- Какой породы оборотни?
- Ротвейлеры.
- Серьезная потасовка предстоит.
Я взял у Вьюна оптику и увеличил горы лежалого мусора. Собак не обнаружил.
Вьюн подергала замок на стальной цепи, опутавшей воротные створки.
- Есть предложение гранатой подорвать.
- Отклоняется.
Кусачками, предусмотрительно изъятыми мной в инструментальной коробке Щукина, я методично проделал в воротах отверстие нужного диаметра.
- Вперед не суйся, - предупредил я Вьюна, пролезая сквозь проволочное отверстие. Свалка встретила нас мертвой тишиной. Пока я высматривал направление для блицкрига, Вьюн уже рванулась к ближайшей куче мусора.
- Стоять! - я снял АК с предохранителя, и передернул затворную раму.
- Не могу стоять, - донеслось из-за кучи. - Женщины делают это сидя.
- Что именно?
- С двух раз догадаетесь, покажу вам одно место.
Я догадался, но смолчал. Тоже нашла вуайериста.
МАСОНЫБывший дом античной культуры химического комбината имел довольно просторный вестибюль, где все дышало творческой атмосферой гениев отечественного изобразительного искусства. Две широкие вестибюльные лестницы по сторонам сходились к третьему этажу в единый балкон и чем-то смахивали на гармошку Василия Теркина, как если бы ее изваял какой-нибудь Евгений Вучетич. Стены, были расписаны батальными сюжетами Василия Сурикова. Сюжетов было два, но как бы один: русский народ может ограничиться взятием снежного городка, но может и через Альпы махнуть. Кованые перила, опоясавшие балкон, венчали общее впечатление, призванное напомнить посетителю, как он звучит в условиях здешней акустики. «Человек звучит гордо», - гласила реплика, закованная самобытным кузнецом в чугунную изгородь.
- Кабинет бургомистра по табличке прочтешь, святой отец, - долговязый анархист в суконной кепке с ушами указал мне рашпилем на балкон, где просвечивали за перилами двери служебных помещений. - Там тебя и рассудят.
Сразу по возвращении в поселок из провальной экспедиции мы с Вьюном были взяты в кольцо дюжиной идейных полицаев. Командир отряда предъявил мне бумагу с печатью: «Задержать капеллана Славянского ордена вплоть до выяснения отношений с указанным капелланом». Визировала сей вздорный по форме и содержанию документ размашистая неразборчивая подпись, бравшая начало от буквы «Х». Гербовая печать имела форму лилового круга со скрещенным внутри циркулем и лопатой.
- Этот «Х», он кто здесь? Председатель масонского кооператива?
- Гер бургомистр, - угрюмо пояснил командир отряда в кепке и с рашпилем, заткнутым за офицерскую портупею.
- Ладно. Веди к бургомистру вплоть до выяснения отношений.
Окруженные черногвардейцами, далее мы отправились в поселковый магистрат. «Калач» у меня подмышкой анархисты игнорировали. Оно и понятно. Плетью обуха не перешибешь. В переулке у Княжеской площади черная гвардия построилась в каре.
- Лишний треп, - угрюмо пояснил мне командир отряда смысл боевой перестройки. - Духовное лицо с автоматом «Калашникова». Трудно купечеству объяснить.
Я вызвался набросить поверх оружия дождевик, но старший дал отмашку:
- Поздно. Торговый люд востер, святой отец.
- Такая мирная демонстрация силы, - присоветовал я ему простое объяснение.
- Меняю дом! - высунулся из бурлящей толпы коммерсантов рыжий мужчина
в бесполой шляпе. - Доска, фундамент, стропила, всего на мешок цемента!
- Бог не в силе, а в правде, - внушительно ответил мне командир, ткнувши рашпилем в поясницу блошиного маклера, - Исчезни. Голову отшибу.
- Знатно формулирует, - я оглянулся на Вьюна. - Запиши, а то забудем.
- Когда забудем, тогда и запишу, - огрызнулась моя утомленная спутница.
Внутри каре анархистов мы скоро пересекли галдящую площадь и поднялись на цоколь храма. Здесь рядовые полисмены разбили блокпост. Мы же, сопровожденные старшим по рашпилю гвардейцем, заступили в уже описанный мною просторный вестибюль.
- Бог в помощь, святой отец, - долговязый командир на прощание трижды перекрестился. - Сами-то мы атеисты, но верим. А их превосходительство нынче утром выпили со вчерашнего утра. Они, когда выпьют, злые на весь черный свет за пределами Дмитрия Кондратьевича. Так, что я отсюда и выше здесь обожду.
По мехам трехэтажной растянутой гармони мы с Вьюном самостоятельно взобрались на политическую сцену Казейника. У двери с латунной табличкой «Приемная бургомистра» я замешкался и обнял Вьюна. Битва при свалке сблизила нас. Мы стали товарищи по оружию. Вьюн перешла со мной на «ты» за пять минут до того, как раскроила череп ротвейлеру, чьи зубы уже почти что взяли меня за горло. А начинался наш поход через городскую свалку вполне обнадеживающе. Мы протопали метров около трехсот по разбитой асфальтовой дороге, петлявшей между отдельными насыпями отходов цивилизации, пока не втянулись в мусорное ущелье. Мы шагали в колонну по двое, не глядя вперед. Мы смотрели исключительно вверх, откуда вдруг почувствовали скрытую угрозу. Лично я ощутил ее каждой кожаной клеткой вспотевшего лба. Пот смешался с дождевыми каплями, заливая соленой жидкостью органы зрения. Левый орган совсем затуманился, а правым я с детства слабо вижу. Они явились именно, когда я органы протирал. Явились внезапно, точно признаки бубонной чумы. Сначала один бубон, затем другой, третий и так далее, они повылезли над свалявшимися помойными карнизами. Приметивши ротвейлеров, мы с Вьюном оцепенели как вкопанные. Стало ясно, что угодили мы в расставленные заранее живые тиски. Ротвейлеры, однако, нападать не торопились. Точно ждали команды своего подпольного хозяина.
- Ты до восьми только считаешь? - спросил я, озираясь. - Их уже десятка три наползло. Боеприпасов не хватит, когда они сверху посыплются. Это если я еще в каждого пулю всажу.
- Пару штук завалить, остальные отступят, - прошептала Вьюн, вцепившись
в мой локоть.
- Тот, кто умнее, всегда отступает первым.
Я осторожно стянул «Калашникова» с плеча и перевел его на режим автоматической стрельбы.
- Я стою, ты отходишь. Отходишь медленно.
- А ты?
- А я стою. Медленно стою. Выйдешь из ущелья, жми к воротам.
- А дальше?
- Дальше не обязательно. Оттуда прикроешь меня огнем.
- Каким огнем?
Не спуская органов зрения с ближайшего ротвейлера, я передал ей коробку спичек. Еще с минуту я и бубоны терпеливо ждали, пока Вьюн отступит на заранее подготовленные позиции. Затем я обернулся. Вьюн, к моему облегчению, отступила организованно. И почти сразу ротвейлеры скатились в ущелье. Рухнули молча с обеих сторон всей сворой. И сразу я обстрелял их. Не целясь, я выпустил весь рожок в накатившую волну и помчался прочь из ущелья. Я не знаю, что там произошло. Вернее всего, ротвейлеры, по которым я смазал, запутались в тех, что были убиты или же ранены. Вернее всего, это короткое замыкание в лавине ротвейлеров и спасло меня от смерти. Поразительный факт. Эти выносливые твари не подавали голоса, даже будучи раненными. Вырвавшись на более-менее открытый простор, я понесся тройными прыжками, какие Словарю и не снились на областных соревнованиях. Сломя голову, я мчался к ограде, и все-таки, они меня настигали. Ближе и ближе раздавалось позади сопение бубонов-оборотней.
Я, конечно, помнил про осколочную гранату в кармане дождевика. Но какую пользу я мог извлечь из нее, если не мог извлечь саму гранату? В правой руке я судорожно сжимал бесполезный «калач», а левая при панике изменяет мне с детства. На моей стороне оставалась только паника, уважаемый читатель. Только паника еще гнала меня к заветному отверстию, за которым я мог избежать плачевной участи. В паре тройных прыжков от проволочной ограды, я лопатками почувствовал, как самый резвый из моих преследователей уже оторвался от взлетной полосы. Паника развернула меня на сто восемьдесят градусов, и тут мне стало понятно, отчего я не бросил бесполезное оружие. Потому что, уважаемый читатель, бесполезного оружия не существует. Бесполезного оружия попросту еще не изобрели. Сбитый мною в полете мощнейшим автоматическим ударом, ротвейлер грянулся оземь и замотал окровавленной шайбой. Но расстались мы ненадолго. Ротвейлеры созданы из мускулов, тупого упрямства и челюстей, которых мертвую хватку превосходит разве что медвежий капкан. И он уже прыгнул мне на грудь, и разъятые челюсти его уже приготовились вцепиться мне в горло, когда рядом с моими органами слуха оглушительно грянул выстрел. Шайба ротвейлера точно взорвалась, обдавши кровью мое лицо, а туша его снесла меня с ног у самого проволочного лаза. Частично оглохший, я прополз в отверстие за ворота и минут пять еще мотал контуженой головою. А стоял я на четвереньках, и, судя по беззвучному хохоту Вьюна, порядочно смахивал на тех оборотней, что безмолвно скопились по другую сторону ограды. Напряжение, давно отключенное, оставило в их памяти болезненные рубцы, словно кнут незримого дрессировщика. Ротвейлерам оставалось молча наблюдать, как умеет веселиться ускользнувшая добыча. Сжимая двумя руками табельный «Макаров» участкового Щукина, прихваченный ею вопреки моему запрету, Вьюн тряслась от хохота, словно ей рассказали исключительно смешной анекдот. Сначала я хотел залепить ей пощечину. Затем осознал, что Вьюн спасла мою шкуру. Вьюн и ее ослиное упрямство.
