Все дружно кивают.
Я всматриваюсь в полосу света над их головами, волшебно-розового, и продолжаю свою лекцию о методах контроля над сознанием, очень напоминающих гипноз. Китс, можно сказать, делает весьма прозрачный намек на то, что механизм действия слова сродни магии.
— Словесное воздействие может на какое-то время нейтрализовать мозг. Могли бы вы сами привести какой-нибудь пример? — говорю я.
Все опять дружно кивают, не сомневаясь, что могли бы. И пусть не сомневаются, я же не полный идиот, чтобы действительно ждать от них ответа.
— «Майя». Это понятие обыгрывается почти во всех восточных культовых общинах. Наш мир — лишь некая грубая материальная иллюзия, в которой каждому из нас заранее отведена определенная роль. Вот что оно означает. Настоящая же реальность скрыта за этой обманчивой завесой. Теперь, чтобы окончательно сбить вас с толку, добавлю, что это понятие вполне органично для индуизма с его особой системой символов. Но! Уроженцы Запада — кое-кто из них — склонны воспринимать подобное отрицание реальности мира чересчур буквально. Вот они-то и кидаются в крайности, до бесконечности, отринув и заклеймив собственное — никчемное, как им начинает казаться — прошлое. Так, вступая в ряды общества «Харе Кришна», вы подвергаетесь великому соблазну: отдать всю оставшуюся жизнь исключительно на милость Кришне. Теперь, что бы с вами ни происходило, на то его воля. По сути дела, вам мало-помалу навязывают упрощенное решение всех острых и спорных проблем, отныне никаких угроз, никаких душевных терзаний, никаких страхов и чувства вины.
Я тыкаю пальцем в свой стакан.
— Никто не хочет выпить еще?
— Нет, спасибо… пока неохота…
— Видите ли, мне бы не хотелось прерывать показ, так что лучше налить себе чего-нибудь заранее.
Раздается легкий ропот, но все сидят на месте.
— И все-таки… никому не хочется налить себе еще?
— Можно…
— Нет-нет…
— Попозже…
— Учтите, то, что вы увидите, потребует полной эмоциональной отдачи, ведь манипулирование сознанием людей напрямую связано с жестокостью… и будет очень досадно, если кто-то кинется искать бутылку…
— Нет, все нормально, никаких проблем.
— Но вдруг вам захочется снять нервное напряжение, — продолжаю давить я.
— Погодите!
Билл-Билл все-таки нехотя встает и направляется к столику с напитками. Мы все наблюдаем, как он сначала берется за бутылку с джином, потом, передумав, хватается за водку, потом, чуть отступив, подходит к виски. За ним гуськом плетутся Мириам, Пусс, Йани.
— Ха-ха, ну что, теперь понятно? — Я подмигиваю остальным. — Кап-кап-кап на мозги, суперсредство. Вроде рекламы, действующей на подсознание, когда вам пытаются впарить какую-нибудь дрянь, чипсы или очередное газированное пойло… «это то, что вам нужно»… «истинный вкус блаженства»… Ну ладно, теперь все по местам.
— Что-что?
— Сказал же вам человек: «по местам».
— А как же насчет выпивки?
— Да на черта она вам сдалась; он нарочно вбил вам в башку, будто вас обязательно потянет снова промочить горло.
— А зачем ему?
— Чтобы мы поняли, как дурят головы во всех этих святых поселениях.
— Термин «промывание мозгов» пришел к нам из Китая, — продолжаю я. — Впервые введен в обращение американским журналистом Эдуардом Хантером. Ему сообщили об этой… м-м-м… методике китайские осведомители из окружения захватчиков-коммунистов. В Европе о ней узнали в период корейской войны, обнаружив, что некоторые из попавших в плен американцев абсолютно уверовали в то, что совершили какие-то мифические преступления против китайцев.
Тим и Йани находят это необычайно забавным. Когда я спросил их, что тут такого смешного, оба синхронно посылают мне воздушные поцелуи.
Кресло Рут пусто. Я вставляю в магнитофон кассету.
…Тысячи и тысячи невест в белых платьях замерли от напряжения, вцепившись в руку своих одетых в соответствующие парадные костюмы женихов, и происходит все это на огромном стадионе, серые бетонные плиты, ни единого цветочка. Часть пленки потрачена на то, чтобы запечатлеть это массовое венчание мунитов; в тот момент, когда они со строгим торжественным видом совершают поклон, на экране появляется врезка: верхушки деревьев медленно склоняются над джунглями Гайаны. И вот уже наплыв, деревья растворяются, их сменяет сцена массового самоубийства в Джонстауне. Раздувшиеся трупы на дощатых тротуарах, тела, кое-как наваленные одно на другое, тела в грубо сколоченных хижинах, тела у трона из винила и хрома.
Финальный кадр — горы раздутых трупов при беспощадном свете солнца. Замечаю у двери Рут, слабо освещенную экраном, на котором все еще Джонстаун. Мириам передает ей тарелку с едой, она что-то берет, я не вижу, что именно, но вижу, как она кормит кошку. Дьявол, да это ОВЦА. Бяша-бяша, с ярко-красной полосой вдоль хребта.
Восемнадцатого ноября 1978 года конгрессмен от штата Калифорния, мистер Райан и трое журналистов были сбиты выстрелами на взлетной полосе около Джонстауна, в Гайане. В тот же день в половине шестого преподобный Джим Джонс произнес свои последние слова: «Раз мы не можем жить в мире, то давайте с миром умрем… Пусть каждый выпьет смертельное питье, как это делали в Древней Греции. Это будет беспрецедентным актом, какого еще не знала история человечества». И очень скоро девятьсот тринадцать членов возглавляемой им калифорнийской секты «Народный храм», в том числе двести шестьдесят детей, выпили какую-то бурду с добавкой цианистого калия. Матери лили ее в рот младенцам с помощью шприца… Тех, кто проявил слабодушие, пристрелили на месте. Почти все дети были под опекой администрации Калифорнии. Их усыновили и удочерили члены калифорнийского «Народного храма», до того как переселились — по призыву Учителя — в джунгли Гайаны. Ловкий ход: обеспечить себя дотациями на детей и бесплатной рабочей силой…
Рука Ивонны на моем колене, она крепко его сжимает, она не желает смотреть, как убивают детей. Я успокаиваю ее: у нас на пленке нет таких сцен, веки ее дрожат, она шумно вздыхает, обдав меня теплым дыханием. Я слегка отстраняюсь и снимаю с колена холеную ручку, в ответ Ивонна притискивает к моей ноге свою не менее холеную ножку. Пол-экрана вдруг загораживает жирный овечий зад. Проклятая скотина забрела в комнату. Где же Рут? Я оборачиваюсь и вижу: сидит в своем кресле, скрестив ноги и подперев щеки ладонями.
А на экране постепенно проступает изображение молодой женщины лет тридцати с лишним, на ней костюм из кримплена, фасона семидесятых, она сидит очень прямо, как дикторша, и, глядя прямо в камеру, уговаривает:
— …вот где вы встретите самых настоящих, самых преданных друзей, и они приведут вас к самым нежным и добрым, способным любить сердцам. И вы наконец обретете духовного наставника, вдохновляющего, понимающего и сочувствующего. И то, о чем нельзя было даже мечтать, станет явью. Не оставляйте дерзких надежд — и вы найдете свою прекрасную радугу.
Перерыв. Робби подливает мне виски, Гилберт хватает мой стакан, чтобы добавить льда и содовой. Пусс протягивает три куска куриного рулета и праздничную, в рождественских колокольчиках и остролистах салфетку, после чего восхищенно поднимает вверх большой палец. Мириам гладит меня по руке, ей кино тоже очень понравилось.
— Как трогательно, до слез. Эта женщина… как сложилась ее судьба?
— Ее сбили машиной наемные убийцы.
— Боже мой! — Она качает головой. — Это вы нарочно меня заводите, Джон!
— Ну что вы… я бы никогда не осмелился.
— Ха-ха-ха, — хохочет она. — Гм-м.
Тим и Йани, как примерные ученики, тянут руки. Я не реагирую, но они все равно кричат:
— А где же была школа?
— Да, где? И куда смотрели родители?
Ну, заладили… знакомая песня.
— Идеальных социальных условий вообще не существует. Мы сейчас говорим не о том, как все должно быть, мы обсуждаем деструктивное воздействие…
— … сект, — хором завершают они.
— Мой отец, дорогой мой папочка, когда-то сказал мне, да-да, так и сказал: «Два сына растут, и оба с придурью».
— Заткнись, ты…
— А сам заставлял меня надевать девчоночьи платья, жутко было противно.
— Ха-ха-ха… — Пусс хохочет громко, во все горло, не может остановиться.
Ивонна просит рассказать о трансцедентальной медитации, о контактерах (с космосом) и об НЛО. Я оборачиваюсь на Рут: она слишком уж внимательно смотрит… нет, не на меня — на свою мать, затем переводит взгляд на отца, затем — на Билл-Билла, на Пусс, на Ивонну, на Йани. И взгляд этот — оценивающий и отстраненный. Опасный взгляд.
Мне было видно все, я хорошенько все рассмотрела, чего стесняться-то. До мелочей. Колечки в сосках Йани, выцветшую махровую рубашонку Билл-Билла, его волосатые ноги и такие же волосатые — моего папочки. Папочкины мосластые ступни, большой палец у него короче соседнего. Мамин затылок, два волоска, прилипшие к ее блузке. Низкий потолок, желтые кресла с прямыми подлокотниками. Стакан Ивонны, ее сигарету и его самого. Пи Джея. Я увидела, как он снимает со своей ляжки руку Ивонны и перекладывает снова ей на колени. Вот в этот момент я и поняла, что мне нужно предпринять. Каким образом, я пока не знала, но сама идея — просто идея — возникла, и это давало какую-то надежду…
