– Какие я могу иметь претензии? – ответил я. – Просто я не люблю ничем делиться. Я противник колхозов и коллективного имущества.
Это была гнусная ложь. Я лично участвовал в оргии у Прессмана, которая была самым натуральным секс-колхозом. Но это был другой случай, где меня мало что связывало с другими участницами народного гулянья. Здесь все было иначе. У нас уже была своя история. И, глядя на Лизу, я уже ничего не хотел, кроме как обнять ее. Хотел, чтобы все это, как в анекдоте про лилипута и великаншу, было моим: грудь, губы, ноги, жопа, сладкий, мягкий, упругий, сладко стонущий кусок мяса. Я умирал, так хотел запустить пальцы в ее волосы. Взять ее за талию, прижать к себе так, чтобы ощутить ее грудь на своей груди, твердеющие от возбуждения соски. Гипертонические приступы у меня в этот день следовали просто один за другим.
Сделав две-три затяжки, она погасила сигарету. Точнее тыкала ею в пепельницу, пока до меня не дошло, что она плачет, что было вполне предсказуемо. Я поднялся с дивана и, подковыляв к ней, начал воплощать желание в жизнь. Сперва взял ее за талию и привлек к себе. Как сладко смешался знакомый аромат ее духов с сигаретным дымком! Потом я взял ее мокрое лицо в ладони, и мои пальцы скользнули в ее волосы. Губы у нее были солеными от слез и, клянусь, ничего вкуснее этих соленых губ я не пробовал в своей жизни. Затем мы переместились в постель и, забегая очень недалеко вперед, докладываю, что травма не вызвала никаких негативных последствий, что принесло мне несказанное облегчение, а ей, предположу, чувство глубокого удовлетворения. Утром, когда я еще лежал в полудреме, я услышал, как она негромко ахнула и сказала:
– Слушай, у тебя здесь огромный синяк. Я бы все-таки сходила к доктору.
Этот совет навел меня на мысль, что судьба подкинула мне совершенно великолепную возможность отдохнуть от моих начальников и от их смежников из комитета. Все, что требовалось для этого – пойти в поликлинику, показать свой раненный зад и получить больничный. Были, однако, вещи, которые меня волновали не меньше.
– Тебе понравилось со мной?
– Очень, – ответила она, укладывая голову мне на плечо.
– Ты будешь еще с ним боксировать?
Повисла пауза. Потом она ответила:
– Ты не представляешь, сколько меня с ним связывает. Он был моим первым мужчиной. Я тогда еще училась в школе. В десятом классе. И он уже тогда был импотентом. Что-то он мне объяснял, про какую-то травму, но, слушай, какая разница, по какой причине у тебя не поднимается? Не поднимается – и все. Я его тысячу раз пыталась потерять, но он не уходил. Я стала видеться с другими. Он ужасно ревновал, но всегда говорил, что это неизбежно, что он это знал, был готов и все в таком духе. Мы с ним могли подолгу не видеться, но знаешь, в нашем городе скрыться друг от друга невозможно. И он всегда появлялся именно тогда, когда я была одна, когда мне нужна была помощь, доброе слово, какие-то деньги. На него всегда можно было положиться. Я знала, что когда бы я ни пришла в его подвал, он нальет мне чашку чаю, уложит, накроет, согреет и не будет задавать никаких вопросов. Один раз я зашла к нему, и там был Володя. Костя тоже читал много самиздата, и они на этой почве пересеклись. Как мне потом показалось, он меня просто подтолкнул к нему. Может быть, увидел в нем человека, который мог быть со мной. Во всяком случае, он очень поощрял это. Хотел, чтобы мы с Володей уехали в Штаты, обещал помочь, но Володя даже слышать не хотел об отъезде.
– Ты любила его?
– Кононова? Он был очень цельным человеком, четко знал, чего хочет от жизни. Это редко встречается.
– А почему он не хотел уезжать?
– Почему? Один раз он сказал, зло так: “Хочу дожить до того дня, когда эти подонки поставят памятник моему отцу за свой счет”. Его отец умер в лагере. Он никогда не говорил “лагерь”, всегда “концлагерь”. Говорил, что это все ненадолго. В смысле весь Совок ненадолго. Он как-то сказал, что если бы Рейгана избрали на третий срок, то Союз бы этого не пережил. А я уверена, что это навсегда. Так и будем жить в этом болоте.
Я снова подумал, как легко получаю материал о Кононове и какая замечательная история могла бы выйти из этого материала. Одно “но” – моим начальникам она бы сильно не понравилась.
– Ты не ответила: ты любила его?
– Я не знаю, мой дорогой. Он был очень хорошим любовником, и мне было интересно с ним. Но знаешь, он был таким человеком, с которым никуда нельзя было пойти. Для него было только два типа людей: сволочи и идиоты.
– Но ты же не входила в эту категорию?
– Я не знаю, куда я входила. Может быть, ему просто баба нужна была, и тут ему Костя подсунул меня. Он знаешь, как любил говорить? Простые решения – самые верные. Ему нужна была баба, я была его бабой. Вот он и приходит теперь ко мне по ночам.
– Я совсем забыл сказать тебе – я нашел твою Марину.
– Да ты что?! – она села. – Что же ты ничего не говоришь?!
– Я был у нее вчера, и потом все это...
– Ты был у нее?! Ну, так говори же быстрей!
– Она сказала, что его просто нужно отпеть. Просто пойти в церковь и заказать панихиду.
– Я думала об этом. Представляешь, я почти знала, и в то же время как-то колебалась. Пойдешь со мной?
– Конечно, – сказав это, я уткнулся лицом в подушку, чтобы она не увидела мою улыбку. Я подумал, что в последнее время меня, грешного, стали часто приглашать в церковь.
Когда Лиза ушла, я позвонил в редакцию. Трубку взяла наша секретарша Римма.
– Здорово, – сказал я. – В общем, доложишь начальству, что корреспондент Санин на работу не выйдет в связи с травмой.
– А травмой чего? – поинтересовалась Римма.
– Нижней части позвоночника.
– Неужели молния в задницу ударила? – поинтересовалась она.
– Как ты определила?
– Слышу запах жареного.
– Неужели?
– А тебя тут на летучке как-то слишком активно спрашивали. Так что без хорошей справки даже не приходи. А еще лучше с гипсом.
– Задницы? – не удержался я.
Она засмеялась.
– Так что случилось-то?
– Да... поскользнулся на какой-то дряни и грохнулся прямо копчиком об асфальт. Еле до дому дополз.
– Дела-а, ну давай, выздоравливай. Я тебе, если что, позвоню.
Мне повезло. В этот день в поликлинике принимал травматолог. В полутемном коридоре у его кабинета сидел один толстый мужик с загипсованной ногой. Через минут 20 я был у медика. Он велел мне снять штаны и обследовал холодными пальцами пострадавшую часть. “Тут болит? – спросил. – А тут? А тут?” Везде болело. Наконец, велел надеть штаны и вернулся к столу.
– Это у вас самый обычный ушиб. Вы чем занимаетесь?
– Журналист, – название своей профессии я по-прежнему произносил со сдержанной гордостью. Она перла из меня по инерции, потому что реальных причин для нее не было. По крайней мере на данном этапе моей биографии.
Он перебросил страницы моей истории болезни и, прочитав фамилию, сказал:
– Да, фамилия знакомая. Вы в “Вечерке”?
– В “Комсомолке”.
– А-а, – сказал он тоном, который предполагал, что о существовании такой газеты он мог и не знать. – Хотите полежать недельку?
– Очень. Мне вообще по работе много ходить приходится...
– Да? А я от одного старого журналиста слышал, что профессионалы все по телефону делают.
Тему можно было развивать, но я не стал. Его консультант явно был из мастеров репортажей с отчетно-выборных партийных конференций, типа нашей Жанны.
– Покой, грелочка на травмированное место, если будет сильно болеть, принимайте анальгин, – сказал доктор, делая запись в историю болезни. – Через недельку зайдете за больничным. Всех благ.
Я поблагодарил его и отбыл домой.
Неделю я провел, как в раю, хотя первые день-два двигаться было тяжело. Это, однако, почти не сказалось на активности моей возродившейся половой жизни. К счастью для меня, ее режим был щадящим. К шести Лиза уходила на работу и ночевала у себя, ссылаясь на то, что после полуночи мечтает только о том, чтобы лечь и заснуть. Всеми силами я старался верить в то, что она действительно ночует у себя. И когда она появлялась у меня днем, свежая и веселая, мне казалось, что она любит меня. Только меня.
Время без работы потянулось, как прилипшая к подошве жевательная резинка. Вставал я поздно, жарил яичницу и варил кофе, потом читал и слушал музыку. Лиза заходила около пяти до работы или уже после полуночи. Первые несколько дней я изображал больного, но в среду боль почти отпустила меня, и я даже присел пару раз, чтобы проверить степень выздоровления. Выздоровление шло хорошо. На улице было жарко, а в квартире – душно. В такую погоду хорошо было бы поехать на пляж, но я боялся встретить кого-нибудь из сотрудников. В нашем городе это могло случиться запросто. Я снова валился в постель, читал, спал. Потом у меня на пороге появился Кащей.
– Чем могу? – начал было я очень официально, но он, отмахнувшись, сказал:
– Митя, бросьте, вы же взрослый мальчик, давайте лучше выпьем.
Подмышкой у него был сверток. В комнате он развернул газету и поставил на стол бутылку молдавского коньяка. Разливая первую порцию по стопкам, он начал:
