пятерых. Возможно, в высокой траве сидит кто-то еще.
— Как тебе удалось в твоем возрасте сохранить столь острое зрение? Мистер Смит сатанински улыбнулся:
— Мне случалось любоваться такими восхитительными картинами… Без острого зрения в моем деле никак нельзя.
— Без подробностей, пожалуйста. Переходим к следующему вопросу. Кто эти люди?
— Святые старцы, — донесся ответ на певучем индийском диалекте. Голос был высок и тонок, но несказанно нежен.
— Они что, слышат нас на таком расстоянии? — удивился Старик.
— Вот уж не подумал бы, — перешел на шепот мистер Смит.
— Мы слышим каждое ваше слово, — вновь донесся голос. — И теперь окончательно убеждены, что вы тоже святые старцы, но обладающие куда большей властью и силой, чем мы. Вот мы и собрались, чтобы внять голосу вашей мудрости.
— А как вы узнали о нашем появлении?
— Получили мистическое послание. В нем говорилось, куда идти. И мы пришли, а за нами придут и другие. Когда же мы увидели, как вы низвергаетесь с небес и лежите прямо под палящими лучами полуденного солнца, да еще посреди пустыни, где кишмя кишат ядовитые гады и бродят хищные тигры, мы сказали себе: «Се святые старцы первого ранга, высшие в иерархии». И мы сели в тени, чтобы солнце не сожгло наши жалкие головы, и стали ждать вашего пробуждения.
— А может, мы лежали мертвые? — спросил Смит.
— Но мы слышали ваше дыхание.
— Вы хотите сказать храпение, — вздохнул Старик.
— Следует признать, что временами раздавался и храп.
Было не вполне ясно, кто говорит — один и тот же святой старец или разные.
— Что-то новенькое, — шепнул Старик компаньону. — Сначала за нами по всему миру гонялось это… как его… ФэБэ… Ну, ты знаешь. Потом нас арестовали в Англии, атаковали в воздухе над Германией, подвергли преследованиям в Китае, заманили в ловушку в Японии, отдали под суд в Израиле, заставляли превращаться то в ос, то в медведей гризли, то в народных депутатов из несуществующей сибирской области. А здесь нас вдруг признали за тех — или почти за тех, — кем мы являемся на самом деле. Ах, почему это произошло так поздно?
— Потому что мы не похожи на других людей, — ответили из-под дерева.
— Вы что же, и шепот слышите?
— В ясную погоду мы даже слышим мысли друг друга, — добродушно хихикнул голос. — Вам, конечно, известно, что Индия — такая страна, где людям низших каст не приходится и мечтать об удовлетворении своих материальных потребностей. Поэтому мы сосредоточили всю свою энергию на целях духовных — ведь они доступны каждому, но чиновники, политики, промышленники и прочие продажные элементы общества, равно как и стоящие выше коррупции наследственные правители, всевозможные короли и махараджи, не считают нужным обременять себя духовностью.
— Какое длинное предложение, — подивился Старик.
— Мы имеем склонность говорить длинными фразами, потому что у нас чрезвычайно долгое дыхание. Это один из простейших способов достижения власти над естеством. Мы вдыхаем воздух гораздо реже, чем люди, лишенные духовной цели в жизни, и это — в сочетании с присущей нам высочайшей образованностью, которую мы редко применяем на практике, — делает нас невероятными занудами, когда нам все же приходится размыкать уста.
— Понятно, — задумчиво произнес Старик. — Вы стараетесь как можно лучше распорядиться тем немногим, что дала вам жизнь.
— Блестящая формулировка. Человечество при всем разнообразии составляющих его особей имеет множество типических характеристик. Например, когда человек видит лестницу (а в случае Индии — подвешенную веревку), его охватывает неудержимое желание забраться повыше, не слишком задумываясь, куда при этом попадешь (в случае Индии — никуда). В этом весь символический смысл веревки. Врожденный инстинкт тянет общество вверх. Мы же, святые старцы, видим не только выгоды подъема, но и ужасающие утраты, которыми этот подъем сопровождается.
— Мы только что из Японии, — сообщил мистер Смит, — и имели возможность лично убедиться в справедливости ваших слов. Там есть один старичок, на вид лет ста, которому служит более двух миллионов человек.
— Это безнравственно — если, конечно, он платит всем этим людям жалованье. Ибо, если один человек платит двум миллионам, можно не сомневаться: он платит им меньше чем следует. Таково правило, практически не ведающее исключений. Дабы поддерживать порядок, он вынужден одновременно быть жестоким патриархом и мошенником, а это означает, что в погоне за прибылью он потеряет свою душу.
— Я не понял, что вы имели в виду, когда сказали, что содержать на службе два миллиона человек безнравственно, если платишь им жалованье. Ведь еще безнравственнее не платить работникам ничего. По-моему, это называется рабством, — заметил Старик.
— Такое рабство осталось в прошлом. Теперь существуют другие формы рабовладения. Я же, разумеется, говорил о Будде, которому служит гораздо больше людей, чем вашему японцу, и который при этом ничего им не платит, освобождая души от продажности.
— Кажется, я понял, — задумчиво пробормотал Старик. — Вы имеете в виду древнюю поговорку «От денег добра не жди».
— Блестяще сформулировано. Очень точно и лаконично.
— Сформулировано без моего участия. Эту фразу произносило множество уст.
— Что отнюдь не снижает ценности вашего замечания. Я раньше этого выражения не слышал. «От денег добра не жди».
— Японский долгожитель сказал, что на его заводах скоро разработают технологию неограниченного поддержания жизни — иными словами, изобретут бессмертие, — повернул беседу в ином направлении мистер Смит.
— Ничего не выйдет.
— Откуда такая уверенность? Мы, например, не на шутку встревожились.
— И напрасно. Что-нибудь обязательно не сработает. Какая-то мелочь. Бракованный проводочек, короткое замыкание. Неважно что. Что за радость от вечной жизни, если она зависит от электричества. Довольно и того, что человек — раб своих внутренних органов: печени, почек, сердца. Однако о них можно не думать, даже отъявленные ипохондрики себе это иногда позволяют. Но о бракованном проводочке не забудешь. Одно дело — больной зуб, и совсем-совсем другое — зуб искусственный. О нем помнишь всегда. Органичная часть человеческого естества без нужды о себе не напоминает и сна не лишает. Ваш японец, очевидно, разрабатывает технологию бессмертия прежде всего для самого себя. Впоследствии — и это неизбежно — его открытие будет коммерциализовано. Японец станет повелевать миром, не отрываясь от подушки, и в конце концов его безумное начинание закончится полным крахом. Перегорит пробка, лопнет лампочка, произойдет еще что-нибудь. Слишком наглая идея, из нее ничего не выйдет.
