В июне 1998-го, как раз когда мы строили новый приют, я получила награду из рук самого принца Астуриского.
Как-то раз у нас дома раздался телефонный звонок. Трубку снял Пьер. Он сказал мне, что испанская монаршая семья решила вручить мне особую награду за заслуги в пропаганде гуманистических ценностей. Мы никогда не слышали о такой награде и понятия не имели о том, как о нас узнали. Оказалось, что награда эта очень почетная. А сумма прямо-таки невероятная — пять миллионов песет, или сорок тысяч долларов.
Мы полетели в Испанию, взяв с собой пятилетнюю Адану. Нинг пошла в школу. Пока мы были в отъезде, за ней присматривала моя приемная мать. Летели первым классом, что было для меня в новинку. Нас принимали как королей, хотя мы по-прежнему выглядели очень скромно. Уже в Овьедо, столице Астурии, я узнала, что вечером мне предстоит произнести речь. К этому я не была готова, к тому же перспектива выступать перед таким количеством умных, хорошо одетых людей пугала.
Мы вошли в огромный зал для приемов, где уже ждали телеоператоры и фотографы. Испанский принц представил всех присутствующих. Красивая африканка рядом со мной оказалась Грасой Машел, женой Нельсона Манделы и вообще женщиной самой по себе исключительной. За мной стояла Ригоберта Менчу, которая уже удостоилась Нобелевской премии за свою подвижническую деятельность в Гватемале, — даже я была наслышана о ней. Увидела я и Эмму Бонино — она приветствовала меня взмахом руки и ободряющей улыбкой. Собрались восемь женщин — всех их награждали за работу по защите прав женщин и детей.
Я так нервничала, что едва понимала речь принца, однако то, что смогла разобрать, очень меня тронуло. Принц говорил о равнодушии западных стран в отношении тех вопиющих жестокостей, что творятся в других частях света, где так ужасно обращаются с женщинами и детьми.
Подошла моя очередь, и я стала говорить о положении женщин в Камбодже. Я рассказывала о собственной жизни и о жизни тех девушек, которых заперли в борделях, сделав рабынями, о том, как плохо с ними обращаются, какое насилие они терпят. Говорила, что все знают о мягкой улыбке камбоджийских девушек, но улыбка эта не настоящая.
Я сама удивилась, что так долго выступала перед аудиторией. Когда же закончила, весь зал взорвался аплодисментами, а некоторые слушатели плакали. Выговорившись, я почувствовала себя опустошенной, однако было приятное ощущение выполненного долга и уверенность, что своим выступлением я чего-то добилась. Ко мне бросились тележурналисты с просьбой дать интервью, однако Граса Машел попросила их прийти позднее. Они с Эммой Бонино видели, как мне тяжело, и отвезли в отель. Адана плакала, пока меня не было, и я принялась успокаивать ее.
На следующий день проходила церемония вручения награды. Нас попросили прийти в национальных костюмах. Это было любопытное зрелище, и посмотреть на нас пришло большое количество людей. Астурийцы тоже надели свои нарядные одежды. Для меня мир как будто перевернулся. Там, у себя, я была просто женщиной, которая трудится ради несчастных девушек, томящихся в неволе. Здесь же со мной обращались как с королевой. Я чувствовала себя Золушкой, совсем как в той сказке из французской книжки Аданы.
Всемером мы взялись за руки и выступили вперед. Нам снова бешено аплодировали. Затем полагалось засвидетельствовать свое почтение принцу. Я боялась, что придется опуститься на колени и склонить голову — так поступают камбоджийцы, показывая, что они всего лишь пыль у ног его величества. Мне очень не хотелось стоять на коленях, ведь я уже не была рабыней, однако мои опасения были напрасными. Принц просто протянул мне руку для пожатия и поприветствовал по-французски. В Камбодже при обращении к королю пользуются особым языком, в котором полно архаичных форм и на котором за пределами дворца не говорят. Однако испанский принц оказался человеком дружелюбным, чуждым искусственным церемониям, за которыми невозможно разглядеть человека. Мне показалось, он проявил к моей работе неподдельный интерес.
Меня познакомили с его матерью, королевой Софией. Она замечательная женщина, твердость сочетается в ней с любящим сердцем. И она по-настоящему предана делу — помощи женщинам по всему миру. Переводчиком у нас была Эмма Бонино. Королева взяла на руки Адану и стала играть с ней. Было видно, что это хорошая, добрая женщина — мне она понравилась с первого взгляда.
Я была очарована непринужденностью и обаянием этого удивительного семейства. Они, монархи огромной страны, принимали меня как равную — вот что было для меня удивительно. Я говорила с ними от чистого сердца. Они знали о моей работе, о том, чем я занималась до этого, и все же не перестали уважать меня, девчонку из пнонгов, бывшую грязную проститутку.
Потом мы раздавали автографы, нас фотографировали и устроили в нашу честь роскошный банкет. Людей было очень много. Специально для этого случая я купила туфли на каблуках, и они натерли мне ноги до крови — я не привыкла к такой обуви. Так что я тайком сняла туфли и сунула в сумку. Остаток вечера я в каком-то полубессознательном состоянии пожимала всем руки, стоя босиком.
* * *
Обнадеженная теплым приемом в Испании, я подумала, что наконец-то наше дело найдет поддержку и нам не придется больше выпрашивать подачки. До этого мы каждый раз, когда возникала нужда в деньгах, отправлялись к крупным западным благотворителям, которые смотрели на нас сверху вниз. Средства, вопреки договоренностям, поступали тоненьким ручейком и позже обещанного. Однако когда я вернулась из Испании, у меня с собой было достаточно денег, чтобы предпринять нечто значительное. Но самым важным казалось то, что наше дело нашло понимание у других, вызвало желание помочь. Мы больше не были одиноки. До этого момента я действовала по наитию. Теперь же мы могли свою деятельность планировать.
После завершения строительства центра имени Том Ди остро встал вопрос о том, где можно разместить спасенных нами семи-восьмилетних девочек. Некоторые не могли вернуться в семью — слишком высок был риск того, что их снова продадут в публичные дома. Они столько всего вынесли, им необходима была любовь и забота, они нуждались в ком-то, с кем можно было бы поговорить, кому можно довериться. А еще они должны были ходить в школу. Им предстояло родиться заново, и я не хотела передавать этих маленьких девочек в какой-нибудь сиротский приют, где они не получат должного внимания, где над ними будут издеваться или, в лучшем случае, ограничатся предоставлением сносных условий и обеспечат питанием. На душевную теплоту рассчитывать не приходилось.
Мне казалось, что девочкам будет хорошо только где-нибудь за пределами Пномпеня. К воротам приюта в Туол Кок — о нашем местонахождении уже прознали — иногда приходили сутенеры и угрожали девушкам. К тому же в приюте происходило постоянное движение: кто-то прибывал к нам, кто-то от нас уходил. А девочкам нужно было что-то основательное, постоянное. Мне пришла в голову мысль купить землю рядом с домом отца и построить там детский центр. Я несколько раз приезжала к отцу и видела, что деревня растет, жизнь в ней налаживалась. Школа стала просторнее. А рядом находился лес. В деревню переехало много новых людей, а старожилы стали со мной сама любезность — я теперь была женой белого человека, жила в городе, ездила на машине.
Я хотела дать понять им, что даже если была проституткой, даже если моя кожа темнее, чем их, я все равно остаюсь человеком добрым. Я совсем не глупа и смогла многого добиться. Невзирая на их со мной обращение в детстве, я пробилась в жизни. Я помогаю другим, и они могли бы.
Еще одним аргументом в пользу этой идеи было то, что в деревне девочки будут в большей безопасности — Тхлок Чхрой находится достаточно далеко от столицы. Рядом с приютом будет сад, девочки вырастут сильными и здоровыми, будут ходить в школу.
На деньги, полученные в качестве награды от принца, мы приобрели участок неподалеку от деревенской школы. А если точнее — то самое поле, куда я бросала гранату и училась чистить ружье во время военных сборов. Вокруг были рисовые поля и сады. На участке мы построили большой дом на сваях. Рядом вырыли пруд для разведения рыбы, поставили курятник, выделили место для ткацких станков и швейных машин. Я хотела, чтобы дом радовал глаз, и мы вместе разбили цветники. Семечко похоже на маленькую девочку: поначалу оно крошечное и вроде бы никчемное, однако если за ним как следует ухаживать, вырастает в прекрасный цветок.
Теперь в центре шестьдесят девочек. Когда мы вытаскиваем из борделя очередную несовершеннолетнюю девочку, всегда спрашиваем, хочет ли она вернуться к родителям. Некоторым девочкам совсем немного лет, но все же к их мнению стоит прислушаться. Иногда мы устраиваем девочек обратно в семью, если отцу и матери можно доверять. Мы хотим быть уверены, что их не продадут снова, поэтому время от времени наведываемся в такие семьи. Порой бывает достаточно немного помочь семье деньгами, чтобы люди выбрались из беспросветной нужды и открыли свое дело.
