— За что?
— А за что людей бьют?
— Погоди. Ты ударила женщину?
— Если люди тебя бесят. Вот за что.
Кэрол посмотрела пристально.
— Выпьешь кофе?
— Нет.
— К тебе вернулся муж. У твоего сына есть отец, и он всегда рядом.
— Ничего-то ты не понимаешь.
— Прояви хоть чуточку радости. Покажи, что испытываешь облегчение, хоть что-то. Хоть какую-то эмоцию.
— Все только начинается. Неужели не понимаешь?
— Он к тебе вернулся.
— Ничего ты не понимаешь, — повторила она.
Официант стоял поодаль, дожидаясь, пока одна из них попросит счет.
— Ну хорошо, послушай. Если что-то изменится… — сказала Кэрол. — Например, если текст будет ей — редактору — не по силам. Или она не уложится в срок. Или ей покажется, что эта книга ломает всю ее жизнь, все, в чем она находила смысл двадцать семь лет. Я тебе позвоню.
— Позвони мне, — сказала Лианна. — А иначе — не звони.
С того дня — со дня, когда она не смогла вспомнить, где живет, — Розэллен С. больше не появлялась на занятиях. Кружковцы захотели написать о ней, и Лианна смотрела, как они работают, склонившись над блокнотами. Время от времени кто-нибудь поднимал голову, вглядывался в какое-то воспоминание или слово. Комната словно кишела словами, обозначающими неизбежное, и Лианна невольно задумалась о старых фотографиях на паспорт, висящих на стене в квартире матери, — коллекция Мартина, лица, выглядывающие из пожелтевших далей, затерянные во времени.
Круглый штемпель консульства в уголке фото.
Гражданское состояние владельца, пункт отправления.
Royaume de Bulgarie.
Embassy of the Hashemite Kingdom.
Turkiye Cumhuriyeti [13]Люди, сидящие перед ней — Омар, Кармен, остальные, — представились ей словно бы на фото. Изолированы от мира, внизу — подпись, или подпись прямо на фотокарточке, поперек груди; женщина в шляпке-«колокол» [14], молодая еще женщина еврейской наружности, Staatsangehorigkeit [15], в лице и глазах — больше чем сосредоточенность перед трансатлантическим путешествием, лицо женщины почти скрыто тенью от шляпки, а по бордюру круглого штемпеля изгибаются буквы «Napoli».
Работы безымянных фотографов, образы, отщелканные машиной.
Унифицированность этих фотографий, их бюрократическое предназначение, стандартные позы — все это, как ни парадоксально, позволяло заглянуть в жизнь изображенных. Она впервые поняла, как страдает человек в тисках государства. Увидела, как люди бегут — оттуда сюда, — и черные беды распирали рамки кадра. Отпечатки пальцев, косые кресты на гербах, мужчина с закрученными усами, девушка с двумя косами. Наверно, контекст я домысливаю, подумала она. О людях с фотографий она ничего не знала. Знала только фотографии. В том, как выглядели паспорта старых времен, в материальной фактуре прошлого, ей виделись целомудренность и уязвимость: люди перед дальней дорогой, люди, которых больше нет.
Как красива эта выцветшая жизнь, подумала она, жизнь, что дышит в фотокарточках, словах, языках, подписях, отпечатанных типографским способом правилах.
Кириллица, греческий алфавит, китайские иероглифы.
Dati е connotati del Titolare [16].
Les Pays Etrangers.[17]Она смотрит, как кружковцы пишут о Розэллен С. Чья-то голова вскидывается и вновь склоняется; сидят и пишут. Она знает: в отличие от владельцев паспортов, эти люди не выглядывают из пожелтевшей мглы, а теряются во мгле. Вскидывается другая голова, и третья, и Лианна пытается ни с кем не встречаться взглядом. Скоро все они поднимут глаза. Впервые с тех пор, как она начала вести занятия в кружке, ее вдруг охватил страх: что-то они скажут, что зачитают вслух по своим разлинованным листкам?
Он стоял в этом большом зале, почти у дверей, и смотрел, как накачивают мышцы. Люди в возрасте от двадцати до сорока расположились вразброд в разных рядах, на степперах и эллиптических тренажерах [18]. Он прошелся между первым и вторым рядами, ощущая какое-то странное родство с этими мужчинами и женщинами. Они, поднатужившись, отпихивали от себя железные санки с грузами, крутили педали стационарных велосипедов. Здесь были и гребные тренажеры, и похожие на пауков изотонические. Задержавшись в дверях силового зала, он увидел крепышей, застывших на корточках между безопасными штангами: они мало-помалу приподнимались, брали вес, казалось, не силой мышц, а лишь потому, что громко кряхтели. Неподалеку — женщины у скоростных боксерских груш, били то левой, то правой; другие разрабатывали мышцы ног — скрестив руки, прыгали на одной ножке через скакалку.
С ним был сопровождающий, молодой человек в белом, сотрудник фитнес-центра. Кейт остановился на краю широкого открытого пространства: куда ни глянь, люди делают упражнения, кровь циркулирует. Семенят по беговым дорожкам или бегут на месте, и нет в них ни тени единообразия, никакой задавленности регламентом. Атмосфера полной целеустремленности и какой-то первозданной, патриархальной чувственности: женщины выгнуты или согнуты в три погибели, только локти и колени видны и шеи с набухшими жилами. Но не только это объединяет его с ними. Здесь собрались люди, которых он понимает, насколько вообще способен кого-то понимать. Те, с кем он может стоять локоть к локтю во Время После. Наверно, это он и чувствует: духовную общность, родство, основанное на доверии.
Он прошелся между задними рядами; сопровождающий плелся следом, ждал вопросов. Кейт осматривался. Когда он выйдет на работу — в ближайшие дни, — ему придется всерьез заниматься в спортзале. После восьми или десяти часов в офисе негоже сразу бежать домой. Потребуется сжигать лишнее, экзаменовать свое тело, обратить свой взор внутрь, укреплять силу мышц, выносливость, гибкость, психическое здоровье. Ему понадобится узда дисциплины, некий комплекс ритуальных действий, добровольная повинность, помогающая перед возвращением домой освободиться от злости на все и вся.
Мать опять задремала. Лианне хотелось домой, но она сознавала: пока не время. Всего пять минут назад Мартин вскочил и, не сказав ни слова, удалился; нехорошо, если Нина проснется одна в пустой квартире. Лианна пошла на кухню, нашла фрукты, сыр. Когда она мыла под краном грушу, из гостиной послышался какой-то звук. Лианна завернула воду, прислушалась, вернулась в гостиную. Мать разговаривала с ней.
— Иногда я вижу сны, когда сплю лишь вполглаза, неглубоко, — а сны снятся.
— Пора нам с тобой перекусить — и мне, и тебе.
— Прямо кажется: сейчас раскрою глаза и увижу наяву то, что снится. Ерунда какая-то, правда? Сновидение — не у меня в голове, а вокруг.
— Это все от обезболивающих. Ты их слишком много пьешь, неоправданно много.
— Физиотерапия — это больно.
— Ты же упражнений не делаешь.
— А значит, я и лекарств не принимаю.
— Не смешно. Один из препаратов, которые ты пьешь, вызывает привыкание. Как минимум, один.
— Где мой внук?
— Там же, где был, когда ты в прошлый раз о нем спрашивала. Вопрос не в нем. Вопрос в Мартине.
— Трудно представить, что однажды, рано или поздно, мы перестанем препираться на эту тему.
— Он прямо рвет и мечет.
— Как он рвет и мечет, ты еще не видала. У него это застарелая черта характера, еще до нашего знакомства появилась.
— А вы знакомы двадцать лет, верно?
— Верно.
— Но что было до вашего знакомства?
— Он участник событий своей эпохи. Всех смут, о которых ты знаешь. Он действовал.
— Стены голые. Инвестирует в искусство и живет с голыми стенами.
— Почти голые. Да, в этом весь Мартин.
— Мартин Риднур.
— Да.
— Ты ведь мне однажды сказала, что это ненастоящее имя?
— Не знаю. Может быть, — пробормотала Нина.
— Раз я слышала, значит от тебя. Это его настоящее имя?
— Нет.
— Кажется, ты мне его настоящего имени не называла.
— А, может, я настоящего и не знаю.
— Двадцать лет.
— Не беспрерывно. Собственно, с долгими интервалами. Он где-то там, я где-то сям.
— У него есть жена.
— И она не там и не сям, в каком-то третьем месте.
— Двадцать лет. Ты с ним путешествуешь. С ним спишь.
— К чему мне его имя? Он — Мартин. Что нового я о нем теперь узнаю, узнав имя?
— Вот имя и узнаешь.
— Он — Мартин.
— Узнаешь, как его зовут. Это же приятно.
Мать указала подбородком на две картины на стене.
— Когда мы только познакомились, я заговорила с ним о Джорджо Моранди. Показала ему альбом. Прекрасные натюрморты. Форма, цвет, чувство пространства. Он совсем недавно занялся своим бизнесом и о Моранди почти не слыхал. Поехал в Болонью — посмотреть работы своими глазами. Вернулся и сказал: нет, нет, ни за что. Второстепенный художник. Буржуйский, пустопорожний, зацикленный на себе. Мартин его разгромил с марксистских позиций.
