Храпченко, наш штатный хохмач, спускает его на землю:
— Медведи не дадут. Отбиваться от них каждую ночь — слишком активный отдых получится.
— Да неужели здесь медведи? — не верит Круглова. — Дорога ведь рядом…
— Вы что, голуба, не помните, как в восемьдесят пятом медведь через весь Минусинск прошел?
Режиссер Дубравин нервным голосом объявляет:
— Господа, пора, пора ехать! И так на два часа позже отправились. Заходите, пожалуйста! — И, затоптав в заснеженный гравий сигарету, первым лезет в автобус.
Главная тема сегодняшних разговоров — исчезновение парикмахерши Оксаны. Никто ничего наверняка, конечно, не знает, зато догадок и слухов хоть отбавляй. Некоторые и полную ахинею несут, что, дескать, грохнула Ксюха своего сожителя (то есть — Павлика).
— Грохнуть не грохнула, но что-то устроила, — бормочет сидящий рядом Вадим. — Что, ты там говорил, в общаге было? Слышь, Ромыч?
— Уже же рассказывал, — отзываюсь лениво и все-таки с каким-то удовольствием, таинственным шепотком повторяю: — Ну, прибежал к нам вечером Валишевский, говорит: «Там у Оксанки милиции полная комната». Лёха его послал, а я пошел посмотреть. И в натуре — человек пять ментов, все перерыто, выносят пакеты, мешочки какие-то… У нее парень по траве прибивался, может, за это…
— Н-да-а… — Вадим наклоняется ближе и шепчет мне в самое ухо: — Эта непонятка может наш план с главбухшей сорвать!
— Почему?
— Черт его знает, кажется так… Но уж на пользу хоть как не пойдет.
— Наверно, — бормочу, — скорей всего…
— Кстати, ты сколько денег имеешь?
— Нисколько. Откуда?
— Ни фига себе! — Бригадир изумился и повернулся к Андрюне: — Дрюнь, бабло есть?
— Рублей тридцать, не больше.
— Да-а, кисловатая, чую, поездочка получается. Что прикажете делать?.. — Тут он вспоминает о новичке: — Слышь, Игорек, у тебя-то с финансами как?
Игорек, худощавый, словно бы чем-то напуганный подросток, говорит уклончиво:
— Немножко есть, на всякий пожарный.
— Нет, ты не думай, я так… Просто отметить же надо твое вхождение в коллектив. С гастролей начинать — хороший знак! Обмыть, как положено, — Вадим подмигивает пареньку. — Вечером пойдем на берег Енисея-батюшки, костерок запалим… Знаешь, какой здесь Енисей? У, зверь просто! Посидим, пообщаемся, хлебец пожарим на живом огне…
— Кончай раздражать, Вадимыч! — Андрюня аппетитно причмокнул, погладил здоровенной ладонью живот. — А то сорвусь до спектакля.
То, что говорил Вадим про бережок и костерчик, в жизнь не воплотилось. Все три дня были забиты до отказа делами, да и с погодой не ладилось.
Давали по два спектакля в день. Утром — сказки, а вечером — взрослые. Декораций везде прилично, и таскать их приходилось из «ЗИЛа» во Дворец культуры метров за двести, так как вокруг дворца парк, а подъезда нормального не предусмотрено. Уж и поматерились мы, само собой…
И все три дня нас упорно грузил директор дворца, полный, краснорожий дядька лет пятидесяти. Приходил в курилку, где мы, монтировщики, коротали время, пока актеры на сцене, и заводил шарманку:
— Невеселая, ох, невеселая жизнь здесь, ребятки. Верили всё, надеялись, а теперь — кончилось. Надежда, она самое большое зло, главная глупость. Не было б ее, можно б дела еще было наладить. Переехать, пока силенки имелись, в нормальном месте устроиться… Надеялись. Донадеялись. Э-эх-хе…
И мы терпеливо и тупо слушали этого человека в некогда дорогом, теперь же потертом, заношенном костюме, в нелепом цветастом галстуке на груди, вид у него то ли болеющего с похмелюги, то ли жутко уставшего. Глаза с полопавшимися сосудами кажутся незрячими, лицо тоже сплошь в красноватой паутине жилок, губы тонкие, бледные, на горле клочки недобритой щетины.
Сидит, курит одну за другой сигареты «Опал», говорит, будто бредит:
— Надежда — великое зло, она, она людей губит. Еще у Фауста мудро сказано: «Кляну терпение глупца!». Как, а? Правильные, золотые слова… — Он вытряхивает из пачки очередную сигарету, прислушивается к искусственным голосам актеров, качает головой. — Вот, опять зал битком. Думаете, от хорошей жизни это? Альтернатива у людей есть на сегодняшний вечер? О-ох, нету у людей никаких альтернатив. Пустота, пустота… Книжный магазин голый стоит, даже детективы нам не везут. Телевизор? Первый канал только нормально и ловится… Ачто там увидишь? Боевики, сериалы? Не умеем их переваривать, не научились… Как в закупоренной банке. Ох, ребятки, ребятки, спасибо вам, что приехали, не дали вконец задохнуться. Хоть кто-то…
Вадим шепчет мне:
— Может, его на пару батлов попробовать развести? После спектакля посидим, расслабимся.
— Да вряд ли, — шепчу в ответ, — вряд ли он пьет, а если пьет, то один.
— Хм… вполне возможно, слушай.
— Самое страшное, парни, что детей мы своих губим. Ведь они нас презирают уже, смеются над нами. — Директор бросает оплавленный фильтр «опалины», достает новую сигарету, смотрит на нее, словно вспоминая, каким концом сунуть в рот. — И не только смеются, не молчаливо отнюдь презирают, а в открытую говорят: «Дурак, зачем из Москвы уехал, чего тебе там не жилось? О нас подумал, как нам здесь будет? Понятно, говорят, дело нехитрое — собрал рюкзак и рванул черт знает куда, а нам что делать в этой дыре?» — Директор обводит нас кровянистыми глазами, закуривает. — Вот так… Да разве мы подумать могли!.. Ехали сюда-то, чтоб свой, настоящий город построить, где люди — настоящие, без осадка, без вековой копоти чтоб… Чтоб счастливо жить! С нуля, зато — чисто. Понимаете, да? — Он кивает на Вадима. — Ты-то вот взрослый парень, ты еще помнишь наверняка, как твои старшие братья ехали на БАМ, на Ямал, сюда вот. Тогда ж так об этом кричали, каждый день сводки со строек, как с боевых действий шли… О-ох, а теперь… Пустота и горький осадок. Кхе-кхе, в осадок мы выпали! А?.. Вот перед детьми стыдно… Обманули мы их. И правильно, правильно презирают, правильно денег просят, чтобы уехать. Пускай… Поколение наше выдохлось, нету больше саяногорцев, жизнелюбивого, гордого племени. Ходим, работаем, как военнопленные… Унас же, ребятки, у нас, — понизив голос, почти зашипел директор, — у нас свой маньяк появился. Да, да! Слышали? Нападает вечерами на беременных женщин, пинает в живот… Неужели не слышали? Во всех газетах статьи, сообщения были, на всю Россию ославились…
— Я читал во «Власти труда», — произносит с испугом и интересом молодой Игорек.
— Во, во! И в «Известиях» было, и в «Комсомолке»… а разве тогда мы могли об этом подумать? Мы ж о таком светлом мечтали…
Из-за двери, за которой сцена и зрительный зал, как взрыв — резко и оглушительно — аплодисменты. Долго-долго, не ослабевая, не находя единого ритма, а вразнобой, торопливо ладонь о ладонь. Искренне. Затем топот актеров, спешащих в гримерки на отдых и перекур перед вторым актом. Мы же идем на сцену — теперь наша очередь поработать.
Оглядываюсь. Директор с отвращением закуривает десятую за полчаса сигарету, трет, словно бы хочет выдавить, свои красные, измученные глаза…
Поселили нас в единственной, но классной гостинице — узкой двенадцатиэтажной башне из стекла и бетона, — совсем как где-нибудь в Сочах. Комнаты отвели по просьбе актеров на третьем этаже, так как многие боялись, что давно не обитаемое, непривычно высокое здание рухнет: лучше уж в таком случае быть поближе к земле.
Вадим, Андрюня и я заняли трехместный номер, а бедному Игорьку досталось жить с Лялиным и Храпченко.
— Ты извини, — не свойственно для себя робко сказал ему бригадир во время расселения, — четырехместных нету… Там с этими особо не это… построже будь. Особенно с Лялиным.
Конечно, в первый вечер, после спектакля, начало гастролей отметили. В гостиничном ресторане организовали банкетик. Был глава администрации Саяногорска, люди из отдела культуры, несколько видных горожан, краснорожий директор дворца. Говорили речи, поэт-стрежневец читал стихи; наш Дубравин старался достойно отвечать, обещал бывать в «славном городе энергетиков и романтиков» чуть ли не ежеквартально… Еды на столах было немного, водку заменяли бутылки с девятиградусным красным вином, поэтому мы вскоре ушли к себе в номер, чтоб посидеть там как надо. А на улице разгулялась вьюга, стекла в огромных окнах постанывали от ударов ветра. О походе на бережок Енисея, о костерчике думать не приходилось.
— Но правильно, — говорил Андрюня, наблюдая, как мы с Вадимом расставляем на столе купленные в ближайшем магазине «24 часа» бутылки и закусь, — а то там, блин, сидишь, как неродной, только и ждешь, когда они набрешутся и созреют для заглота виноградного морсика.
А бригадир порадовал нас сообщением:
— Лорка Волкова обещалась прийти. Я для нее вот спецом пузырь «Изабеллы» стянул.
