Ознакомительная версия.
Степа взял из коробки другой лингам, взвел пустую ручку и аккуратно вставил ее внутрь. После нескольких минут экспериментирования выяснилось, что спуск безотказно срабатывает, если сильно сжать резиновый член посередине. Все остальные манипуляции были безопасны – можно было даже многократно ронять лингам на пол. Степа знал, что на резиноподобном пластике такого рода, скользком и чуть жирном на ощупь, отпечатки пальцев не остаются. Лучшего способа спрятать оружие не придумал бы и консультант Аль-Каеды по западной психологии.
Возясь с лингамом, Степа снова обратил внимание на буквы, которыми он был исписан. Это была какая-то стойкая краска – Степины пальцы не причиняли ей вреда. Осмотрев содержимое коробки в офисе, он решил, что это какой-то восточный язык. Сейчас он понял, что буквы русские, просто сильно стилизованы под санскрит или что-то в этом роде. Они складывались в странную фразу: «Ом Мама Папин Хум». Над «м» в словах «Ом» и «Хум» были нарисованы маленькие черточки, как над «й». У самого основания инструмента странная фраза была несколько раз записана другим почерком и латиницей: «Om Money Padme Whom», но стилизация под санскрит оставалась такой же тщательной. Лингам расписывало как минимум два амитафинщика. Видимо, начали делать экспортную версию, а потом подоспел Степин заказ, и пришлось переориентироваться на внутренний рынок.
Степа припомнил слышанное у Простислава. Кажется, подобные надписи делали на ритуальных предметах с целью отпугнуть злых духов. Слова «мама» и «папа» являлись скорее всего ритуальным обращением к мужскому и женскому принципам, «Инь и Ян». Или все было еще проще: ребята записали какое-то восточное заклинание русскими звукосочетаниями, чтобы испугались подмосковные бесы, незнакомые с экзотическими языками.
«Скоро проверим, – подумал он, – на самом злом духе, который только есть».
Надев резиновые перчатки для кухни, он тщательно протер спиртом патрон, затем детали ручки. Собрав ручку, он взвел боевую пружину и осторожно вставил металлический стержень в лингам. Затем он вырезал из красного резинового плунжера, взятого в ванной, аккуратный кружок диаметром точно с основание лингама, пометил его поверхность невидимым числом «34» и приклеил кружок к основанию японским «superglue»[30] из шприцеподобного тюбика. Получилось чудо как хорошо и аккуратно.
Проделывая эти операции, Степа ощущал редкий в последние месяцы душевный комфорт. Он совсем не думал об их конечной цели, словно занимался каким-то безобидным хобби вроде выпиливания лобзиком. Завершив работу, он положил лингам и резиновые перчатки в портфель.
Портфель показался слишком легок – там, несомненно, должно было лежать что-то еще. Подумав, он положил туда две книги – том «Добротолюбия» и «Братьев Карамазовых». Поразмыслив еще, он добавил банку сардин в оливковом масле, бутылку водки, походный несессер и смену белья. Водочную бутылку Степа установил в неглубоком среднем отделении так, чтобы горлышко торчало из портфеля наружу и у встречных с первого взгляда возникала покойная ясность относительно хозяина. Портфель убедительно распух, а водочное горлышко сделало его вид безупречным. Чтобы он не попался на глаза Мюс, Степа запер его в сейф. Затем он выкинул отходы производства – изрезанный плунжер, гильзу и вынутую из пола пулю.
Степа не очень хорошо представлял себе дальнейшее. Сначала он планировал подстеречь Сракандаева возле одного из ночных клубов, куда тот ходил. Но через несколько дней все решилось иначе.
Помог телевизор. Степа узнал из обзора театральных новинок, что Сракандаев вместе со своими богемными друзьями едет в Петербург на премьеру авангардной пьесы, о которой много говорили. Он был главным спонсором проекта, и в передаче его сравнивали с Дягилевым. Один из артистов назвал дату отъезда и даже номер поезда, в котором был «специальный театральный вагон». Приглашались все ценители нового русского театра. Степа не относил себя к их числу. Но такую возможность нельзя было терять – другой могло не представиться вообще.
В делах как раз было окно. Следовало только сделать первый взнос по «Зюзе и Чубайке» (Степа никак не мог поверить, что теперь это «Чубайка и Зюзя»), но это можно было поручить Мюс. Приготовив платежку, он попросил ее связаться с Лебедкиным, чтобы уточнить реквизиты и сумму.
– Пару дней меня не будет, – сказал он. – Максимум три.
– Куда ты едешь? – спросила Мюс.
– В Питер, – ответил Степа, зная, что лучше говорить правду обо всем, кроме самого главного. – У Простислава доклад в музее сновидений. На тему «И Цзин» и фехтование».
Мюс хмыкнула, но ничего не сказала.
Вечером они пошли ужинать в «Скандинавию». Обычно Мюс одевалась совсем просто, но в этот раз на ней было какое-то удивительное платье, похожее на плащ без рукавов. Оно очень ей шло. Но за ужином Степа заметил на ее лице морщинки, которых не видел раньше. И антенны на ее голове уже не казались такими упругими и длинными, как прежде. Странно, но эти морщинки наполнили его сердце такой нежностью, что он почувствовал на глазах слезы. Чтобы Мюс не увидела их, он взял недокуренную сигару и отправился на балкон.
«Я совсем о ней не думаю, – размышлял он, глядя на людей в камуфляже, суетившихся во дворе. – Бедной девочке уже тридцатник, а кто она? Секретутка-референт. Наверно, ей тяжело. Тем более что второй месяц общаемся исключительно по плану Маршалла... Или третий? Ох... Если все будет нормально... – При мысли о предстоящем деле Степа почувствовал волну липкого страха. – Если все выгорит... Женюсь. Честное слово».
Пронзительный порыв ветра со стороны Кремля бросил пепел с сигары ему в лицо. Степа поежился.
«Заодно и паспорт английский сделаем», – подумал он, пыхнул последний раз дымом и пошел к Мюс, показавшейся в дверном проеме.
Отправив ее с шофером на дачу, он зашел на московскую квартиру. Портфель и камуфляж были уже здесь.
Первым делом Степа включил огромный вентилятор на черной штанге, напротив которого висел в стальном кольце раскрашенный деревянный попугай с распростертыми крыльями. Попугай вместе с вентилятором были привезены из Санто-Доминго, где он купил их в бутике на главной улице – они располагались на том же расстоянии друг от друга, что и в магазине, в точности воспроизводя поразивший его эффект. У попугая с крыльев свисало множество бамбуковых трещоток, которые начинали раскачиваться, издавая при этом нежный, мелодичный и чуть грустный звук. Душе от этого становилось свободно и прохладно, как стало Степе много лет назад в струе воздуха от могучего винта, когда он вошел в магазин с раскаленной улицы. Ветерок и перестукивание трещоток всегда успокаивали его и, самое главное, каким-то образом наполняли сознанием собственной правоты.
Тщательно приклеив бороду, он посидел в кресле с закрытыми глазами, перебирая приготовления в уме. Клей надо было взять с собой на случай, если бороду придется переклеивать – про это он раньше не подумал.
Надев рясу, он посмотрел на себя в зеркало. Степы там не было. Был священник неопределенного возраста. В его пегой бороде виднелась ранняя седина. Глаза выдавали скорбную сосредоточенность духа.
Священник подумал, что надо бы сразу взять ключи, чтобы не забыть их в пальто. Он шагнул к вешалке, сунул руку в один карман, потом в другой и обнаружил пакет фисташек, которого там не было до похода в «Скандинавию».
– Мюс, – прошептал он и улыбнулся. – Мюс... Это ведь все для тебя. Чтобы я... Чтобы... Жди меня, и я вернусь. Только очень жди...
Надо было спешить – поезд со Сракандаевым отходил с Ленинградского вокзала через час.
Степе достался билет на место 28. Этот номер не значил в его вселенной ничего, но его близость к числу «29» напоминала, какое опасное дело он затеял. Идти приходилось по самому краю пропасти. Но выбора не было. Каждый раз, когда решимость слабела, он шептал:
– Чубайка и Зюзя? Чубайка и Зюзя?
Поднимавшаяся в душе волна ярости заряжала аккумуляторы, и он чувствовал свежую ненависть и силу.
Поезд удивил его своей чистотой (он давно не ездил по железным дорогам). Пока он был единственным пассажиром в купе. Дождавшись, когда проводник проверит билет, он спрятал лингам под рясой и пошел в «театральный вагон». Там было шумно и весело, играла музыка. Степа сразу понял, в каком купе едет Сракандаев – напротив его двери маячил охранник.
Через час, когда Степа вернулся, в вагоне было еще веселее, но охранник стоял все там же. Стало ясно, что в дороге удобного случая не представится.
Зайдя в свое купе, Степа положил лингам в портфель и, чтобы снять стресс, отправился в вагон-ресторан. Выпив две порции виски у стойки, он взял третью, сел за столик и уставился в телевизор под потолком. Шел фильм «Спайдермен». Фирменная запись прерывалась одним и тем же клипом – рекламой банка HSBC с толстым японцем в очках, который, шутливо пуча глаза, противным голосом пел под караоке в токийском баре:
Ознакомительная версия.
