— Хорошо, Маргарита Андреевна.
У интерна всё отлично получилось.
А через пять часов Леночка подошла к полному раскрытию, и всё было так, как самым нормальным физиологическим акушерством положено. Потом Татьяна Георгиевна продиктовала интерну историю родов, и Маргарита вытащила её на перекур:
— Ну что?! Была Светка?
— А то ты не знаешь, Марго! Как это ты ещё так долго продержалась?
— Это не я продержалась. Это ты от меня бегала. Зашла в родзал, посмотрела, смылась. Меня тренером при своём интерне оставила. Я к тебе в кабинет спускалась, тебя не было. Где была? На пятом?!
— Вот! Ты всё знаешь. Короче, пришла твоя Светка, жива-здорова. Ночевала у подруги. У какой-то замужней и беременной.
— Есть такая. Я ей звонила. Она сказала, что не знает!
— Ты что, первый день родилась?! Они же, бывает, друг за друга горой. Бывает — по-умному. А бывает — и по-тупому! И не беременная твоя Светка.
— Точно?
— Точно. Я её на кресле посмотрела и ещё один тест дала.
— А чего ж то утром было?
— Марго, тесты — не последняя истина. Конечно же, ложноотрицательные результаты встречаются чаще, но бывают и ложноположительные. Ну вот редко случается, но попался твоей Светке некачественный тест. Просто некачественный тест. Так бывает… У меня однажды у самой как проявились те пресловутые две полоски — так я чуть почвы под ногами не лишилась. А там и так-то той почвы… Это когда мы с Сёмой на Гавайи вместе летали. Я головой об пальмы бьюсь, а этот дурак давай плясать, планы строить, замуж уговаривать. После того, как он, разумеется, от жены уйдёт. В общем, задержка была от смены часовых поясов, от перелёта, от стресса вообще, а потом оказалось, что никакие это не две полоски, а просто…
— А просто ты — бурундук! — заржала уже куда более радостно, чем днём, Маргарита Андреевна.
— Ага! — рассмеялась Татьяна Георгиевна. — Он самый! Задержка, некачественный тест — и вот ты не святая-беременная, а просто бурундук. И Сёма не развёлся, мы просто прекрасно отдохнули, а вернувшись, расползлись по своим бурундучьим норам. Всякое бывает, — глубоко вздохнув, повторила Татьяна Георгиевна. — Ладно, Марго. Иди спать.
— Я домой поеду. Там Светка… Она же дома?
— Дома.
— Ну и пёс…
— Как знаешь. Я пойду отрублюсь. Чего мне домой-то ехать, два часа уже. Посплю, а завтра сорвусь пораньше. Переодеться там, всё такое. У Сёмы защита, потом банкет. Буду такая красотка, что ой, — грустно улыбнулась Татьяна Георгиевна. — Иди, Марго, иди. А я в койку. Спокойной ночи…
Кадр десятый
Защита, банкет, все дела…
Защита была назначена на двенадцать часов дня.
Обычно на заседании диссертационного совета рассматривалось как минимум две работы. Например, докторская и кандидатская. Или кандидатская и кандидатская. Иногда со свистом проносились три кандидатские, ибо уж слишком много в последние десятилетия развелось аспирантов, соискателей и прочих, жаждущих получить заветное «к. мед.н.», которое, как известно, очень украшает бейдж на халате и резюме, рассылаемые за границу в поисках вакансии постдока. Но если три, то именно кандидатские и именно со свистом. Потому что глубокоуважаемые члены специализированного диссертационного совета так успевали в перерывах обрадоваться встрече друг с другом, так наполемизироваться и накулуариться, что мама не горюй! И уже к началу второй защиты начинали хихикать, как школьники, заговорщически перешёптываться, строить друг другу глазки — в общем, вести себя далеко не академически. Нет, ну а как ещё себя вести, если оппоненты, приехавшие из других городов (за счёт, разумеется, соискателя учёной степени), мечтали, чтобы эта тягомотина побыстрей закончилась. А дальше — отдых, ресторация, приятные прогулки по городу. Или приятные посиделки в гостиничном номере «люкс» (оплаченном, разумеется, всё тем же соискателем учёной степени).
Но Семён Ильич Панин — совсем другое дело. Он со своими же научными консультантами и официальными оппонентами столько водки по дружбе, по жизни и даже «по санавиации» выпил, что выдержать после его защиты ещё кого-нибудь?
Так что защита была сегодня одна, и она была назначена на двенадцать. В три планировался лёгкий послезащитный фуршет. А в шесть вечера — гульбище в пафосном ресторане. Закрытом на спецобслуживание, вот так-то!
Татьяне Георгиевне не очень хотелось сидеть на самой защите. Сёма, конечно, публично чушь давным-давно не боялся нести. Но всё равно сидеть с умным видом на несении с умным же видом чуши… Но никуда не денешься! Обидится на всю оставшуюся жизнь. Впрочем, он всю жизнь на неё обижается «на всю оставшуюся жизнь». Ничего нового. Как и ничего нового не будет в суете вокруг неё и Сёминой жены, этой вечной святой дуры.
Мальцева и Панин в начале первого курса закрутили бурный роман. Длился бурный роман ровно год. Мальцева была слишком юна, а Панин — слишком молод. Она была только-только после школы. Он — после армии. А через месяц после того бурного года Мальцева закрутила роман с кем-то другим… Господи, хоть упаковку ноотропила махом прими — ни фамилии, ни лица. С кем же?.. Да какая разница! Потому что затем был ещё роман. И ещё роман. И ещё… И всё ещё был Сёма. И ещё… Нет, ещё появился тот, кто не из серии «и ещё»… Проблем у юной Мальцевой было две: она была слишком красива, и она слишком легко увлекалась. Нет, пожалуй, три проблемы было у юной Мальцевой — ещё у неё был скверный характер. Слишком своенравный. Слишком себялюбивый. Она никогда не могла признать, что хоть в чём-нибудь виновата. Что хоть кто-то, кроме неё, может быть прав. Она полагала, что ей можно всё, а другим — тому же Панину — ничего. Вот ей — можно всё. И ничего ей за это не будет. А другим — особенно Панину — будет, и ещё как! То есть можно только восхищаться Мальцевой, носить Мальцеву на руках и терпеть, терпеть, терпеть… И — прощать и прощать ей всё на свете. Например, то, что она, придя в гости с Паниным, её официальным молодым человеком, уже через полчаса целуется с кем-то взасос на балконе. Всего-то требовалось — извиниться! Сказать: «Сёмка, ну вот такая я блядь, прости меня! Ближайшие дней десять не буду!» Как же!.. Явление Панина на балкон ничем, кроме, мягко говоря, удивления и средне-тяжёлого мордобоя с бедным парнишкой — жертвой Танькиного неизбывного кокетства — не закончилось. Он же, Панин, и прощения просил. А Мальцева фыркала. И сказала, что раз он такой собственник, что даже невинного поцелуя ей не позволяет, то пусть и катится ко всем чертям. Тем более что она уже встречается с… Нет, не с этим, балконным слюнопускателем.
Панин и покатился. Даже на другой поток перевёлся, так разозлился. И быстренько женился на тихой, милой, скромной, симпатичной девушке Варваре. Варя никогда не выставляла Панина идиотом, Варя никогда и ни с кем, кроме Панина (и до Панина), не целовалась, не то что уж там… Варя боготворила своего фигуристого красавца Панина и считала каким-то неземным счастьем просто его пребывание рядом. Когда он предложил ей выйти замуж, она в обморок упала. Реально, по-настоящему. Безо всяких женских игр. У Вари зашумело в ушах, помутнело в глазах — и трансляцию мира выключили. Потому что Варя надеялась всего лишь на то, что фигуристый красавец Панин, может быть, когда-нибудь с нею всего лишь переспит и она будет жить этим прекрасным воспоминанием. Варя знала (другой поток не другая планета), что Панин перевёлся сюда из-за Мальцевой. Потому что он её сильно любил, а она его — нет. Во всяком случае, тихая, милая, скромная, симпатичная девушка Варя настолько смогла оценить ситуацию, насколько разбиралась в чувствах. Если бы Мальцева Панина любила, разве бы она его отшила? А она — отшила. Хотя именно он вёл себя красиво и правильно, а Мальцева — не очень-то красиво и совсем неправильно. Но Варя не думала о Мальцевой плохо. Никогда! Варя всегда думала о Мальцевой только хорошо. Варя была Мальцевой благодарна, потому что, веди себя Мальцева красиво и правильно, — никогда бы ей, Варе, не достался Семён Панин, самый умный, самый галантный, самый спортивный, самый видный парень курса. И даже самый-самый-самый всех шести курсов! А то и вообще — за всю историю их медицинского института. Панин — полубог! А она, Варя, простая смертная. Её дело — служение ему. Кого из мужиков такое отношение не трогало? Кому из них подобное обожание не тешило самолюбие, не массировало эго? Даже самым-самым-самым. Вот и Панин не был исключением. К тому же он был так зол на Мальцеву, что… Ну кто из взрослых и умных людей хоть раз в жизни не шёл пешком назло кондуктору, несмотря на купленный билет?
Нет-нет, разумеется, женился на Варе он не из-за Мальцевой. Из-за Мальцевой он бы женился на Мальцевой. Но Мальцева отжигала такие гастроли, что ни одно мужское эго не выдержало бы, будь оно хоть из титана.
Было бы очень неплохо, если бы Мальцева улетела куда-нибудь на Луну. Или в другую звёздную систему. А лучше всего — чтобы всё время была рядом, неотлучно. Ежедневно. Ежечасно. Ежеминутно. Ежесекундно. Потому что когда Панин её иногда видел — ему становилось тошно. Так тошно, что хотелось немедленно на неё накинуться и поколотить. Или полюбить. Или и то и другое сразу. Она была ослепительно хороша, эта дрянь Мальцева, но дело даже не в этом. Мало ли красивых женщин? Мало ли желанных женщин? А по молодости лет — так и вовсе через одну. Но Мальцева даже среди красивых и желанных выделялась невероятно. Во всяком случае, для него. И не только для него, судя по количеству её скоротечных романов со всеми подряд.
