Ознакомительная версия.
Зайдя в свое купе, Степа положил лингам в портфель и, чтобы снять стресс, отправился в вагон-ресторан. Выпив две порции виски у стойки, он взял третью, сел за столик и уставился в телевизор под потолком. Шел фильм «Спайдермен». Фирменная запись прерывалась одним и тем же клипом – рекламой банка HSBC с толстым японцем в очках, который, шутливо пуча глаза, противным голосом пел под караоке в токийском баре:
– Спайдермен-спайдермен, ра-ра-ра-ра, спайдермен!
«Все-таки я не самурай, – подумал Степа, чувствуя, как виски растекается по телу. – Самурай бы не нервничал. И елдак бы под рясой не прятал. Он бы ножом все сделал, из любви к искусству. И охранника бы тоже чикнул...»
Некоторое время он думал о японце из клипа, который произвел на него гораздо более сильное впечатление, чем сам фильм, виденный раньше. Показанный японцем трюк был круче цифровых прыжков с крыши на крышу. Всю жизнь вкалывать на бессмысленной работе, сжигая ежесуточные полчаса свободного времени на то, чтобы зайти в караоке-бар, растянуть лицо в добрую улыбку и спеть про «спайдермена», – для этого нужно было такое мистическое бесстрашие, по сравнению с которым все подвиги камикадзе казались детской комнатой. Кто это говорил, что в открытом обществе исчезает героизм? Сорос, что ли? «Наоборот, – подумал Степа, – кроме чистого героизма там вообще ничего не остается».
Когда он вернулся в купе, там сидел попутчик, вошедший на одной из остановок. Это был коротко стриженный молодой человек с лицом, в котором сквозило что-то монголоидное. Одет он был в черное. На столике у окна стояла плоская фляжка водки, бутылка минеральной воды и стакан. Вежливо поздоровавшись со Степой, попутчик кивнул на фляжку:
– Не желаете на сон грядущий?
– Благодарю, – сухо ответил Степа, лег на свое место и мысленно обматерил себя за то, что оставил портфель в пустом купе.
Попутчик вел себя беспокойно. Сначала он принялся ужинать и долго шуршал каким-то свертком, распространявшим по купе запах сырого осеннего леса и подмокших грибов. Выпив водки, он надел наушники, и до Степы сквозь стук колес стали долетать искаженные обрывки музыки.
Проснулся Степа от того, что кто-то трогал его за плечо. В купе было полутемно – горела только тусклая оранжевая лампочка-ночник.
И еще глаза попутчика.
Степа глянул на свой портфель – цел ли. Портфель благополучно висел на крючке в ногах. Он поглядел на столик. Фляжка с водкой была пуста. Сколько прошло времени, он не знал.
– Извините, ради бога, – заговорил попутчик, – вы, наверно, уже спали...
– Признаться, не без того, – ответил Степа. – Чем могу?
– У меня к вам просьба. Но я даже не знаю, как ее высказать, – мне очень неловко.
– Не стесняйтесь, – сказал Степа.
– Так редко случается встретить духовное лицо. Нельзя ли с вами чуть-чуть пообщаться? Мне очень нужно.
– А нельзя подождать до утра? – спросил Степа.
– Но мысли ведь не ждут, – возразил попутчик. – Они, знаете, туда-сюда, туда-сюда, – он показал руками. – Как волны в шторм. А пловец – ты. То есть в смысле я. А вокруг такие скалы, такие рифы... Я уже час на вас гляжу и думаю – позвать на помощь? Будить? Не будить?
В его быстрой жестикуляции было что-то такое, из-за чего Степе не захотелось перечить. Он уже понял, что наряд накладывает на него определенные обязательства, примерно как халат врача или милицейская фуражка. Осторожно переместившись в полусидячее положение, он спросил:
– И что же вас тревожит?
– Я издалека, ладно? Чтоб вы поняли, где меня искать.
– Ладно, – сказал Степа. – Попробуем найти.
– Вот скажите, почему, к примеру, распался и исчез Советский Союз? Как вы думаете?
Степа пожал плечами.
– Промысел божий, – сказал он.
– Да, промысел божий, согласен. Но как он проявился в измерении человеческой души?
Степа снова пожал плечами.
– Не спешите, я попробую ответить. Что делали советские люди? Они строили коммунизм. Сначала казалось, что он наступит после революции. Потом эта дата стала отъезжать все дальше и вскоре стала чем-то вроде горизонта. Сколько к нему ни иди, он все равно там же, где был. И тогда, в качестве последнего рубежа, датой наступления коммунизма был объявлен восьмидесятый год. Мы полетели к нему сквозь космос, под руководством КПСС, с песнями КСП, и, пока хоть осколок этой веры был жив, весь мир дрожал и удивлялся. Но в восьмидесятом году окончательно выяснилось, что вместо коммунизма будет Олимпиада. Все вокруг, как рассказывают современники, еще казалось железным и несокрушимым. Но всего через несколько лет это несокрушимое железо рассыпалось само. Именно потому, что исчез горизонт. Из материи ушел оживлявший ее дух. Стало некуда идти, понимаете?
– Понимаю, – сказал Степа. Он решил говорить как можно меньше.
– Вы спросите, при чем здесь вы? Сейчас объясню. Вам не кажется, что есть прямая параллель между коммунистическим и христианским проектами? В том смысле, что оба существуют в исторической перспективе, и с течением времени их содержание выцветает, потому что исходная метафора видится со все большего расстояния? А в поле зрения каждый день попадает что-то новое. Чтобы быть христианином или коммунистом, надо каждое утро загружать в сознание громоздкий концептуальный аппарат, идеи которого были сформулированы в точке, уплывающей от нас все дальше. В этом их отличие от недоступного интеллекту закона Будды, дворцом и скрижалью которого является настоящее мгновение времени! С другой стороны, христианству тоже негде существовать, кроме как в одной из комнат этого дворца. Вот потому-то мы, тантристы-агностики, и говорим, что Будда – это в том числе и Христос, и Кришна. Но не только. Понимаете?
– Не до конца, – честно сказал Степа.
– Ну посмотрите. Вы, наверно, изучали в семинарии решения пятнадцатого съезда КПСС и сравнивали их с решениями шестнадцатого. Но уже тогда было ясно, что не будет, например, четыреста сорок третьего съезда КПСС. Сама эта цифра свидетельствовала о банкротстве проекта. И точно так же вряд ли наступит пятитысячный год от Рождества Христова, согласны? Когда этот год придет, его наверняка будет обозначать какое-нибудь другое число, куда более короткое, отсчитываемое от иной даты. Но мгновение, в котором это произойдет, будет тем же самым, что и сейчас. А это и есть дворец изначального Будды!
– Всяко может быть, – ответил Степа.
– Да, конечно. Вы хотите сказать, что формально у прихода Христа нет четкой даты. Но в христианстве, согласитесь, был своего рода эстетический и эсхатологический контур временной перспективы, в которой разворачивался проект. Это millenium, тысячелетие. Был один millenium. Ждали, ждали – никто не пришел. Был другой millenium. Ждали, ждали – не пришел. Теперь третий. Понятно ведь, что пятого не будет? Христианство, только не обижайтесь, давно проехало свой восьмидесятый год. Уже вовсю идет Олимпиада, понимаете? Чем больше проходит времени, тем меньше остается смысла в словах забытого языка, связанных синтаксисом, из которого давно испарилась жизнь. К тому же мне вообще не верится в существование святых книг.
– Вот это вы зря, – проворчал Степа, чтобы его покладистость не казалась подозрительной.
– Как? Вы не согласны? Но позвольте, слова всегда дуалистичны, субъектно-объектны. Разве нет?
Степа пожал плечами.
– Они способны отражать только концептуальное мышление, а там истина даже не ночевала. Слова в лучшем случае могут попытаться указать направление, и то примерно. Но можно ли считать святыней стрелку указателя с надписью «До святого один километр по воде босиком»? Или ржавый памятный знак с надписью «Здесь было чудо»? Священным, мне представляется, может быть только то, на что указывает стрелка! А?
– На все воля божья и промысел, – сказал Степа и перекрестился.
Попутчик хлопнул себя по ляжкам.
– Вы удивительный собеседник! – воскликнул он. – Молчун, а бьете в суть! Конечно. Я как тантрист-агностик понимаю это лучше других: дело в том, что поистине нет ничего такого, на что стрелка могла бы указать. Потому понятие святости можно применить только к самой стрелке. Его просто некуда больше повесить, ха-ха-ха! – Попутчик отбил ладонями по своему телу и ногам энергичную чечетку, от которой Степе захотелось выскочить в коридор. – Само понятие святости – тоже из области концепций, в которых путается заблудившийся ум! Поэтому в святом нет ничего святого, ха-ха-ха! И в том, что все обстоит именно так, можно увидеть промысел, да, вы тысячу раз правы. Но это очень тонкий аргумент, которого не поймет почти никто. Как приятно говорить с таким человеком! Давайте-ка за это выпьем! Я знаю, у вас есть в портфеле.
– Откуда знаете? – напрягся Степа. – Что, успели слазить?
– Что вы! Просто горлышко торчит. Я на него уже час смотрю, если честно. То на него, то на вас. Я бы в вагон-ресторан пошел. Но боюсь из купе выходить, сильно колбасит. Потеряюсь в пространстве. А не в пространстве, так во времени.
Ознакомительная версия.
