— Как это повторяются? — Фанни сосредоточена на своей помидорине. — Что с человеком происходит то же самое?
— Нет, скорее о том, что одно и то же действие повторяется множество раз в один и тот же миг. Скопом, как сборник песен. Ведь звук неспроста меняется, и неспроста все построено на повторах. На коротких повторах. Повторах мгновений.
— Гм. И когда?
— Сейчас. Например, мне хотелось, чтобы все это повторялось без конца. Ты сидишь и чистишь помидоры, а я нарезаю цукини. Мы сидим здесь, вместе, и ты не знаешь меня, а я не знаю тебя, но мы сидим вместе, словно брат и сестра, тихим летним днем. Конечно, все это красивая чушь, потому что, когда я смотрю на тебя, мне становится то холодно, то жарко, и еще потому, что благодаря тебе я уже был сегодня на седьмом небе. И на самом дне пропасти тоже был. И потому, что я должен расспросить тебя кое о чем, поскольку эта игра в прятки лишь портит мне настроение, а в то же время у меня нет ни малейшего желания о чем-либо тебя расспрашивать. Мне достаточно того, что ты здесь, и я хочу прильнуть к твоей коже, и посмотреть, как плотно я смогу к тебе прижаться, а потом это желание пропадает; от постоянной неопределенности я даже не замечаю, как перестаю думать, когда на тебя смотрю. Может, мне и нравится такая неопределенность. Не знаю. Нравится. В настоящий момент, наверное, все-таки нравится.
Фанни смотрит на меня и дарит заговорщицкую улыбку. Я посылаю ей воздушный поцелуй, и мы снова возвращаемся к овощам. Все измельчить.
Одиночество мне лучше всего, думаю я. Но какое именно? Я не хочу, чтобы вокруг меня все время кто-то крутился. Но не желаю и торчать один в своей дыре. Мне нужна симуляция общения: чтобы никого рядом не было, но присутствие людей ощущалось. Я иду к плите, и на сковородке шкварчит масло. Я кладу на него цукини, и они начинают вопить. Нет. Это молекулы, невероятное число молекул, они ускоряются, раскаляются, а я все прислушиваюсь: они аплодируют. И правда звучит как аплодисменты.
— Тебе знакомо чувство: хочешь быть один, но чтобы кто-то был рядом? Вот о таком состоянии я сейчас и думал — ты здесь, но каждый из нас витает где-то в своих пространствах. Однажды я жил в комнате, в мансарде, и туда доносился шум соседей. Тихие такие звуки. Вроде кашля или звона посуды. Звуки исходили от других людей, но я в своей комнате был один. Приятное ощущение.
Подходит Фанни с оскальпированной помидориной.
— Черт, подожди! Сначала чеснок!
Я пытаюсь как можно быстрее очистить белые зубчики. Не важно, туда его. Соли многовато. Кто там обычно пересаливает еду — счастливые или несчастливые влюбленные? Я целую Фанни, застывшую с тарелкой возле сковородки. В щеку.
— Сейчас пора, — говорю я, и она выкладывает на сковородку красное месиво. Фанни обнимает меня за талию, и мы смотрим на готовящийся соус.
— У тебя есть сигареты? — спрашивает она меня, и мы курим, и подливаем вина в стаканы. — У меня есть еще комната у родителей, — говорит Фанни. — Они практически невидимки. Как в твоей мансарде. Я слышу их и всегда знаю, что они делают, потому что делают они всегда одно и то же, будто у меня глаза рентгеновские, понимаешь? Поскольку я знаю, что они могут делать, каждый звук позволяет мне их увидеть. Мне это нравится. Будто я снимаю комнату. Живу в ней, но они ничего от меня не хотят. Я бы с радостью куда-нибудь перебралась хотя бы потому, что комната мне до смерти надоела. Иногда я просто бешусь, ведь там все напоминает мне меня же, но год назад или два года назад. Но, наверное, я слишком ленива, чтобы выбросить этот хлам. А жить одной… думаю, это не для меня.
Я рассказываю, что до появления Микро я некоторое время жил здесь один, что Микро сегодня здесь первый день и что почти все в квартире принадлежит покойнику, умершему Оливеру, даже одежда, которая сейчас на Микро.
— До того как он сегодня явился, я уже подумывал, не создать ли некую иллюзию присутствия. Например, начать записывать звуки, вроде шкварчания сковородки. Или даже шумы от приготовления разных блюд. Тогда я мог бы сидеть у себя и слушать, как жарятся котлеты или яичница и как нож намазывает масло на тост, слышать маленькую кофеварку и лязг столовых приборов, да, приборы и тарелки, тарелки ведь всегда звякают, и стаканы, просто так, в качестве фоновой композиции. Неплохо было бы, верно? А еще голоса из кухни. Голоса людей, которые пьют и разговаривают, а я — в своей комнате, где все равно предпочитаю находиться, но в то же время могу слушать. Так часто бывает, а может, это только мне кажется, что сидеть с людьми скучно, а вот если я уйду, все подумают, что я просто в туалет вышел, а я сижу в своей комнате, читаю и слушаю их бормотание до тех пор, пока кто-нибудь не заметит, что я ушел. Вот тогда я счастлив.
— Или, например, торчишь на вечеринке, — говорит Фанни, — или же просто у кого-то в гостях. Можно лечь и закрыть глаза, а остальные все треплются, и музыка продолжает играть. Прикорнуть немного, никуда не уходя — вот это мне нравится больше всего. В ВМФ, или в другом клубе я вздремнуть не могу, потому что там темно. Там сразу засыпаешь, и дело с концом. У меня иногда бывает легкая полуденная усталость, когда хочешь прилечь, а потом тот же самый день начинается с начала. Каждый раз, когда я снова открываю глаза. Это прекраснее всего.
Снова заходит Микро:
— Музыку послушать хотите?
Он врубает мой автоответчик, и из него вдруг, подрагивая, льется сумеречная музыка заштатного бара.
— Эй, Микро, — говорит Фанни, — поди-ка сюда, — и целует Микро в щеку.
Микро, кажется, счастлив. «Что это здесь такое творится?» — удивляюсь я. Микро стал вдруг похож на человека.
— Думаю, — говорю я Фанни, как только Микро снова уходит, — надо проверить, все ли там еще под контролем.
Но Фанни крепко держит меня за руку. М-мм, не хочет отпускать. Тоже хорошо.
— Неплохо. Верно, — говорю я ей. — О таком я тоже думал. Не помешало бы иметь еще что-то вроде тента, и тогда закрываешь глаза, а на пленках, которые слушаешь, добавлены голоса пары-тройки людей, которые слушают музыку и при этом беседуют. И время от времени боковым зрением улавливаешь чье-то движение в свете.
— Но зачем тебе такое симулировать?
— Ну, не всегда, конечно. Так, своего рода промежуточный вариант. Для домашнего пользования, — чтобы не чувствовать себя одиноким, но и не быть постоянно на людях.
— Ну, теперь-то у тебя есть Микро.
— Да, теперь у меня есть Микро. Он хороший, очень тихий. Он либо спит, либо музыку слушает. Хотя сейчас постоянно сюда заходит. Я и не знал, что он может быть таким заботливым. Вино, а потом еще и музыка. Может, он сейчас опять появится, чтобы помассировать нам спинку.
— Ха! Уже забыл? Он еще и девушку тебе нашел.
Ух ты! Апогей откровенности? Значит, она и это поняла? Что сам я ни за что не пригласил бы ее.
— Но я тебя видела, — говорит Фанни.
— Что? Ведь там, где я сидел, было хоть глаз выколи.
— Капля надежды для всех пещерных людей, для всех смертных середнячков!
— Когда? В носу я в тот момент ковырял?
— Нет, когда вы уходили. Низенький заговаривает со мной, а высокий бежит следом.
— Нет-нет, Микро непременно хотел уйти, немедленно. Есть у него такое свойство. Иначе я бы тебя еще где-нибудь заловил. Или окликнул, если бы ты прошла мимо.
Лгу, конечно. Никогда бы я такого не сделал. Нет, сделал бы! Если бы я хоть немного знал ее раньше, если хотя бы раз сказал ей «привет», если бы мы уже знали друг друга по имени или хоть раз сидели бы рядом. Но никак иначе. Но несколько «привет» и «пока», смутного ощущения, мол, чувства она его знает, он ее знает, она меня знает — и я уже раскрепощаюсь, могу показать, что она мне нравится, или что хочу, чтобы она мне нравилась, смотря что получится, когда она откроет рот.
Полнейшая для меня загадка — этот скачок от незнакомого к знакомому. В Париже я был другом лишь потому, что был другом друга или другом друга друга, в общем, седьмая вода на киселе: появился вместе с другим на тусовке, где все сразу становились друзьями, ведь ты появился с кем-то, кого уже знают. А просто так, в обыденной жизни, люди смотрели на меня как на психа или впищика. Такова система: друг или враг. Идиотизм.
Но значение имеют лишь первые секунды, дальше не важно, главное — пришел один или с кем-то. Основное происходит, двадцать одна, двадцать две, двадцать три. Секунды считать можно хором. За это время происходит многое, взять, например, сколько потом уходит на то, чтобы узнать друг друга получше. Если ты не полный кретин, хватит и первых секунд. Для начала. Но я — из кретинов. Я, бывает, врубиться не успею, а на мне уже виснет какой-нибудь придурок или девчонка, и все потому, что я опять не просек важность первых секунд знакомства. Я спрашиваю Фанни, случалось ли с ней такое. Но она задумывается. Нет, пожалуй, у нее все немного иначе.
— Не-е-ет, — говорит она, — я всегда обращаю внимание только на сходство. Если кто-то внешне похож на того, кто мне нравится, то и он мне начинает нравиться. Даже забавно, когда человек не похож ни на кого из знакомых, понимаешь? Достаточно какой-нибудь мелочи, одинаковых ботинок, например. Уже это может послужить связкой. И очень жаль, если кто-то похож на кого-то, кто и правда настоящий дурак. Но только на первый взгляд, конечно. Я вот, например, знаю, что моя подруга Штэфф вечно приводит с собой тупиц. Вокруг нее — одни тупицы. Она знакома только с депрессивными, которые говорят исключительно о своей работе и делают вид, будто сидят на коксе, дерганые, и все такое, а на самом деле трезвые как стекло. В основном чайники, к тому же довольно скучные. Как-то я пошла с ней на вечеринку, и был там один тип, который дал затрещину подружке только за то, что она заговорила с другим, а остаток вечера скулил и просил прощения. А потом снова охамел и решил врезать ей еще раз за то, что она не хотела добром его простить. Если кто-то похож на друзей Штэфф, у меня ему искать нечего.
