- Нет, нет! Но решительно прошу вас этого не делать!
Обещайте мне, пожалуйста, что вы ни под каким видом этого не сделаете.
Я дал ему слово. По этому случаю я пожал его большую, сильную руку. Я запомнил это потому, что обычно мы только кланялись, здороваясь и прощаясь. Священник кланялся мне, если приходил позднее и заставал меня уже за столом. Всякий раз, когда я уходил раньше, разморенный жарой да вдобавок и вынужденным бездельем, я тоже только кланялся ему.
- Торжественно обещаю! - сказал я.
Но в тот же самый день, несколько часов спустя, я спросил про эту книжку в большой ватиканской книжной лавке на виа делла Кончилиационе. У меня в кармане бьш билет в кино, сеанс начинался только через двадцать минут, и, вместо того чтобы торчать в фойе, я вышел на улицу. За углом я увидел огромную, ярко освещенную книжную лавку. Прогуливаясь по вечерам близ собора святого Петра, я не раз обращал на нее внимание, но в те часы двери лавки были закрыть! и свет в ней не горел. А вот теперь я заглянул внутрь. Какие великолепные книги лежали на массивных длинных прилавках! Различные жизнеописания, художественные монографии, альбомы, посвященные религиозному искусству, богато иллюстрированные литургические справочники.
Обслуживали лавку люди в сутанах. Видимо, они не принадлежали к преуспевающей части духовенства и здесь немного подрабатывали. Но, прежде чем я понял, что передо мной стоит такой же продавец, как и все остальные в этой лавке, я с удивлением поглядел на седого священника, который обратился ко мне с вопросом:
- Чем можем служить?
- Дайте мне, пожалуйста, книгу священника Пиоланти, - сказал я тогда.
Хотя книжная лавка тоже находится в Ватикане, все-таки это не Ватиканская библиотека, и, следовательно, я не нарушил своего обещания. Впрочем, однажды сказав себе, что Пиоланти, видимо^, очень чувствителен ко всему, что касается его книги, я в дальнейшем придерживался этой версии. И не считал, будто поступаю неделикатно, спрашивая про его книгу.
- Вы желаете книгу отца Пиоланти. - Седой священник внимательно посмотрел на меня. - Нет, у нас нет этой книги.
- А где я могу ее достать?
- Не скажу вам, - покачал он головой.
- А как она называется?
Священник не сводил с меня глаз и не переставал качать головой. Его "не скажу вам" в равной мере могло означать "не сумею вам сказать" и "не хочу". Однако, когда на вопрос о заглавии он в точности повторил ту же фразу, я понял, что должен толковать его слова в другом значении.
Я спросил:
- Значит ли это, что книга священника Пиоланти не отвечает вашим требованиям?
- Ее нет в продаже. Чем в таком случае мы можем вам быть полезны? Если вас интересуют исследования об отсталой в своем развитии итальянской деревне, то у нас имеются превосходные и очень серьезные книги на эту тему.
- Спасибо, - ответил я. - Может быть, зайду в другой раз, а сейчас мне уже пора.
Я взглянул на часы. В самом деле! Нужно немедля бежать, иначе я опоздаю. "Бедный Пиоланти, - подумал я, - так вот в какое затруднительное положение он попал!" Фильм был неплохой, американский, остросюжетный. Следя за ходом действия, я забь1Л о собственных заботах, что уж говорить о чужих. После кино я пошел прямо домой. Лакей еще не спал и сообщил мне, что синьор Кампилли вернулся из Абруцц, но тут же уехал на воскресенье в Остию. Вспомнив о его просьбе или, вернее, предостережении, я сказал, что хоть завтра и воскресенье, я позавтракаю в обычное время, так как потом пойду к мессе. Я выбрал расположенную неподалеку церковь святого Онуфрия, от которой начинается чудеснейшая прогулка по Яникулуму; обьгано, когда я проходил мимо, церковь бывала закрыта. Я провел там полчаса, тихонько, чтобы не мешать молящимся, переходил от часовни к часовне, разглядывая фрески Доминикино и Пинтуриккио, а также памятник и надгробье Тассо, который последние месяцы перед смертью жил при этой церкви и здесь умер.
Во второй половине дня-чай в пансионате "Ванда". Сердечно и просто здороваюсь со всеми домочадцами. Помимо них присутствуют дама с дочерью и священник. Дама доброжелательная и веселая, из разговора выяснилось, что она бывшая помещица.
Священник сухощавый, оживленный, великосветские манеры, сутана с лиловыми кантами-значит, прелат. Время от времени он нарушал молчание, бросая короткие, чаще всего саркастические замечания, которым все благоговейно внимали. Если он высказывал их с улыбкой, впрочем, всегда иронической, - смеялись. Когда же он высказывал их серьезным тоном, никто не смеялся, даже если замечания были забавные. Он постоянно жил в Риме, где руководил эмигрантским научным центром. Услышав слова "научный центр", я сообразил, кто такой этот священник и как его зовут: Кулеша-историк восточных церквей, солидный ученый; перед войной его перевели из Люблинского католического университета в Рим, в Институте Орьентале при конгрегации пропаганды веры. Со времен войны он ничего нс публиковал. И Кракове мне говорили, что Кулеша поглощен политикой. А дама с дочерью попали в Рим и первый год войны. Кажется, у них тут была близкая родственница в монастыре, где и они как будто жили. По крайней мере так получалось из разговора.
Моя особа нс вызывала у них особого интереса. Когда меня представили священнику и дамам, старшая из них, мать, сказала:
- О, я вижу, кто то новый!
- Это и есть пади молодой гость из Кракова, о котором я вам говорила, пояснила пани Рогульская.
- Ах, правда! Вы, наверное, приехали навестить родных?
Прелат Кулеша пошутил:
- У тих стало очень модно посещать родных за границей.
Правительство тратит на это огромные деньги. Трогательная забота!
Вес засмеялись. Кроме меня. Мы сидели в комнате пани Рогульской. Было тесновато. Отсюда уже вынесли кровать Козицкой-она, вероятно, вернулась в свою комнату. Со всего пансионата притащили кресла. Я узнал кресло, которое стояло в моей комнате, когда я жил в пансионате. Кусок обивки справа на внутренней стороне оторван-- значит, то самое. Для гостей сюда внесли три-четыре столика. Надо было следить за каждым движением, как бы что-нибудь не опрокинуть. Но, конечно, здесь нам было лучше, чем в столовой, через которую то и дело проходили постояльцы пансионата.
- Трогательная забота! - повторил Кулеша и продолжал:-- Сперва опасно было признаваться, что у тебя есть связи с заграницей, а теперь наоборот: чтобы числиться на хорошем счету, надо иметь за границей родственников. И даже получается так, что если нет у тебя рассеянных по свету отца, матери, сестры или брата, то никуда тебя нс пустят. Дудки, сиди дома!
- Преувеличение! - сказал я.
- Метафора, - отпарирован прелат и добавил с деланной важностью:-Простоте, я специалист по истории восточных церквей. Мне вы можете верить!
Теперь я засмеялся. По гак как выражение лица у Кулеши было суровое, все приняли его злорадное замечание насупившись, даже Малинский, который в обществе прелата держал себя свободнее, чем остальные. Он не возражал ему, но иногда подхватывал слова Кулеши и развивал его мысль. Остальные же внимали речам Кулеши-как абсолютной истине, к которой ничего нельзя добавить. Несколько раз они встречали замечания прелата деликатным смехом, поэтому я сперва не понял, до какой степени все здесь считаются с его мнением и сколь трепетный страх вызывает у них его личность. Это обнаружилось лишь немного позднее. При всем его светском лоске и даже изяществе как в движениях, так и в способе выражения мыслей, характер у священника был вспыльчивый, бурный.
- R одном только этом пункте не соглашусь с вами, - возразил я прелату в тоне легкой, светской пикировки. После чего чистосердечно и с полной убежденностью добавил:-Зато в других вопросах, и в первую очередь во всем, что касается вашей научной специальности, буду считать для себя честью принять мнение историка и исследователя, которого знают и ценят- в научных кругах всей Польши.
- Пожалуйста, без комплиментов! - холодно и резко заявил Кулеша. - Я стреляный воробей, меня не проведешь на такой мякине.
- Я говорив от чистого сердца! - -воскликнул я.
- Быть может, и чистого, но разрешите заметить вам, сударь, - наивного! Вы приезжаете сюда, чтобы расколоть эмиграцию. Вашим хозяевам не удалось с помощью агентов сломить наше сопротивление, а теперь пришел черед для сознательных или бессознательных действий через друзей и родных!
Он отвернулся от меня, дав понять, что его не интересуют мои кокпрдоводы, и тут же завел оживленный разговор с пани Рогульской по поводу организуемого им в ближайшее время польского богослужения. Племянница хозяйки, пани Козицкая, не сводила глаз с прелата. Чувствовалось, что она восхищается им, его словами, его голосом. Когда прелат напал на меня, в ее глазах блеснули радость и ирония. Она сидела поблизости от меня.
