Говорить было трудно, даже с мамой. Казалось, гораздо естественней было бы молчать, даже когда он хворал или пребывал в смятении. Иногда она звала его к себе.
– Джон, с тобой все в порядке? Скажи что-нибудь. Ну-ка, высунь язык. Джон, что с тобой стряслось?
Но он только смотрел ей в глаза. Иногда он болел, но это была его болезнь, поэтому все, что касалось его, обсуждению не подлежало. Он позволял матери осмотреть его язык, позволял ей держать его за руку, чтобы проверить, нет ли у него температуры. Потом, она говорила: «Джон, Джон, ты заболел, мой бедный малыш». Так вот, когда она это говорила, он изумлялся. Он чувствовал, что все это происходит в ее воображении. Она это выдумала. «Я просто стою тут». Это означало, что он находится вовне, снаружи, повсюду – вне своей оболочки, в сознании других людей. Они могли видеть его, и, будучи старше, они могли видеть его в ином свете, чем он мог себе представить, и могли делать недоступные ему выводы. В своем сознании они могли запечатлеть его рост, вес, черты лица, нрав и состояние, чего не мог он. Он просто находился там, силясь разобраться, в ожидании.
Еще была церковь. Бог на словенском языке. И Иисус. Он помнил поющих людей. Его мама сидела рядом с ним, пела и была на удивление красива. В ней появлялось нечто новое, иной, более душистый аромат. Ему тоже хотелось петь. Воскресный утренний свет в церкви был воистину сладок. Все пели, а он не знал слов. Земля так прекрасна, так здорово жить, сидеть в церкви. Вдруг он слился с людьми, с землей, запел вместе с мамой, придумывая на ходу слова, не в силах хранить молчание. Он пел от жажды жизни. Какой был прекрасный момент.
Из ниоткуда возник локомотив, большой и черный. Удары колокола, вращение стальных колес внушали ему страх.
– Джон, – сказала мама, – мы уезжаем.
Они сели в поезд. До него донеслось пыхтение локомотива. И поезд медленно тронулся, унося его с собой. Он был в восторге от поезда. Он видел, как дома то приближаются, то убегают от него, сначала медленно, потом все быстрее, стремительнее. И вскоре послышалось подобие музыки: раз-два-три, раз-два-три. Большие предметы проносятся мимо, раз, дерево, дом, раз, музыка, раз-два-три. Раз и раз. Два и два. Колеса скрежещут. Дорога, река. Раз. Раз. Рев локомотива. Как жаль, что за короткий миг нужно было увидеть так много предметов. Он не успевал их даже как следует разглядеть, по одному за раз. А великая страна, вся земля бесконечно простирается во все стороны. Сердце просто кровью обливалось. Он хотел ко всему прикоснуться. Он хотел быть хоть как-то причастен ко всему этому. Он хотел обо всем узнать, он хотел что-то значить для каждого дерева, каждого дома, каждого лица, для всей земли, для поросших травой и цветами холмов, для всех рек и ручьев. А дом, в котором он жил с мамой и папой… где-то он теперь? А где теперь он, обитатель этого дома? Маленький мальчик, который не мог научиться читать…
Он переехал на новое место. Здесь не было холмов. Не было простора. Новые лица, новые улицы, а он все тот же, хотя и одет в новые брюки и новую курточку.
Потом во сне он унесся к чему-то новому, к новой красоте – маленькой девочке из третьего класса по имени Максин. Во сне он отправился к ней, и она увидела его любовь и полюбила его. А дело было так: они гуляли, держась за руки. Утром, когда сон улетучился, он был без памяти влюблен в эту девочку. Он не мог есть завтрак и побрел в школу, как завороженный, желая, чтобы тот сон никогда не кончался. Когда он увидел ее в классе, то был сражен любовью и едва устоял на ногах. Она сидела на две парты впереди, через проход. И весь день он просидел, уставившись на ее шелковистые каштановые волосы, все еще переживая свой сон. Он забыл, что находится в школе. И каждый раз, когда его вызывали к доске, он понятия не имел, что сказать. Сказать было совершенно нечего. Он знал одно – что влюблен в эту девочку, в нее и только в нее. Ему не хотелось знать ничего, кроме того, что и она его любит. Интересно, думал он, что бы это значило. Целый месяц он ходил тайно влюбленный в нее. Потом она стала таять в его глазах, хотя продолжала ходить в школу, но уже перестала быть для него тем, чем была раньше.
Вечер. Он шел домой через школьный двор и что есть мочи горланил «Долгую дорогу в Типперари» и не заметил, как по ступенькам школы спускается мисс Фарго. Ему-то казалось, что он один, а значит – можно вволю наораться. И тут у подножья лестницы он увидел ее, застывшую в изумлении.
Он услышал, как она подозвала его:
– Иди сюда, Джон!
И он подошел, сгорая от стыда за учиненный им шум и гам. Он же не знал, что рядом кто-то есть. Он не хотел, чтобы кто-то его услышал. Он стоял перед ней и от неловкости мял в руках кепку.
– Джон, где находится Типперари? – полюбопытствовала она.
– В Ирландии, – ответил он, не смея поднять на нее глаз.
Она была молоденькой учительницей и ужасно нравилась ему. В ней была красивая печаль; можно было сидеть в классе хоть целый день и смотреть на нее. Однажды она грустно вздохнула – и он грустно вздохнул, и она его увидела и услышала. Потом взглянула ему глаза и улыбнулась. Она улыбалась ему одному, и, когда он вышел из класса на перемену, от счастья изо всех сил рванулся бежать по школьной территории – так это было здорово! Ведь на него, именно на него смотрела мисс Фарго и улыбалась ему.
Она молча простояла у подножия лестницы целую нескончаемую минуту; потом он почувствовал, как ее рука погладила его волосы.
– Спасибо, Джон, – сказала она.
Такое не забывается: он испытывал совершенно незнакомое сладостное чувство.
Долина. Раскаленное солнце. Он шагает по дороге через страну виноградников, с ним Жирняга Каракян, Пит Тобин и Рекс Форд… они идут купаться, прохлаждаться, плескаться, нырять. Все мальчишки ходят нагишом…
Разве забудешь, как они ныряли…
Откуда ни возьмись – война. Он бегал по городу, выкрикивая газетные заголовки: «Мир! Мир! Война окончена…»
В его снах безудержно мчался локомотив, и его потянуло в дальние края, прочь из долины – за горы, к морю, в незнакомые города, неведомые места. Еще ему снились огромные корабли… они плыли далеко-далеко… во все уголки земли, в Типперари…
Он ехал один в поезде, который пересекал горы. Ему минуло семнадцать… затем в автобусе… девятнадцать… затем в нью-йоркской подземке… двадцать…
Снега, сонмы живых людей… двадцать один… День, ночь, земля, он. Снова и снова. День, ночь, опять земля и опять он. Снова и снова.
Он сидел в своей комнатенке и выпивал… двадцать два… Напротив за столом, уставившись на него, сидела девушка. Он долго молчал, минут десять, и пил…
Потом говорит:
– О чем ты спрашивала?
Она плакала… день, ночь, по пути к новому моменту разговора, существования. И опять он вовне, в чужих мыслях, с другим значением…
Он услышал ее слова:
– Джон, Джон, ответь, что ты думаешь?.. Джон, с тобой все в порядке?
Он увидел себя в слезах перед домом… и услышал обращенные к нему слова девушки, которые повторялись опять и опять…
– Джон, с тобой все в порядке?
Но она ему что-то говорила… что-то забавное, чем вызвала в памяти картины моря в его снах и мгновения жизни… Эта девушка, подумал он, слишком уж хороша… Затем он беззвучно засмеялся, глядя ей в лицо. Это рассмешило его…
– Повтори, о чем ты говорила, – попросил он.
Он познакомился с ней в дешевеньком дансинге…
– Повтори, о чем ты говорила, – попросил он. – Я не совсем понял.
Она снова заговорила. Казалось, она чего-то опасается. Она курила сигарету. Все, что он мог разобрать, – это то, что уже пошел второй месяц и что это от него, она уверена, что от него… У нее были другие мужчины до него, но после того, как появился он, у нее не было других. Он ей верит? Других у нее не было. Она уже пять месяцев, как не прикасалась к другим мужчинам. Она хранила ему верность… Он ей верит? А теперь уже пошел второй месяц, и она боится… лишилась сна… ей обязательно нужно было с ним поговорить… что он на это скажет?
– Ты хочешь сказать, – больше разговаривая с самим собой, чем с ней, сказал он, – что я собственной персоной нахожусь в тебе, что я расту… ты это хочешь сказать?
– Да, да, – сказала она. – Джон, пожалуйста, верь мне… вот увидишь, честное слово, сам увидишь, что он – от тебя… Я никого не любила, кроме тебя… Я знаю, ты не хотел, чтобы так получилось… и я тоже… так уж случилось… но он твой, честно, твой, Джон! Я не выдумываю…
Он снова рассмеялся, почувствовав себя большим… вне самого себя… владеющим всем миром.
– Я, – сказал он, – я собственной персоной расту внутри тебя…
– Значит, ты хочешь его? – сказала она. – Я могла бы от него избавиться… есть врачи, я могла бы от него избавиться… но я подумала, может, тебе интересно узнать…
Он рассердился, встал и встряхнул ее, и через мгновение улыбнулся ей.
– О чем ты говоришь? – сказал он. – Не смей болтать, как потаскушка…
