А потом проснулся.
* * *
Нет в мире справедливости – Эффром был в этом абсолютно уверен. Ни на йоту, ни на крупицу, ни на молекулу справедливости на всем белом свете. Если бы справедливость существовала, разве преследовали бы его военные кошмары? Разве терял бы он сон из-за событий, случившихся больше семидесяти лет назад? Нет, справедливость – миф, и, как все мифы, она давным-давно умерла. Ее придушила реальность жизни.
Оплакивать кончину справедливости было слишком неуютно. Жена постелила фланелевые простыни, чтобы в ее отсутствие ему было уютно и тепло. (После стольких лет они по-прежнему спали вместе. Им и в голову не приходило, что можно спать как-то иначе.) И теперь простыни насквозь промокли от пота и неприятно холодили тело. Пижама липла к Эффрому, будто саван под дождем.
Пропустив вчера послеобеденный сон, он отправился в постель пораньше – в надежде на кусочек сна про женщин в радужных трико, – но подсознание сговорилось с желудком и вместо женщин в радужных трико показало кошмар. Сидя на краю постели, Эффром слышал, как желудок урчит, точно котел людоеда, пытаясь переварить его изнутри целиком.
Сказать, что Эффром был неважным поваром, было бы легким преуменьшением – все равно что утверждать, будто геноцид – не очень эффективная стратегия связей с общественностью. Он раз и навсегда решил, что замороженные стейки – вполне сносная еда, не хуже любой другой, и больше не бросал вызов своим кулинарным способностям. Эффром скрупулезно изучал инструкции на вакуумной упаковке, потом пускался в несложные математические подсчеты, чтобы ускорить процесс: двадцать минут при 375 градусах равняются одиннадцати минутам при 575 градусах. Результаты применения формулы напоминали брикеты древесного угля с замороженной сердцевиной, но поскольку Эффром торопился лечь спать, то он утопил брикеты в кетчупе и проглотил их. Не ведал он только одного: это призраки стейков навещали его в ночи, приняв образы черных цеппелинов. Никогда еще ему не было так страшно – даже на передовой, когда над головой свистели пули, а ветерок приносил горчичный газ. И страшнее всего была тень, безмолвно скользившая над холмами.
Сидя на кровати, Эффром ощущал, что его всего парализовало страхом. Сон медленно таял в сознании, но вместо облегчения от того, что он проснулся дома, в безопасности собственной постели, Эффрому чудилось, что реальность уготовила кошмар похуже. По дому кто-то ходил. Кто-то грохотал громче, чем двухлетний карапуз в состязании кастрюльных барабанщиков.
И этот кто-то топал сейчас через гостиную. Полы в доме были деревянными, и Эффром помнил наизусть скрип каждой половицы. Вот заскрипело в коридоре. Грабитель открыл дверь ванной в двух комнатах от его спальни.
Эффром вспомнил о старом пистолете, который хранился в ящике с носками. Хватит ли времени?Он стряхнул с себя ужас и заковылял к комоду. Ноги подкашивались, и он чуть не растянулся у кровати.
Теперь пол скрипел перед спальней для гостей. Открылась дверь.
Скорее!
Эффром вытянул ящик и начал рыться в носках. Английский револьвер, который он привез с войны, “уэбли” с барабаном под автоматические патроны 45 калибра. Эффром разломил его, как дробовик, и заглянул в барабан. Пусто. Не закрыв револьвер, он зарылся в носки, разыскивая патроны. В металлических коробочках-полумесяцах хранилось по три патрона, чтобы можно было зарядить весь барабан двумя быстрыми движениями. Англичане продумали систему так, чтобы патроны подходили и к американскому “кольту”.
Эффром нащупал одну полуобойму и загнал патроны в барабан. После чего прислушался к звукам.
Дверная ручка повернулась. Нет времени. Он защелкнул наполовину заряженный револьвер. Дверь начала медленно приоткрываться. Эффром направил “уэбли” в ее центр и нажал на спуск.
Револьвер щелкнул – боек попал на пустой цилиндр. Он нажал на курок снова, и раздался выстрел. В крохотной спальне громыхнуло так, точно настал конец света. В двери образовалась огромная неровная дыра. В коридоре высоко, безумно заверещал женский голос. Эффром уронил револьвер.
Целую секунду он стоял на месте, а в голове отдавалось эхо выстрела и женский вопль.
– Боже… Аманда? – Он ринулся вперед. – Господи, Аманда! Ох ты ж...
Он распахнул дверь, отскочил назад и схватился за грудь.
В коридоре на четвереньках стояло чудовище. Его голова и грудь заполняли собой весь проем. Чудовище смеялось.
– Обманули дурака на четыре кулака, – пропело оно.
Эффром попятился к кровати и рухнул на нее. Рот его дергался, точно сбрендившие заводные челюсти, но наружу не выходило ни звука.
– У тебя твердая рука, старикан, – произнес монстр. Эффром увидел расплющенную пулю у него над верхней губой – она прилипла, будто непристойная кокетливая мушка. Одним когтем чудовище смахнуло ее с морды, и пуля глухо стукнулась о ковер.
Эффрому стало трудно дышать. С каждым вдохом в груди становилось все туже. Он соскользнул на пол.
– Не вздумай помирать, старик. Мне у тебя нужно кое о чем спросить. Ты и представить себе не можешь, как я рассержусь, если ты сейчас откинешь копыта.
Сознание Эффрома закрутило белым вихрем. В груди все горело. Он ощущал, что кто-то с ним разговаривает, но слов понять не мог. Попытался заговорить сам, но ничего не получилось. Наконец, дыхание вернулось.
– Прости меня, Аманда. Прости меня... – выдавил он.
Чудовище заползло в комнату и положило лапу Эффрому на грудь. Сквозь пижаму тот ощутил жесткость чешуи. Сил сопротивляться уже не оставалось.
– Нет! – взревело чудище. – Ты не умрешь!
Эффром находился уже не у себя в спальне – он сидел на склоне английского холма и смотрел, как к нему подползает черная тень смерти. Только теперь цеппелин метил в него, а не в базу. Он сидел на холме и ждал смерти. Прости меня, Аманда.
– Только не сегодня.
Кто это сказал? На холме он был один. Боль в груди вдруг стала непереносимой. Тень дирижабля начала таять, за ней рассосались и английские холмы. Эффром слышал собственное дыхание. Он снова был у себя в спальне.
Грудь наполняло теплое свечение. Он посмотрел вверх – над ним нависало чудовище. Боль в груди постепенно утихала. Он схватил лапу монстра и попытался оторвать от груди, но та не подалась. Когти не впивались в тело – лапа просто лежала у него на груди.
Чудовище заговорило:
– У тебя так хорошо все с пистолетом вышло. Я даже подумал: а у старика хватает сметки. А ты вдруг слюни распустил, раскашлялся и испортил первое впечатление. Где же твое самоуважение, старик, а?
Эффром почувствовал, как тепло разливается по всем конечностям. Разуму хотелось отключиться, нырнуть под одеяло бессознательного и съежиться там в ожидании рассвета, но что-то не отпускало его.
– Так лучше, правда? – Чудовище убрало лапу и отступило в угол спальни, где уселось по-турецки, точно огромный Ящерный Будда. Когда монстр поворачивал голову, острые уши скребли о потолок.
Эффром посмотрел на дверь. От чудовища до нее было футов восемь. Если бы удалось выскочить... Насколько проворна тварь таких размеров в тесном доме?
– У тебя штанишки мокрые, – сказало чудовище. – Переоденься, а то простудишься и помрешь.
Эффрома подивился сдвигу реальности, на который оказался способен его рассудок. Он принимает происходящее как должное! В его доме расселся какой-то монстр, разговаривает с ним, а он, Эффром, принимает это как должное. Бред.
– Ты не настоящий, – сказал он.
– Ты тоже, – огрызнулось чудовище.
– Я настоящий. – Эффром почувствовал себя очень глупо.
– А докажи.
Эффром откинулся на подушку и задумался. Страх сменился изумлением.
– Мне не нужно ничего доказывать. Я – вот он.
– Ну еще бы, – с сомнением в голосе ответило чудовище.
Эффром попробовал встать на ноги и понял, что колени больше не скрипят, да и спина гнется как надо. Артрит, к которому он привык за сорок лет, исчез. Несмотря на всю странность положения, чувствовал он себя великолепно.
– Что ты со мной сделал?
– Я? Я же не настоящий. Как я мог с тобой что-то сделать?
Эффром понял, что загнал себя в метафизический угол, и единственный выход – принимать все как должное и дальше.
– Ладно, – сказал он. – Ты настоящий. Так что ты со мной сделал?
– Не дал тебе загнуться.
Эффром когда-то видел кино: на Землю спускаются пришельцы, которые могут исцелять людей. Перед ним, правда, не симпатичный киношный пришелец с пергаментным лицом и головой-лампочкой, но и не чудовище. Совершенно нормальный гражданин с чужой планеты.
– Ну? – сказал Эффром. – Так тебе нужно позвонить куда-то или что?
– Зачем?
– Домой позвонить. Тебе разве не нужно позвонить домой?
– Ты со мной в игрульки тут не играй, старик. Я хочу знать, зачем к тебе сегодня приходил Трэвис.
