С похмелья очень приятно, например, любоваться морем, облаками – хотя, если похмелье сильное, у меня при этом кружится голова, – пронизанной солнцем листвой дерева, огнем в камине или показом моделей нижнего белья.
Но и здесь, как во всем, находятся люди, не знающие меры.
Как-то в Севилье я познакомился с газетным фоторепортером господином Фиолетовым. Он любил купить в лавке, где торгуют жареной рыбой, пакетик акульего мяса под маринадом, и брести по улице Сьерпес, заходя во все без исключения весьма многочисленные местные бары. В каждом он выпивал рюмочку сухого хереса или белого вина, а кое-где – и того и другого.
На следующее утро наваливалось похмелье, он ничего не делал, а лишь созерцал. Но искреннее недоумение вызывал сам объект созерцания. Даже если бы он уставился на белую стену или подвешенную колбасу, это показалось бы менее странным.
Сеньор Фиолетовый просиживал по шесть-восемь часов, наслаждаясь одним из двух фильмов Энди Уорхола. Он смотрел то ленту 1963 года «Сон», шестичасовой фиксированный крупный план спящего мужчины, то более длинную, восьмичасовую «Империю» (Empire) 1965 года – тоже фиксированный общий план здания Empire State Building.
Потом он открыл для себя «Айвовое солнце» Виктора Эрисе и ставил его на закуску, в качестве журнала перед гвоздем программы.
Я порекомендовал ему «Сталкера» Тарковского, «Sweet Movie» Макавеева и «Нежных охотников» Рю Гэрра.
Пусть и с оговорками и с известным скептицизмом, но включаю его в свой перечень. Следует придерживаться широких взглядов.
Спонтанное возгорание – любопытный феномен необъяснимой природы. Документальных свидетельств об этом явлении немного, известно всего несколько подобных случаев, приключившихся в последние века и обросших противоречивыми мнениями и подробностями.
Наука считает это чистым обманом и отрицает существование явления как такового. Защитниками пирогенеза являются уфологи и ученые умники, изучающие паранормальные явления, в общем, вся эта шайка шарлатанов и провидцев, выбравших сей фантастический путь как альтернативу другой фантазии, а именно, религии.
Спонтанное возгорание или пирогенез представляет собой стремительный и интенсивный подъем температуры тела без каких-либо видимых причин. Тело вспыхивает и за несколько минут сгорает дотла.
Невидимое пламя бушует внутри, и говорят, что остаются лишь жалкие останки скелета. Чтобы подобное могло произойти за столь короткое время, температура горения должна превышать тысячу градусов по Цельсию.
Поклонники научной фантастики и представители околонаучных кругов единогласно признали лишь четыре случая, наблюдавшиеся в XIX и XX веках.
Для объяснения странного феномена предлагались различные гипотезы. Одни считают, что всему виной гипоталамус и сигналы, посылаемые им нервной системе; по мнению других, причина кроется в повышенной концентрации метана внутри тела или в дисбалансе фосфатов, которые ведут себя как воспламеняемое топливо, возгорание же происходит в результате колебаний геомагнитного поля Земли, вызванных пятнами на Солнце. Вот так.
Что мне показалось странным в описаниях четырех признанных случаев самовозгорания, так это игнорирование того обстоятельства, что двое из воспламенившихся накануне выпили значительное количество спиртного и на момент происшествия находились в состоянии похмелья. Третьей была женщина, не пившая накануне, но известная как хроническая алкоголичка, «завязавшая» всего год тому назад. Четвертый случай относится к более давним временам, и мы не знаем, выпивал ли покойник, ни даже того, любил ли он моллюсков с жареной картошкой. Несчастный был бельгийцем, вместо него нашли лишь горстку пепла в 1877 году в его же собственном доме.
Итак, если мы признаем существование явления самовозгорания, можем ли мы предположить, что причина носит психосоматический характер? Или, иными словами, является ли причиной самовозгорания экстремальное похмельное состояние и, таким образом, самовоспламенение есть крайняя, самая впечатляющая форма похмелья? Почему бы и нет? В конце концов, не будем забывать, что одной из характерных черт скверного объекта настоящего трактата является его (похмелья) таинственность, неожиданность и непредсказуемость.
Не все еще известно о похмелье.
И не отказывайте мне в праве воспеть в стихах самовоспламенение как крайнюю форму похмелья. Разве мы не упоминали уже, что на Кубе о проснувшемся с бодуна говорят, что он «проснулся в огне»? Какую другую, более яркую кульминацию похмелья можно вообразить, нежели зажарить самого себя в собственном соку, вроде как на электрическом стуле?
Самовоспламеняющееся похмелье является подвидом похмелья смертельного, или летального, которое будет описано мной в самом конце этого исследования, что, на мой взгляд, довольно логично. Я описал сей подвид отдельно из-за его зрелищности и сомнительности.
Встречается только у верующих.
Ты уверен, что с тобой говорит сам Господь Бог.
При тяжелых отравлениях особо тупые индивиды клянутся, что им является Пресвятая Дева или какой-нибудь святой.
Пожалуй, этот тип можно рассматривать, как подтип умопомрачительно-невротического похмелья.
Он испортил не одну жизнь, поскольку жертва, пережившая мистическое похмелье, как правило, встает на религиозный путь и превращается в эдакого профессионального святошу, обожателя облаток.
Правда, мистическое похмелье встречается довольно редко, по крайней мере, зарегистрировано немного подобных случаев. Оно проявляется после грандиозных, колоссальных пьянок, участники которых приближаются к состоянию этиловой комы.
Как я уже отметил, пациент, страдающий мистическим похмельем, должен непременно верить в Бога, то есть носить в себе так называемую веру – штуку странную, иррациональную и совершенно бесплатную. Заметим, что совсем не обязательно возводить эту веру в превосходную степень.
Итак, отмеченный мистическим бодуном – всегда верующий, но не святоша. В принципе, в рядах весьма специфического святого воинства встречается не так уж много выпивох, хотя зачастую внешность бывает обманчива. Вспомним хотя бы Клементио Торраса, счетовода «Опус Деи», чей образ жизни позволяет причислить его к совершенно противоположному лагерю.
Вот два примера.
В статье великого Джека Лондона – еще одного верного друга бутылки, – опубликованной 19 декабря 1913 года в «Нью-Йорк Херальд», писатель-авантюрист описывает случай, приключившийся с Малахом Муллингаром, ирландским моряком, с которым он познакомился на Гавайях.
Лондон рассказывает, что Малах был страстным любителем рома. Как-то вечером он усидел в одиночку четыре бутылки рома и отключился. Через двое суток он очнулся с просветленным лицом. Он уверял окружающих, что ему явился Святой Патрик, покровитель Ирландии, и имел с ним долгую, бессвязную беседу на сексуальные темы. Когда наваждение рассеялось, святой велел ему изменить свою жизнь, бросить пить, постричься в монахи и отправиться в Молокай ухаживать за прокаженными. Малах поклялся святой памятью своей матери, что в точности исполнит все заветы Святого Патрика, но не имел возможности сдержать слово.
Расставаясь с долгой жизнью выпивохи и нуждаясь в переходном мостике, чтобы ступить, облачившись в сутану, на сушу, Малах решил побаловать себя напоследок бутылочкой рома, одной единственной прощальной бутылочкой. Но его организм, и без того трещавший по швам после недавних безумных возлияний, от новой дозы алкоголя сломался окончательно. Пьяный в лоскуты благочестивый моряк ничего не соображал. Из его бормотанья и бульканья Лондон понял, что он воображал себя опять на корабле в Японском море, и, будто бы, вокруг бушевала страшная буря. Малах бузил и шатался, как корабль без руля и ветрил, да так неудачно, что в конце концов споткнулся и свалился прямо на стол, за которым сидел огромный латыш-гарпунщик, тоже с тяжелого похмелья. Имя его нам не известно.
Похмельный латыш пытался вылечиться с помощью пинты пива, а заодно играл в шашки с китайцем, уборщиком соседнего борделя. Под тяжестью Малаха стол перевернулся вверх ногами; шашки, доска, пиво, а заодно и китаец, разлетелись во все стороны. По-видимому, гарпунщик страдал гневливым похмельем: он издал бешеный рык, поднял Малаха над головой, швырнул его на стойку и, прежде чем кто-либо успел ему помешать, как раз когда перепуганный ирландец бормотал, что на него летит огромная волна, пригвоздил несчастного к деревянным доскам, как энтомолог бабочку, китобойным гарпуном, с которым не расставался ни днем, ни ночью.
Церковь потеряла запоздалого приверженца, Малах так никогда и не добрался до Молокаи, а гарпунщика повесили в Гонолулу.
