Лучо, внезапно открыв глаза, видит на соседней койке Лючию.
— Я в раю, — сразу заявляет он. И отмечает этот факт тремя глотками газировки. — Расскажи, Лючия, что там снаружи происходит.
Последние известия таковы. Слон сверзился с мотороллера, ударившись, отскочил от земли — цел и невредим, точка. Жирафа — в четвертый раз за десять лет — выселили: шея его не помещается ни в одной квартире. Рак, как всегда, не в духе. У Крота родился энный внук по имени Таддео; Крот счастлив необычайно, говорит — вылитый марсианин. В баре установили новый морозильник для мороженого емкостью два центнера. Роза уехала к морю. Собака Термита попала в мышеловку и околела. Водопроводчик Бобер выловил карпа на килограмм, а за неделю рассказов — даром что снулый — тот прибавил в весе до трех с половиной. Чем уж его кормили — неизвестно. Нанни, выйдя из тюрьмы, вернулся домой к жене, стучит, а та не открывает, он высадил дверь и вместо жены обнаружил там двоих из Фоджи; те с перепугу взмолились: заберите все деньги, только не убивайте. Его квартира этажом выше, но за три года он успел забыть.
— А кенар?
— В порядке, я взяла его к себе до тех пор, пока вы не выздоровеете. Знаете, он и в самом деле хорошо поет. Вчера, по-моему, он насвистывал что-то из «Роллинг Стоунз».
Все музыкальное образование коту под хвост, думает Лучо.
— А Леоне? — спрашивает он.
— Ничего нового…
— Не скажите. — Лучо заговорщически подмигивает. — Пока я помолчу, но обещаю вам: скоро мы узнаем…
— Не шутите так! Про Леоне забудут.
— Хорошие примеры не забываются. Момент истины непременно настанет, а чтобы истина открылась, достаточно момента. Это изрек не то Спиноза, не то Оресте.
— Оресте?
— Да. Философ школы онтологических стопоходящих парамедиков.
— Вы шутите, учитель.
— Ничуть. Леоне был парень что надо, хотя иногда, чтобы взвихриться, мог выкинуть какой-нибудь фортель, нельзя же вечно держать себя в кулаке, так недолго и с катушек долой.
— Ну, вы, учитель, говорите прямо как Спиноза…
— Я бы тоже хотел подать хороший пример, Лючия. Потому что, когда мы рано или поздно осознаем, что принадлежим к странной, возможно, вымирающей породе животных, у нас возникает желание понять: кто нас третирует и убивает — то ли это сама природа, то ли кто-то еще… рок, парки, державы, кнопки дисплея либо некая особь, мечтающая остаться на свете в единственном экземпляре. Мы живем в эпоху тайных, отвлеченных, совершаемых на расстоянии убийств! Никому не дано знать, в результате какого эксперимента он лишится жизни. И как же нам необходима хоть маленькая правда! Так вот, я дознаюсь, кто убил Леоне.
— И кто, по-вашему, это мог быть?
— Я такой тип хорошо изучил, — говорит Лучо. — Первые ученики, зубры цинизма, зазубривающие то, чего нельзя говорить. Лжебеспристрастные ливрейные нашего времени. За ними будущее, кто-то из них и стрелял. Быть может, Сандри, воспринимающий оружие как продолжение собственных рук и слов… с каким высокомерием он выдворяет других из мира, принадлежащего только ему! Или же его сын. От скуки. Или Федерико. Забавы ради. Или привратница — из-за того, что он топтал ее траву. Или Эдгардо, который принял его за полицейского. А может, все наоборот… Или эти киношники — чтоб заснять документальную сцену. Но этим никого уже не поразишь, прошли те времена, когда, чтобы получить хорошие сборы, достаточно было выставить на обозрение пару искромсанных негритянских трупов. Или это сделал очумелый надзиратель. Или же загадочный Лемур. Может, кто-нибудь просто хотел опробовать новую винтовку. Так ли уж это важно? Народ знает, что в принципе подобные действия дозволены. Но в конце концов чаша переполнится, тогда они начнут говорить: хватит, больше нельзя, прекратите, охота закрыта. Но народ их не послушает.
— Мне бы, — говорит Лючия, — найти хоть одного из виновных в его гибели. Но я не нахожу, не могу себе вообразить человека с винтовкой в руке, мне страшно. Представляю только мелкие проявления трусости, равнодушия, соглашательство и покорность в мелочах, даже когда творится явная несправедливость. Все по мелочам, а кольцо страшной боли сжимается туже и туже. Знаете, я, кажется, поняла, как Леоне там очутился. Однажды я ему сказала, что мне хочется лимон. Наверно, он хотел украсть его из сада, чтобы подарить мне на день рождения. Во всяком случае, я буду всегда так думать, даже если это неправда.
— Не грусти, Лючия, — говорит Лучо, с трудом поднимаясь на постели. — С этого пружинящего трона я посвящаю тебя в рыцари. Рождается новый орден — Рыцарская Вольница. Ни разу не поступишь ты вопреки своей совести. Ты будешь свободна; лишь перед ней, своей совестью, тебе придется держать ответ под беззвучные рукоплескания миллионов бактерий. При твоем появлении расцветет герань, замерцают марсиане, станут отвешивать поклоны китайцы. И наступит тот великий день, когда Моттарелло распродаст всех своих слоников, а торговцам оружием не удастся сбыть ни одного ствола. И мы пребудем в мире — душой и каждой клеточкой. Клянусь теми Скучноватыми Истинами, которым я учил вас, и теми Весьма Увлекательными, которые постиг сам, что будет именно так. Клянусь Пьемонтом Кардуччи, цикутой Сократа, смертью Гектора ивообщеещечертзнаетчем, трагизмом, переходящим в комизм, аористом, настоящим временем, надеждами, посулами, божбой, на коих зиждется грядущий рай земной. Всем самым высоким и самым низменным, что шевелится на земле, — от носа Кролика до Святого Грааля, от самого ничтожного микроба до величайшего поэта и далее, принимая в расчет категории Вселенной и позорящую мироздание вселенскую глупость! Сегодня ночью я все узнáю. А теперь иди и передай привет друзьям.
Лучо страшно устал. Даже бухвостовское рукопожатие не смогло бы сейчас ему помочь. Потолок палаты, медленно поворачиваясь, раскрывается, словно крыша обсерватории. Перед этой бездной у Лучо захватывает дух. Входят два санитара, включают телевизор. Что будет модно в осенне-зимнем сезоне? Смени канал. Правительство призывает граждан соблюдать… твою мать! Переключи, убери это рыло. Ну вот, тут получше. Въедливый комик, неудобный журналист, здравомыслящий интеллектуал — все в программе циничного домовладельца. Демократично, ничего не скажешь.
— Пожалуйста, сделайте потише.
— Не будьте снобом. Глядите, уже бокс, матч за европейское первенство в мушиной весовой категории. Потом будет «шах вперед», без него никуда.
— Сделайте, пожалуйста, потише, я хочу спать.
Слова теперь отдаются грохотом в голове Лучо Ящерицы.
— Лючия! — кричит он.
Но голоса нет. Наконец он засыпает.
Учителю снится полупустой город. Полупусты и люди, живущие полужизнью. Все их жесты незаконченны. Слова они произносят только наполовину. У кого-то недостает головы, у кого-то — ног; люди неподвижно сидят в машинах, раздраженно сигналя, хотя впереди — никого. Человек, стоящий в полубудке с половиной телефона, пытается кому-то дозвониться. Но нужный ему номер — в другой половине мира. Внезапно раздается вой сирен, все бросаются по домам и затворяют окна. На улице остается только Лучолеоне, объятый немыслимым весельем, которое ему хотелось бы с кем-нибудь разделить. Разделите со мной, учитель. Они пересекают пустынную площадь Кадорны. Спасаясь от жары, статуя генерала искупалась в фонтане — с усов его капает вода. С другого конца улицы приближается Моттарелло со своими слонами. На этот раз они настоящие, выстроены по росту в ряд. Самый большой достает до второго этажа. Подъезжают военные на броневиках. Начинают стрелять в животных. Падает один, потом еще два, наконец рухнули все, как дома под бомбежкой, вздымая облака пыли. Последнюю пулю получает между глаз Моттарелло. Военные увозят гигантские трупы на грузовике. Через минуту все кончено. Теперь на улице одна карета «скорой помощи». Оресте Медведь заворачивает Моттарелло в белую простыню.
— Что смотришь, мальчик?
— Оресте, вы меня не узнаете? Я учитель…
— Не узнаю. Я устал. Сегодня занимаюсь этим целый день.
— А не скажете ли мне… где бы я мог найти растение… цитронеллу междустенную, лимон городской… лимон, одним словом?
— Вы сами прекрасно знаете где.
— Но это же далеко…
— Далеко или нет, профессор, — говорит Оресте, — вы ведь не станете возвращаться назад.
— Вы так считаете?
— Да.
— Дайте мне хотя бы какой-нибудь совет.
— Вы не нуждаетесь в советах. Вы здорово себя вели.
— Честное слово?
— Честное слово. Уж вы мне поверьте, я столько их перевидал… слонов то есть.
— Понятно.
— Тогда счастливого пути. И спасибо за книги.
Леоне направляется туда, где город утопает в мареве зноя. Вокруг ни звука, ни единого движения, пейзаж застыл, точно нарисованное море.
