Ознакомительная версия.
— Ты о чем думаешь? — Юлия стояла рядом и подозрительно смотрела на него сверху вниз. До чего же хорошо получается у нее взгляд «сверху вниз». — Ты жалеешь, что пошел? Если хочешь — иди, я ничего тяжелого покупать не буду.
— Юлия… — Он встал и посмотрел на нее сверху вниз. Нет, несмотря на рост, ему над этим взглядом еще работать и работать. — Ю-ли-я. Ты ни разу не обратилась ко мне по имени. Только «Катькин брат». Даже сама с собой… Помнишь, с косой сражалась? Сказала: «Обстригусь, как Катькин брат».
— Разве? — Юлия равнодушно пожала плечами и отошла. — Не помню. Я тебя обидела? Прошу прощения.
Нет, это невыносимо. Скоро из психиатра он плавно модифицируется в психа.
— Жди здесь. Никуда не уходи. Я через пять минут, — сказал Виктор и выскочил из магазина, чуть не сорвав занавес из стеклянных бус.
Он все-таки нашел яблоко. Яблоко было огромное, продолговатое, темно-бордовое и твердое, как камень. Ни за что не разломить. Он нес это яблоко Юлии и себе. Он чувствовал себя идиотом. Он чувствовал себя счастливым. Счастливым идиотом. И, что хуже всего, ему это безумно нравилось.
Юлия ждала его у входа в ту самую лавочку. Рядом с ней, помимо толстого старика, толкались еще три толстые бабы — одна старая и две молодые — и парень лет двадцати пяти, поразительно красивый. Все галдели, а парень молчал и смотрел на Юлию. Тот самый Лео, надо полагать. Ничего, попытался утешить себя Виктор, скоро этот Лео тоже будет толстым, как все его родичи.
Потом все они еще долго прощались, договаривали какие-то свои новости, которые не успели сказать раньше, что-то спрашивали, передавали привет, смеялись, утирали глаза, обменивались адресами… Вот зачем они ей нужны?
Виктор взял один пакет с ее покупками, потому что одна рука у него была уже занята яблоком, — и зачем он его искал, вот уж, действительно, идиот, — и медленно побрел прочь, стараясь не оглядываться. Метров через двадцать остановился и стал высматривать мусорный бак, куда бы это яблоко можно было бросить. Юлия наконец подошла, неся второй пакет в охапке, остановилась перед ним, откинула голову, глядя ему в лицо отсутствующим взглядом, и, улыбаясь своим мыслям, без особого интереса спросила:
— Ты где его взял?
— Там… — Виктор неопределенно мотнул головой и передумал выбрасывать яблоко.
— Одно? — Юлия едва заметно улыбнулась. Кажется, насмешливо. Ну и пусть насмешливо, зато она улыбается ему, а не кому попало.
— Одно, — сказал Виктор выжидающе. — Оно большое.
— Ну да, — очень серьезно сказала Юлия. — И, конечно, очень твердое. Не ломается. Да?
— Да. Но ведь можно и по очереди кусать. У нас это получается.
Виктор и сам услышал в своем голосе надежду и какой-то подтекст и постарался улыбнуться как можно непринужденнее. Юлия рассматривала его серьезными, даже немножко мрачными черными глазами, и наконец, вздохнув, сказала:
— Я сейчас не хочу. И руки грязные.
Повернулась и пошла себе спокойненько. Виктор стоял и смотрел ей вслед, пока она не остановилась и не оглянулась, и тогда он наконец заметил урну для мусора — чуть справа от нее и метра на два дальше. Вот и замечательно. Попадет или не попадет? Ну-ка, посмотрим, на пользу ли пошли пять лет в баскетбольной команде факультета… Он прицелился, качнул яблоко на ладони и, слегка размахнувшись, выпустил его на волю. И тут же понял, что попадет. И тут же понял, что только что совершил, может быть, самую большую ошибку в своей жизни.
И тут же увидел, как Юлия, протянув руку неторопливым, даже вроде бы небрежным жестом, перехватила яблоко в полете, просто вынула его из воздуха, будто с ветки сорвала, и стоит, смотрит на него. Очень серьезно смотрит.
Однако реакция у нее какая, а? Ящерица. Змея. Более того — мангуст. Соболь. Он шел к ней, лихорадочно вспоминая, с чем можно сравнить ее реакцию, и прекрасно понимал, что вспоминает только затем, чтобы отвлечься от внезапного, оглушающего, совершенно необъяснимого чувства облегчения — она не позволила ему совершить самую большую ошибку в его жизни. Вот, оказывается, как сходят с ума.
А потом он услышал смех, и крики, и даже аплодисменты, и понял, что весь этот цирк наблюдает толпа… ну, не очень чтобы толпа, но человек двадцать уж точно видели ее фокус и теперь пялятся на нее — а заодно и на него — с откровенным интересом.
— Извини, — хмуро сказал Виктор, подходя к Юлии и стараясь не замечать зрителей. — Погорячился.
— Бывает, — не сразу ответила она, все так же серьезно и строго глядя на него. Окружающих она, кажется, как всегда, не замечала. Ну да, простых смертных много, а она одна. — Мы его потом съедим.
Виктор опять почувствовал приступ счастливого идиотизма — или идиотического счастья? — и уже хотел сказать что-то очень хорошее, может быть, даже очень важное, но не успел… Она открыла свой пакет, бросила туда яблоко, и внезапно пакет взорвался хохотом. Оглушительным, заливистым, безудержным детским смехом в несколько голосов. Виктор вздрогнул и ошеломленно уставился на этот сумасшедший пакет, почти испуганный ее новым фокусом. Юлия смущенно хмыкнула, выудила из пакета маленький желтый мешочек на веревочке и покачала его на весу. Желтый мешочек, качаясь у нее на пальце, жизнерадостно заливался еще полминуты, а потом устало вздохнул, еще пару раз хрюкнул и замолчал.
— Мешок смеха, — сказала Юлия, нежно улыбаясь этому дьявольскому изобретению. — Я их пятьдесят штук купила. Чтобы везде повесить… Здорово, да? У нас таких нет. Да и нигде нет, я искала. Когда мы с папой здесь были, я первый раз такое увидела. И услышала. Удивительно помогает, лучше всякого лекарства. Я для наших давно хотела… — Она осеклась, неуверенно глянула на него и опустила руку. — Ну, пойдем, да? Мы уже долго ходим.
Виктор подхватил оба пакета и пошел за ней, пытаясь сформулировать для себя только что мелькнувшую догадку… впечатление… подозрение. Лучше лекарства. Ну да. Ей не хватает смеха. Радости. У нее есть все, чего хотят, чему завидуют женщины. Она этого не хочет и не ищет, скорее всего, не потому, что не любит, а потому, что это у нее есть — тряпки, вещи, судя по всему, и деньги. Зато два с половиной часа она искала эти смешливые игрушки, эти механические хохотунчики, чтобы накупить их пятьдесят штук.
— Юлия, ты мне расскажешь, что будешь делать с полусотней мешков смеха? — спросил он профессиональным голосом с профессиональным же интересом.
Она оглянулась на ходу, помолчала, потом сухо, понимающе усмехнулась и, подняв мешок смеха за веревочку, пощекотала его пальцем:
— А вот что…
Виктор терпел секунд пять, а потом не выдержал и захохотал вместе с мешком.
Ну вот как общаться с такими психами? То злится неизвестно на что, то хохочет непонятно почему. Это бы еще ладно, но постоянная въедливая подозрительность Катькиного брата вгоняла Юлию в полное недоумение. Допустим, непонятно ему что-нибудь — ну так спроси, как нормальные люди делают. Алан спрашивает, и Катька спрашивает, и даже Гиви спрашивает… Хотя Гиви, конечно, больше сам говорит, чем спрашивает. Ну, не в этом дело. Дело в том, что все спрашивают, чтобы им ответили. То есть — чтобы узнать что-то. А Виктор даже если и спрашивает, то с таким видом, будто ответа не ждет, а если и будет какой-нибудь ответ, так уж наверняка не правдивый.
— Так зачем тебе пятьдесят мешков смеха? — подозрительно спросил Виктор, вытряхивая смешливые игрушки из пакета на стол.
Этот вопрос он уже раза три задавал. Юлии казалось, что всю обратную дорогу до теплохода они только об этом и говорили. И она очень подробно объяснила, где будут висеть мешки смеха в интернате, и почему именно в таких местах они должны висеть, и как здорово, если вместо будильника или, например, звонка на перемену раздастся такой заливистый детский хохот… Что тут непонятного? Все тут понятно. Что он к ней пристал?
— Торговать буду, — сердито буркнула Юлия, сгребая игрушки со стола опять в пакет. — Такой ответ тебя больше устраивает?
— Такой ответ меня совсем не устраивает… — Виктор тихо засмеялся, задирая бровь и трогая ладонью макушку. — Юлия Июль. Странно все это… Ты кто?
Вот уж действительно — странно все это. О ней, кажется, уже абсолютно все абсолютно всё знают. Один Виктор принимает ее за… Черт его знает, за кого он ее принимает. Судя по всему — за японскую шпионку, не меньше.
— Я сельская учительница, — сказала она без выражения. — Русская. Двадцать восемь лет. Пол женский. Образование высшее. Не судима. Беспартийная. Что еще?
— У тебя фотографии есть? — опять очень подозрительно спросил Виктор.
— Какие фотографии? — Она даже растерялась. Ну и тон у него… Может, она и правда какая-нибудь шпионка, просто сама не знает об этом?
— Какие-нибудь фотографии. — Он смотрел все с тем же подозрением. — Фотографии родителей, например, или мужа, или этих детей твоих… Все равно.
Ознакомительная версия.
