Обернувшись, я замечаю, что Марлена смотрит прямо на меня. В зверинце тихо, если не считать шуршания, посапывания и негромкого почавкивания. Снаружи, вдали, играет гармоника. Мелодия — какой-то вальсок — мне знакома, вот только названия не припомню.
И вдруг непонятно как — я ли тянусь к ней, она ли ко мне — она оказывается у меня в объятиях, и мы принимаемся вальсировать, приседать и подпрыгивать прямо перед низко натянутой веревкой. Кружась, я замечаю, что Рози подняла вверх хобот и улыбается.
Внезапно Марлена отстраняется.
Я замираю в растерянности, так и не опустив рук.
— Ох, — выдыхает Марлена, отчаянно краснея и отводя глаза. — Ага. Ну, вот. Пойдем подождем Августа, хорошо?
Я смотрю на нее долго-долго. Мне хочется ее поцеловать. До того хочется, как в жизни еще ничего не хотелось.
— Да, — отвечаю наконец я. — Да, пойдемте.
Час спустя Август возвращается. Вихрем ворвавшись в купе, он с грохотом захлопывает за собой дверь.
— Этот бестолковый сукин сын заплатил за этого бестолкового сукина слона две тысячи! — провозглашает он, швыряя шляпу в угол и срывая с себя пиджак. — Две тысячи зеленых, чтоб его! — Он падает на ближайший стул и прячет лицо в ладони.
Марлена достает бутылку виски, однако, взглянув на Августа, ставит на место и тянется к бутылке пива.
— И это еще не самое худшее, о нет, — продолжает Август, развязывая галстук и расстегивая воротничок. — Хотите знать, что он еще натворил? Хотите? А ну, угадайте!
Август смотрит на Марлену — та совершенно невозмутима. Она наливает в три бокала по доброй порции виски.
— Я сказал, угадайте! — рычит Август.
— Откуда же мне знать? — тихо отвечает Марлена, закупоривая бутылку виски.
— Он потратил остатки денег на вагон для этого проклятого слона!
Вдруг Марлена вся превращается во внимание.
— А разве он не нанял ни одного артиста?
— Еще как нанял.
— Но…
— Да. Именно, — обрывает ее Август.
Марлена протягивает ему стакан, жестом предлагает мне взять мой и садится.
Я отхлебываю и выжидаю, сколько могу.
— Послушайте, должно быть, вы оба понимаете, о чем говорите. Но я не понимаю ни черта. Может, объясните, что все это означает?
Август отдувается, откидывает со лба выбившуюся прядь волос и, склонившись, упирается локтями в колени. Подняв голову, он принимается сверлить меня взглядом.
— Это означает, Якоб, что мы наняли людей, которых нам некуда селить. Это означает, Якоб, что Дядюшка Эл конфисковал один из вагонов для рабочих и объявил спальным вагоном для артистов. А поскольку он нанял двух женщин, ему пришлось сделать там перегородку. Это означает, Якоб, что меньше дюжины артистов займут кучу места, а шестьдесят четыре рабочих будут спать под вагонами.
— Но это же просто нелепо! — восклицаю я. — Почему бы ему не подселить в вагон к рабочим всех, кому нужно пристанище?
— Это невозможно, — говорит Марлена.
— Но почему?
— Потому что нельзя смешивать рабочих и артистов.
— Как нас с Кинко?
— Ха! — фыркает Август и с кривой ухмылкой выпрямляется на стуле. — Ну-ка расскажи нам — страсть как интересно! Как там у вас дела? — Он вскидывает голову и улыбается.
— Марлена делает глубокий вдох и закидывает ногу на ногу. Миг спустя красная кожаная туфелька начинает раскачиваться туда-сюда.
— Я залпом выпиваю виски и ухожу.
Виски оказалось многовато, и, пока я шел к своему вагону, выпивка ударила в голову Но, по всему судя, не я один под мухой — после заключения «сделки» «Самый великолепный на земле цирк Братьев Бензини» в полном составе выпускает пары. Тут и там попадаются разнообразные сборища, начиная от праздничных танцулек под джаз и взрывы хохота и заканчивая беспорядочными группками оборванцев, толпящихся в отдалении от поезда и передающих по кругу крепкие напитки. Я замечаю Верблюда, приветствующего меня взмахом руки, прежде чем передать дальше жестянку с разведенным сухим спиртом «Стерно».
Услышав в высокой траве какую-то возню, я останавливаюсь и, приглядевшись, замечаю широко раскинутые голые женские ноги, а между ними — мужчину. Он охает и чуть не блеет от страсти, как козел. Спущенные брюки болтаются вокруг коленей, а волосатые ягодицы ходят туда-сюда. Она сжимает в кулаке его рубаху и стонет с каждым толчком. До меня не сразу доходит, на что я смотрю, но когда доходит, я зажмуриваюсь и неверной походкой удаляюсь.
Дойдя до вагона для цирковых лошадей, я обнаруживаю, что в дверном проеме люди, а те, кто не поместился, толкутся вокруг.
Внутри тоже полно народу Здесь правит бал Кинко, с бутылкой в руке и с выражением пьяного гостеприимства на лице. Завидев меня, он спотыкается и пошатывается. Его тут же ловят.
— Якоб! Дружище! — кричит он с горящими глазами и, отделавшись от поддерживающих его рук, распрямляется. — Друзья мои! — возвещает он толпе из трех десятков человек, набившихся туда, где обычно стоят Марленины лошадки, и, подойдя ко мне, обнимает за талию. — Это мой самый-самый-самый лучший друг Якоб. — Он останавливается, чтобы отхлебнуть из бутылки. — Давайте его поприветствуем. Сделайте одолжение.
Гости свистят и смеются. Кинко хохочет так, что аж захлебывается. Отпустив меня, он машет рукой перед своим побагровевшим лицом до тех пор, пока не перестает брызгать слюной. После чего приобнимает за талию человека, стоящего рядом с нами, и они, пошатываясь, уходят.
Козлиный загончик набит до предела, так что я пробираюсь в противоположный конец вагона, туда, где раньше было место Серебряного, и приваливаюсь к щелястой стене.
В ворохе соломы рядом со мной раздается шорох. Я тычу туда, надеясь, что это не крыса. Нет, это Дамка. Мелькнув на мгновение, ее белый хвостик тут же исчезает в соломе, словно краб в песке.
Трудно сказать, что и как было дальше. Мне передавали какие-то бутылки, и, похоже, я уговорил их чуть ли не все. Но еще раньше мир поплыл и закружился, а я воспылал нежностью ко всему живому и неживому. Меня обнимали за плечи, и я тоже кого-то обнимал. Мы громогласно хохотали — уже не помню, над чем, но восторг был полнейший.
Потом мы играли в игру, где надо было что-то бросать, а если кто не попадал в цель, он должен был выпить. Я все время промазывал. В конце концов я почувствовал, что сейчас меня вырвет, и куда-то пополз, к вящей радости всех присутствующих.
И вот я сижу в углу. Не помню, как я здесь оказался, но сижу прислонившись к стене и уткнувшись лицом в колени. Мне кажется, что хотя бы так мир перестанет вращаться, но он не перестает, так что я пробую прислониться к стене затылком.
— Ну-ка, ну-ка, кто это у нас тут? — раздается где-то совсем рядом знойный голос.
Я распахиваю глаза. Прямо у меня под носом — плотно упакованное декольте высотой не меньше фута. Постепенно поднимая глаза, я наконец добираюсь до лица. Это Барбары. Я часто мигаю, пытаясь увидеть одну. Но, бог ты мой, ничего не выходит. Или… постойте-постойте. Все понятно. Это не две Барбары, это две женщины.
— Привет, милый, — говорит Барбара, гладя меня по щеке. — У тебя все в порядке?
— Ммммм, — мычу в ответ я, пытаясь кивнуть.
Кончики ее пальцев соскальзывают мне на подбородок, сама же она оборачивается к блондинке, пристроившейся на корточках за ее спиной.
— Надо же, совсем мальчик. Хорошенький, словно цветочек, верно, Нелл?
Нелл затягивается и выпускает дым из уголка рта.
— А то. Только, сдается мне, я его раньше не видела.
— Он дежурил пару дней назад в моем шатре, — говорит Барбара и поворачивается ко мне. — Как тебя зовут, милый мой? — мягко спрашивает она, водя костяшками пальцев по моей щеке.
— Якоб, — отвечаю я, чувствуя, что меня вот-вот вырвет.
— Якоб, — повторяет она. — Послушай-ка, а я знаю, кто ты такой. Это про него рассказывал Уолтер, — поясняет она Нелл. — Он у нас совсем новенький. Но зато как себя держал у меня в шатре!
Схватив меня за подбородок, Барбара поднимает его и проникновенно смотрит мне в глаза.
Я пытаюсь посмотреть на нее так же, но никак не могу сфокусироваться.
— Ах ты, лапочка! А скажи, Якоб, ты когда-нибудь был с женщиной?
— Я… ну… — отвечаю я. — Ну…
Нелл прыскает. Барбара, откинувшись, упирает руки в боки.
— Ну что? Устроим ему теплый прием?
— А что нам остается? — отвечает Нелл. — Новичок и девственник? — Ее рука соскальзывает по моему животу прямо в промежность. И тут мой безжизненно болтавшийся член просто-таки подпрыгивает. — Интересно, а там он тоже рыжий? — продолжает Нелл, накрывая его ладонью.
Барбара, склонившись ко мне, разжимает мои ладони и подносит одну из них к губам. Она проводит по ладони длинным ногтем и, глядя мне прямо в глаза, повторяет тот же путь языком. А потом берет мою руку и кладет себе на грудь, туда, где должен быть сосок.
