Умно рассуждал, тут ничего не скажешь.
А я пока пойду Хафиза полистаю, не торопясь.
Или Саади.
Интереснейший перец был, кстати.
Суфий.
Аскет.
Дервиш фактически.
И – такие стихи…
…Вздыхаю, отщелкиваю докуренную сигарету прямо в спокойно разлившуюся под окном, покрытую мелкой дождевой рябью лужу.
Ежусь от подступающего холода, прикрываю фрамугу; взбив посильнее подушки и закутавшись поплотнее в колючий казенный плед, укладываюсь на узкую больничную койку.
Хафиз под рукой, за сигаретами тоже, если что, тянуться далеко не нужно.
Красота…
До томика Саади, правда, вытягиваться далековато, он на втором столике остался, вместе с остальными книжками.
На тумбочке рядом с кроватью только Кинг, Хайям и Хафиз.
Ну да ничего страшного.
Пока обойдусь Хафизом.
Хайям все-таки жестковат, его горечь нужно вином запивать, и это – как минимум…
…Прочитал первые пять случайно выбранных «газелей», задумался о чем-то своем, смутно угадываемом, ускользающем.
Завздыхал, поднял глаза в потолок, воспроизвел в голове только что прочитанные строчки, попытался вспомнить, как они звучат на фарси, и незаметно для самого себя задремал.
Отключился.
Даже сон коротко посмотреть успел, где сквозь плотную вязь зеленых листьев чинары пробиваются тонкие теплые лучики горячего южного солнца.
Вот ведь оно как бывает…
Мы видим, что римский народ подчинил себе всю вселенную только благодаря военным упражнениям и своей военной выучке. В чем другом могла проявить свою силу горсть римлян против массы галлов?
Флавий Вегеций Ренат, «Краткое изложение военного дела»
…Он меня, кстати, и разбудил.
Собственной, блин, персоной.
И – ведь не сказать, что не ждали…
…Гладко, почти что до синевы выбритый, с аккуратной легкой сединой в некогда черных как смоль волосах.
Во всем его облике только эта легкая седина и прибавилась со времен нашей последней встречи.
А все остальное – без изменений.
Будто забальзамировали когда-то давно.
А ему ведь уже довольно хорошо за сорок.
Постарше меня будет, – а как, сволочь, молодо выглядит-то!
Прям-таки залюбуешься…
…Все те же неизменные голубые классические джинсы, серый, грубый и колючий свитер.
На одном из кресел валяются небрежно кинутые туда «вечная» куртка и бейсболка от его любимого SI.
Он всегда был диким модником, наш старый, как окаменевшее говно мамонта, и такой же холодный, друг Али.
Вожак, топ-бой, черт бы его побрал.
Лидер.
И в то же время он никогда не любил, чтобы его одежда бросалась в глаза и легко запоминалась.
Понятное дело.
И наши отечественные менты, и копы из других стран, куда он время от времени направлялся бить чужие головы и подставлять свою – они ведь тоже не идиоты.
Вернее, конечно идиоты.
Но не настолько.
И ходит он, если потребуется, все так же бесшумно в этих своих, тоже неизменных и летом и зимой, легких белых кроссовках.
Я, по крайней мере, его не услыхал, пока он меня не окликнул.
И ведь при этом я не спал толком.
Так, подремывал.
А – надо же…
– Привет, – говорит, – что ли, Егор Арнольдович…
И – устраивается поудобнее на широком, чуть желтоватом от времени больничном подоконнике.
А у него там уже, гляжу, и пепельница, позаимствованная непосредственно с моей тумбочки, и все остальные дела.
Сигареты, зажигалка.
И когда только успел?
– И тебе, – кривлюсь, – не хворать, Глеб Егорыч. Или тебя лучше по-прежнему Али звать-величать?
– Да как тебе удобнее, – жмет он плечами, – так и зови. Лично мне, что так что эдак – фиолетово. Слова сами по себе, без того, что ты в них вкладываешь, – ничто, шелуха, форма без содержания.
Я негромко хмыкаю, вздыхаю, деланно-небрежно извиняюсь и валю в сортир типа умываться со сна.
Он благосклонно кивает и не торопясь прикуривает тонкую, щегольскую сигарету.
Разговор, судя по всему, предстоит совсем не простой.
Впрочем, с этим человеком любые, даже самые, казалось бы, простые вещи могут обретать какой-то не всегда ясный смысл: обычно странный и чаще всего немного пугающий. Я ему и в наши лучшие с ним времена особо в глаза не любил засматриваться.
Даже, честно говоря, не знаю, какого они у него цвета.
А ведь дружили некоторое время назад.
Точнее, – приятельствовали.
У таких, как он, с дружбой все… г-к-х-м… слишком консервативно, что ли.
У них друг – это, наверное, даже побольше, чем родственник.
А меня такое положение дел немного пугает.
И уж совершенно точно, – не устраивает.
С бездной – не играют.
С ней – не дружат.
Ее либо избегают, либо в нее падают.
Я раньше думал, что мне этой байды, по счастью, как-то удалось избежать.
А вот сейчас уже и не уверен.
Почему-то…
…Поплескал в лицо холодной водичкой, вытерся грубоватым больничным полотенцем, заодно и успокоился чуть-чуть.
А то очень уж не люблю, когда меня кто-то врасплох застает.
Особенно если этот кто-то – Али.
Вздохнул, выдохнул порезче, окончательно успокаиваясь.
Пора.
Вышел из туалета, прикурил не торопясь, сел на кровать, зевнул от всей души и довольно демонстративно потянулся.
Он – только хмыкнул.
Все правильно.
С ним в лобовую играть нельзя.
Он будет просто молчать и ждать.
Это тебе не добрый и простой, как трусы за тридцать копеек, доктор Викентий.
Тут – каждый шаг, как по минному полю.
Ненавижу…
– Как чувствуешь-то себя? – спрашивает наконец.
Типа сочувствие проявляет.
Ага.
Уже все поверили и прямо наперегонки побежали сдаваться на милость самозваному победителю.
Уповая на ваше всему миру известное милосердие и добросердечие, ваше никем, к счастью, особо не признанное величество…
– А ты сам как думаешь? – хмыкаю.
Он усмехается в ответ.
– Ну, – говорит, чуть поразмыслив, – я бы, наверное, на твоем месте немного нервничал…
– Вот и я чувствую себя самую капельку обеспокоенным. Так, слегонца, врать не буду.
Молчим.
Думаем.
Каждый о своем, разумеется.
– Догадываешься, зачем звал-то тебя? – спрашиваю.
Он отрицательно качает головой и внимательно смотрит мне в глаза.
Вот только его глаз я при этом совсем не вижу: он то ли сознательно, то случайно устроился спиной к уличному освещению.
Свет, что ли, в палате включить?
Нет.
Ни в коем случае.
Это – слабость.
Стряхиваю пепел в блюдце, вздыхаю и говорю:
– За день до покушения я затребовал у нашего с тобой общего знакомого все свои деньги, которые были у него в управлении. Где-то около полутора миллиона долларов. Более того, вел себя, скажем так, довольно жестко и вызывающе. И ему это, насколько я понимаю, совсем не понравилось. Рекомендовал этого знакомого мне в свое время именно ты. Так получилось, что меня это сейчас беспокоит. Ну чем не тема для разговора, как думаешь?
Я даже не успеваю заметить, как он оказывается рядом со мной, а его глаза буквально в нескольких сантиметрах от моих собственных.
Они у него, кстати, оказывается, серо-стальные, немного в синеву, как покрывшийся инеем и промерзший до самого основания металл.
До самой своей кристаллической, блядь, решетки.
Впрочем, сейчас это не имеет ровным счетом никакого значения…
Совершенно никакого.
Нужно просто выдержать его взгляд и ни в коем случае не отводить свои глаза в сторону.
Это нелегко, но у меня, кажется, получается.
– Ты понимаешь, – спрашивает он негромко, – что это очень серьезная предъява, Егор? Ты действительно уверен, что нам с тобой нужно это обсуждать? И хорошо представляешь себе последствия?
Мы по-прежнему продолжаем играть в гляделки, и я, постепенно обретая уверенность, усмехаюсь.
– А это не предъява, Али. Это вопрос. Ты мне лишнего не рисуй, я тоже не первый год замужем, старичок. Мне просто нужен твой совет. Вот я с тобой и советуюсь, так что тут все по-честному, понимаешь?
Он хмыкает, морщится и возвращается на облюбованный подоконник, по дороге зачем-то прихватив со стула ветровку.
Это хреново, мне почему-то так кажется.
Мне это место, знаете ли, и самому нравится.
И это, в конце концов, извините, моя палата…
И кстати, а зачем ему куртка-то именно сейчас понадобилась?
Телефон?!
Или??!!
Ствол???!!!
Господи, какой бред в голову-то лезет, думаю…
Нервы…
Мочить-то он меня здесь и сейчас – явно не собирается.
По любому.
Он – кто угодно, только не дурак…
…Он тем временем достает из внутреннего кармана фляжку, делает из нее короткий, но явно глубокий глоток, после чего протягивает ее мне.
– Будешь? – интересуется.
А почему бы, собственно говоря, и нет?
Беру флягу, отхлебываю.
Да…
Виски он выбирать умеет.
Надо отдать должное.
Я вот, к примеру, до сих пор пью купажированные сорта просто потому, что в односолодовых так и не научился разбираться.
