— Ну да… — Мередит не была готова обсуждать с ним Сэма. — Мне попугай не по карману. А Джон Муди — как вы должны понимать, раз знакомы с этой семьей, — никогда не раскошелится ни на что подобное, да и в принципе не одобрит.
— Но я Конни так отдам.
Мередит внимательнее всмотрелась в черты лица мистера Сноу. Какое доброе, приветливое лицо…
— Не следует ли Бланке знать, каким именно другом вы были ее матери?
— Она уже знает обо мне все, что нужно. Я — хозяин зоомагазина.
Мередит погрузила попугая со всем его приданым в «фольксваген». Всю дорогу, демонстрируя свой скверный характер, птица перемежала скрипучие вопли недовольным бормотанием. Мередит подмывало развернуться и сдать это сокровище обратно в зоомагазин, но она все же продолжала ехать к дому. Думая о том, какой покладистой и легкой уродилась Бланка, как мало в ней общего с Сэмом и Джоном Муди. Добрая девочка, которая болеет за других и слишком многое принимает близко к сердцу.
— Ну нет, такому в моем доме не бывать, — заявила Синтия при виде Мередит с насестом, ночной клеткой, колокольчиками, пакетами с птичьим кормом и каракатичьими костями. — На сей раз это не слова. Птицы разносят заразу.
— Вон отсюда, — сказал попугай.
— Как мило. Тащили бы уж стервятника, чего там. — Синтия готовилась стряпать обед, и в стеклянном сотейнике на плите лежала сырая тушка ощипанной курицы. Маленький бассет, покинув насиженное место у ног Синтии, засеменил обнюхивать птичью клетку. — Шустрик, — назад, туда нельзя!
— Может быть, комнатная птичка вырвет Сэма из мира, в который он ушел, и возвратит назад, в наш мир.
— А был он в нашем когда-нибудь?
— Давайте попробуем! Хоть что-то попробуем, пока вообще не потеряли его к такой-то матери!
Женщины впились друг в друга глазами. Шустрик стоял, виляя уже не только хвостиком, а всем своим существом.
Синтия покивала головой.
— Уверена, что Сэм очень скоро научит птичку называть меня душегубкой, но, возможно, это доставит ему удовольствие. — Она еще не опомнилась от того, что сейчас произошло между нею и Мередит. — Услышать брань из ваших-то уст! Как будто это я во всем виновата!
Синтия измучилась от того, что творилось в доме. В ней мало что напоминало теперь ту женщину, какой она запомнилась Джорджу Сноу. Теннис был заброшен окончательно. Ее хватало еще на утреннюю прогулку с Шустриком, но не более того. На глазах у нее то и дело без видимой причины наворачивались слезы.
— Это не вы виноваты, — сказала Мередит.
— Ну ладно, — сдалась Синтия. — Даю неделю. Будет летать по всему дому и гадить — прогоню. — Она вернулась к своей стряпне, подкладывая в сотейник с курицей луку и грибов. — У меня, представьте, тоже есть сердце.
— Никто не говорил, что нет.
— Вы не любите меня, я знаю. Вы приняли их сторону. Но я не такая уж злодейка. Когда у нас с Джоном все началось, я не знала, что она умирает. Он мне сказал только через два месяца после того, как ей поставили диагноз. И так рыдал, что я его пожалела. Что ж — видно, мне поделом досталось терпеть наркотики да попугаев. Это расплата. И кстати, Сэм с утра исчез, не сказав куда. Хотя не трудно догадаться, к сожалению.
Бланка, придя из школы, приняла явление попугая с восторгом.
— Самое то, что надо! — воскликнула она, хотя ответом на дружески протянутую руку ей было поползновение незамедлительно клюнуть. — Этот придется Сэму по душе!
Догадаться, что если Сэм не сидит у себя — значит, укатил в Нью-Йорк, не составляло труда ни для кого. В Бриджпорте он задолжал деньги, и в последний раз вернулся оттуда весь в крови. После чего таскал дома у всех из кошельков, копилок, карманов пальто — и ехал в Нью-Йорк. Сегодня прихватил серебряные разливательные ложки: тоже наследство Синтии от первого брака.
К тому времени, как Сэм объявился, на такси, Бланка давным-давно легла спать. Время перевалило за полночь. Мередит в ночной рубашке сидела на ступеньках крыльца. Сэм брел с полузакрытыми глазами, едва волоча ноги, целиком погруженный в мир, где нет сновидений. В самую сердцевину глубокого и темного небытия.
— Привет, — бросил он, словно было вполне естественно, что Мередит сидит в два часа ночи на ступеньках. — Чего не спится?
— Мы с Бланкой тебе приготовили кое-что. Она очень старалась тебя дождаться.
От Сэма разило потом; с его лица будто стерло все краски. Он обошел Мередит и стал подниматься по лестнице. Мередит пошла за ним.
— Не хочешь рассказать, где ты был?
— Думаете, я скажу вам правду?
Они дошли до дверей его комнаты.
— Если тебе не понравится, подарок можно вернуть назад.
— Да я заранее его ненавижу. Для вас это что, новость?
— Поживем — увидим.
Сэм открыл дверь; перед ним был попугай, сидящий на насесте.
— Ух ты! — вырвалось у него.
— Хозяин в зоомагазине велел сказать, что этот — уж точно из старого племени летучих коннектикутцев.
— Ну да?
— Джордж Сноу, — пояснила Мередит.
— А-а — тот, чувствительный горемыка. Помню. Все глаза себе выплакал. Думаете, он любил мою мать?
— Не знаю. — На самом деле ей это было очевидно.
Сэм вошел в комнату и протянул к попугаю руку. Тот оглядел его и бочком переместился на руку с насеста.
— Тяжелый, — с удивлением отметил Сэм. — А ну, скажи что-нибудь тете, — предложил он попугаю.
— Вон отсюда, — сказал попугай.
Сэм запрокинул голову и расхохотался.
— А он мне нравится! Ей-богу!
У Мередит екнуло сердце.
— Он еще что-нибудь говорит? Можно его научить еще чему-то?
— Попробуй. Уж не знаю, каков его словарный запас. Его подкинули. Джордж назвал его «Конни».
— Душегубке известно про него?
— У Синтии, представь себе, есть сердце, — сказала Мередит. — Где-то там, в закромах.
— А как отнесется старый хрен?
— Сэм, — остановила его Мередит. — Отца-то Синтия уговорит. Важно, хочешь ли ты его оставить.
Сэм сел на кровать, разглядывая попугая.
— То, чем ты занимаешься, Сэм, чересчур опасно. Если эта возня с наркотиками не прекратится, я перейду на другую сторону. Скажу, что тебя необходимо снова отправить на реабилитацию.
— Все, с этим покончено. Даю слово. — В эту минуту Сэм искренне верил, что так и будет. Но он верил в это уже не первый раз. А вот другое действительно было правдой: — Я в любом случае не могу это себе позволить. У меня ни гроша, а тут нужны бешеные деньги.
— Итак, для полной ясности. Попугай — это взятка.
Сэм глянул на нее с усмешкой.
— И причем — экстра-класса!
Привычный шум у него в голове немного утих, пробудилась способность чувствовать. Чувство смахивало на счастье, только неясное, расплывчатое. А так — нечто близкое к счастью. Очень близкое.
Сэм позволил Мередит потискать себя немного.
— Ну хватит, — объявил он, отстраняя ее, когда пошли нежности в его адрес. — Хорошенького понемножку.
Мередит спустилась вниз выпить чашку чая. И остановилась, увидев, что в гостиной сидит Джон Муди. Сначала подумала, что он узнал от Синтии о попугае и бодрствует, собираясь устроить ей выволочку или, быть может, даже выставить на все четыре стороны, — однако его занимало другое. Напротив него сидела женщина в белом платье. Чтобы увидеть ее, потребовалось сосредоточиться, отбросить прочь все лишнее, но — да, она там присутствовала. Туманной дымкой, невесомой, как налет копоти.
Мередит села на нижнюю ступеньку и заглянула в гостиную из-под перил. Джон Муди плакал — беззвучно, закрывая руками искаженное гримасой лицо. Это был час, когда трава во дворе отливает серебром, а время замедляет свой ход почти до полной остановки. Целую вечность длилась эта секунда — потом, столь же внезапно, прошла. Первая жена Джона Муди таяла на глазах, как облачко, сливаясь со спинкой стула. Грива рыжих волос — и та испарялась, не оставляя следа. Предрассветные сумерки размыли собою комнату, и, не сощурясь, ничего было уже не разглядеть. Единственным цветным пятном выделялось лишь темно-синее перышко на полу — цвета небес, когда они расколоты надвое и обнажается ядро вселенной.
— Если любовь способна накрепко привязать вас к дорогому месту, то не резонно ли допустить, что после вашей смерти она способна равным образом привязать к этому месту атомы, составляющие вас?
С таким вопросом Дэниел Финч — физик, что был помоложе, аспирант Йельского университета — обратился к своей аудитории: двенадцати слушающим его вполуха посетителям читального зала в местной библиотеке. Мозг, как таковой, функционирует благодаря электрическим импульсам. Где сказано, что эти импульсы прекращаются с наступлением смерти? А если не прекращаются, то не естественнее ли им оставаться с наступлением смерти на прежнем месте, нежели сопровождать куда-то бездыханное тело, не более чем пустую скорлупу, коль скоро в нее уже не вдыхает жизни та сила, что в нас заключена, как там ее ни назови: душа ли, внутренняя сущность, а точнее — хитросплетение нейтронов и протонов у корня жизни?
