Боже мой. Боже мой. Я трогаю грудь. Пусть через одежду, но все же…
Барбара на миг встает, одергивает юбку, украдкой оглядывается и присаживается обратно. Пока я обдумываю эту перемену поз, она вновь берет меня за руку и на этот раз запускает ее под юбку и прижимает к чему-то горячему и влажному, шелковистому на ошупь.
У меня перехватывает дыхание. Виски, самогон, джин, бог знает что — все это выветривается в мгновение ока. Она водит моей рукой по своим загадочным и прекрасным выемкам.
Ох ты, черт. Я же сейчас кончу.
— Гмммм? — мурлычет Барбара, чуть перемещая мою руку, и средний палец уходит еще глубже. Вокруг него набухает и пульсирует теплый шелк. Она возвращает мою руку обратно на колено и оценивающе сжимает пенис.
— Ммммм, — мычит она с полузакрытыми глазами. — Он готов, Нелл. Ах, как я их люблю, таких вот молоденьких!
Остаток ночи проходит в припадочных вспышках. Я понимаю, что меня поддерживают с двух сторон две женщины, но чувствую, что выпадаю из вагона. Во всяком случае, я обнаруживаю, что валяюсь лицом в грязи. Потом меня водружают обратно и принимаются пихать туда-сюда в темноте, пока я наконец не осознаю, что сижу на краю кровати.
Теперь передо мной определенно две Барбары. И две других… как ее там… Нелл.
Барбара делает шаг назад и поднимает руки. Откинув голову, она проводит руками по телу, танцуя при свете свечи. Мне интересно — иначе и быть не могло. Но я уже просто не могу сидеть прямо и падаю назад.
Кто-то стаскивает с меня штаны. Я что-то бормочу, не скажу что, но явно не «давай-давай». Мне внезапно становится дурно.
Боже мой. Она трогает меня — его — поглаживает и заодно проверяет. Я приподнимаюсь на локтях и перевожу взгляд вниз. Он обмяк, маленькая розовая черепашка прячется в панцире. Похоже, он еще и прилип к ноге. Та, что за меня взялась, высвобождает его, запускает обе руки между моими бедрами и тянется к яичкам. Взяв их в руку, она принимается ими поигрывать, словно теннисными шариками, а сама в это время изучает мой пенис. Несмотря на ее старания, он беспомощно болтается, и я подавленно наблюдаю за происходящим.
Вторая женщина — она снова одна, и как бы мне, черт возьми, разобраться, сколько их на самом деле?! — лежит рядом со мной на постели. Выудив из платья тощую грудь, она подносит ее к моему рту и проводит по всему лицу. А прямо надо мной ее накрашенные губы, жаждущая пасть с торчащим наружу языком. Я отворачиваюсь вправо, туда, где женщин нет. И чувствую, что она добралась ртом до головки моего пениса.
Я задыхаюсь. Женщины хихикают, но ласково и ободряюще, поскольку все еще надеются, что я смогу ответить им взаимностью.
Боже мой, боже мой, она его сосет. Во имя всего святого, сосет!
А у меня, похоже, больше не выйдет ни…
Боже мой, мне нужно…
Я отворачиваюсь, и прискорбно эклектичное содержимое моего желудка выплескивается прямо на Нелл.
Раздается ужасный скрежет, и сквозь черноту надо мной пробивается лучик света.
На меня пялится Кинко.
— Проснись, солнышко. Тебя ищет босс.
Он приоткрывает крышку. Я не сразу понимаю, что происходит, но по мере того, как в моем скрюченном теле постепенно включаются мозги, до меня доходит, что меня запихнули в сундук.
Зафиксировав крышку в открытом положении, Кинко удаляется. Я высвобождаю искривленную шею и с трудом сажусь. Сундук стоит в шатре, а вокруг — ряды вешалок с яркими костюмами, всяческий реквизит и туалетные столики с зеркалами.
— Где я? — хрипло кричу я ему вдогонку и кашляю, пытаясь прочистить пересохшее горло.
— В Галерее Клоунов, — отвечает Кинко, тыча пальцем в склянки с белилами на одном из шкафчиков.
Я прикрываю глаза рукой и замечаю, что одет в шелк. Вернее сказать, в красный шелковый пеньюар. Причем в широко распахнутый красный шелковый пеньюар. Глянув вниз, я обнаруживаю, что кто-то побрил мне причинное место.
Я поскорей запахиваю полы пеньюара. Интересно, Кинко видел?
Господи, что я делал прошлой ночью? Понятия не имею. Но что-то смутно мелькает в памяти, и…
Боже мой, меня вырвало прямо на женщину!
Я кое-как встаю на ноги и завязываю пеньюар. Вытираю непривычно скользкий лоб. И замечаю, что рука побелела.
— Что за… — начинаю я, пялясь на нее.
Кинко разворачивается и протягивает мне зеркальце. Я беру его в руки с превеликим беспокойством, а когда подношу к лицу, оттуда на меня таращится клоун.
Высунув голову из шатра, я смотрю направо и налево и несусь в свой вагон. Вослед мне раздаются гогот и свист.
— Ой-е, только посмотрите на эту красотку!
— Эй, Фред! Не пропусти нашу новую стриптизершу!
— Послушай, дорогуша, а что ты делаешь сегодня вечером?
Я ныряю в козлиный загончик и, захлопнув дверь, прислоняюсь к ней спиной. Тяжело дыша, жду, пока хохот снаружи не утихнет. Схватив какой-то лоскут, снова вытираю лицо.
Прежде чем выбежать из Галереи Клоунов, я его кое-как оттер, но все еще не верю, что оно чистое. Мне кажется, ничто во мне отныне больше не будет чистым. Но, что хуже всего, я понятия не имею, что вытворял. В голове одни обрывки, причем совершенно ужасные, но куда как ужаснее то, что я ума не приложу, чем занимался в промежутках.
Постойте, а ведь я не знаю даже, девственник ли я или уже нет.
Запустив руку в пеньюар, я почесываю свои щетинистые яйца.
Несколько минут спустя приходит Кинко. Я валяюсь на постели, заложив руки за голову.
— А не пойти ли тебе отсюда? — говорит Кинко. — Он тебя все еще ищет.
Прямо у моего уха раздается сопение. Приподняв голову, я впечатываюсь в мокрый нос.
Дамка отпрыгивает, как если бы ее отбросило взрывной волной, и изучает меня с расстояния трех футов, осторожно принюхиваясь. Ох, сдается мне, сегодня я пахну так, что и мусорщика замутит. Я снова роняю голову.
— Ты что, хочешь, чтобы тебя уволили?
— Признаться, сейчас мне без разницы, — мямлю я.
— Что?
— Все равно я ухожу.
— Да о чем ты, черт возьми?
Я не отвечаю. Не могу же я рассказать ему, что не только окончательно и бесповоротно опозорился, но и не сумел воспользоваться первой в жизни возможностью переспать с женщиной, о чем за последние восемь лет думал чуть ли не ежедневно. Не говоря уже о том, что меня вырвало на женщину, которая предлагала себя, а потом я вырубился, и кто-то побрил мне яйца, измазал лицо белилами и запихал в сундук. Впрочем, должно быть, кое о чем он проведал — ведь знал же, где искать меня утром. Может, даже и поучаствовал в этих безобразиях.
— Не будь идиотом, — говорит Кинко. — Ты что, тоже хочешь уйти по рельсам, как эти несчастные бродяги? А ну пошел, пока тебя не выгнали!
Я не шевелюсь.
— Я сказал — встань!
— Тебе-то какая разница? — бормочу я. — И не ори. У меня болит голова.
— Да встань же ты, черт возьми, или у тебя будет болеть все остальное!
— Ладно-ладно! Только не ори.
Я воздвигаюсь и бросаю на него обозленный взгляд. Голова опухла, а к рукам и ногам как будто привязали по свинцовой гире. Поскольку он продолжает на меня пялиться, я отворачиваюсь к стене и, придерживая пеньюар, натягиваю штаны, чтобы он не заметил, как меня обрили. Тем не менее я краснею.
— Хочешь добрый совет? — спрашивает Кинко. — Я бы на твоем месте озаботился цветочками для Барбары. Вторая — так, шлюха, а Барбара — друг.
От стыда я чуть не падаю в обморок. Но даже когда приступ внезапной слабости проходит, не поднимаю взгляда: похоже, я в жизни больше не смогу посмотреть никому в глаза.
Поезд «Братьев Фокс» уводят на запасный путь, а ставший притчей во языцех вагон для перевозки слона цепляют прямо к нашему паровозу, чтобы не слишком трясло. Вместо щелей в нем вентиляционные отверстия, а сделан он из металла. Ребята из Передового отряда сворачивают шатры: с самыми большими они уже почти закончили, и теперь видны постройки Жолье. За их работой наблюдает группка горожан.
Августа я нахожу в зверинце, рядом со слонихой.
— Пошла! — орет он, размахивая перед ее мордой крюком.
Она помахивает хоботом и моргает.
— Я сказал, пошла! — он обходит слониху и бьет сзади по ноге. — Пошла, черт тебя дери!
Глаза ее сужаются, а огромные уши прижимаются к голове.
Заметив меня, Август замирает и отбрасывает крюк.
— Что, бурная была ночка? — ухмыляется он.
Сперва шея, а потом и вся моя голова от смущения заливается краской.
— Ладно, забудь. Возьми-ка лучше палку и помоги мне сдвинуть эту безмозглую тварь с места.
К нам подходит Пит, комкая в руках шляпу.
— Август!
Август в гневе поворачивается:
— Господи боже мой! Что тебе нужно, Пит? Я занят — не видишь, что ли?
— Мясо для кошек здесь.
— Отлично. Вот и займись им. У нас нет времени.
— А что именно мне с ним делать?
— Черт возьми, Пит, а сам-то ты как думаешь, что с ним делать?
