Пролетарский писатель Черепай.
Резолюция синего чекиста Власова (курсив):
Рассказ хороший, но чересчур короткий. Во время письма Черепай уныло тёр своей рукой поясницу, как бы думая, что добавить в рассказ ещё, зевал и порывался заснуть. Что же до времени, то оно в рассказе далеко будущее, а значит, и факты, описанные в нём, пройдут далеко в будущем, в настоящем и в прошлом их не было. Черепай грешит против истины, неужели такие писатели нужны нам, неужели же будем их терпеть?
Одинокость
Чего уж там, никто не понимал толком, что она одинока, то есть совершенно, да никто и не думал о ней в этой связи, тем более, если уж говорить прямо, свои заботы, проблемы, головняки, то есть головные боли от неразрешимости. И без того всё с ней было ясно, но никто этого не осознавал, скажем так, в полной мере, просто внутри где-то это сидело, в подсознании, что ли, думать было незачем, нам тоже не стоило вспоминать, но дело в том, что жизнь всё идёт и не останавливается, и хочется хотя бы половины, что ли, но кто его знает, сколько нам отмерено, может быть, сегодня-завтра, и это всё.
Когда она появилась в нашей конторе, маленькая и симпатичная, с глазами, небо не упало на землю, а земля, в свою очередь, не разверзлась, а могла бы, потому что таких людей у нас до этого не было, и после тоже не было. А взяли её простым оператором, такую умницу, и вечерами, я помню это, Сашка читал наизусть стихи, а еще вычитывал из книг, причём выбирал что посложнее, Набокова или Ильфа с Петровым, и читал вслух, всё быстрее и быстрее в своём азарте, но она всегда успевала за ним набирать, стучать по клавишам, и не делала ошибок. Такая у них была вечерняя забава, только если не видела главная, наша железная леди, Этель Лилиан, и не прекращала это, потому что раз навсегда установила несминаемые правила о том, что на работе только работой, а больше ничем и даже не сбегай покурить, и они расходились по домам, смеясь. И она, которовая оператор машинного набора, шла пешком всю дорогу, пока не приходила к себе, в свою съёмную комнату, потому что пойти больше было некуда ей в этом городе, новом для неё, чужом, где из всех знакомых и мужчин только коллеги по работе да встречные псы, нищие тоже знали её и приветствовали песнями, те самые нищие, которовые голосами своими не ищут славы, а хотя бы дали копеечку, и слава Богу. Она раздавала, не оскудевала рука, приходила в свою комнату, такая маленькая, симпатичная, с глазами, могла бы иметь успех, но глаза… То ли грусть в них отталкивала, то ли сама не хотела романов, но вечерами она сидела в комнате, уставясь в одну точку на стене, потому что в конце концов читать и рисовать за несколько месяцев беспробудно ей надоело, а телевизора и радио не было, и так она сидела до тех пор, пока не приходило время лечь спать, а утром вставала и шла пешком в контору, все свои километры, чтобы хоть как-то разнообразить, и в конторе снова улыбалась всем, и была милой. Делала всё безукоризненно, несмотря на то, что зрение от компьютера садилось, а что ей оставалось в её одиночестве, делать было нечего, только хорошо работать, хотя иные и приходят в этом положении к другому выводу, к выводу, что можно не стараться, но это не про неё. Когда к ней подходили с просьбой и поручением что-то набрать, она, глядя в голубой монитор компьютера и уже создавая новый документ, спокойно говорила: “скажи”, и забирала бумаги, чтобы печатать с них, не поднимая глаз, пока не напечатает всё.
Иногда во время перекура, задумчиво глядя на начало вечерних сумерек, произносила разные слова и фразы. Спрашивала Сашу: “Скажи, я ухожу на работу, когда темно, и возвращаюсь в темноте, отчего?” И Саша говорил что-то глупое про зиму и длинный рабочий день, на что она отвечала: “А это оттого, Саша, что Земля круглая, земляшар, и то время, пока она поворачивается вокруг своей оси с одной на другую сторону, мы проводим на работе”. Иногда замечала: “Толковый словарь современного русского языка толкует нам слова современного русского языка”. Говорила, глядя на любого, кроме, конечно, Лидии Корнеевны, главной и железной: “Возьми словарь и посмотри толкование слов „атлас”, „тужурка” и „говядина”. Настанут трудные времена, ты вспомнишь значение этих слов и будешь мне благодарен, улыбнёшься в своей благодарности”.
Словом, она была обычной конторской сотрудницей, к которовой относились ровно, отвечала на звонки сервисным голосом, иногда рассказывала Саше немножко о своём маленьком северном городе накануне полюса, в тайге, в лесу, и глаза делались туманными. Но вот заметили, что и она стала уставать, спрашивали, но не слишком-то искренне спрашивали, отчего, отвечала, что вся информация, которовую она набирает, на неё давит, слишком много. И в один день положила на стол нашей самой, нашей Раисе Максимовне заявление об уходе по собственному. “Куда ты уходишь от нас?” — спросила главная. “Я уеду в свой город”. — “Но что тебе делать там, это же дырявая дыра, что тебе до неё?” — “У меня там друзья”, — тихо сказала она, прикрывая усталостью глаза, и какие уж там были друзья, которовые ни разу, ни разу (ни разу курсивом) не позвонили и не написали, не поинтересовались, как жизнь, впрочем, не звонила и она, какие уж там друзья, оставалось только гадать. Но никто не стал этого делать, потому что, повторюсь, жизнь идёт и не останавливается, только успевай за её бесконечным движением.
Писательница Крамская.
Резолюция синего чекиста Власова (курсив):
Неясно отношение автора к героине своего рассказа. На самом деле, писательницу Крамскую нельзя назвать автором этого сочинения. Историю с внезапным увольнением посредственной работницы одной из контор она услышала от знакомой, когда та причёсывала кудрявые волосы и позёвывала, выпивая дешёвый кофе с коньяком. В душе Крамской эта история не вызвала ни капли удивления или жалости. Она (Крамская) пришла домой с купленной новой ручкой и пыталась обновить её через написание рассказа, в результате чего вышло данное повествование. В процессе письма писательницу больше интересовало, красив ли её почерк в связи с новой ручкой. Неужели такие писатели нужны нам, неужели же будем их терпеть?
Девке замуж
Слово говорю о полку,
О полку говорю слово,
Голову несу к алтарю,
К алтарю зову я любого.
Любый, любой, поженись на мне,
Разик хоть один поженись на мне.
Песни я пою о цветах,
О цветах стала уже петь песни,
Мне лететь к тебе не хватит крыл птах,
Без тебя не прожить, тесно.
Любый, любой, поженись на мне,
Раз или два поженись на мне.
Книгу напишу о тебе,
Напишу о тебе книгу,
Приходи любой, подарю,
Подарю свадебною ковригой.
Любый, любой, поженись на мне,
Сколько хочешь раз поженись на мне.
Писательница Мальцева.
Резолюция синего чекиста Власова (курсив):
Писательница Мальцева, исходя из своего детства, постепенно становилась блудной женщиной, и она ей стала, чрезмерно блудной. О чём и написала своё единственное стихотворение. Неужели такие писатели нужны нам? Неужели же будем их терпеть?
Вспоминанья ряби воды
Так вот. Они сидели в какой-то забегаловке, весьма популярной по причине. Дёшево и ассортимент. Народу некуда, а всё идут, прут, можно даже. Стульев мало, меньше, чем людей. Но кое-как, нашли, сперва один, потом другой, спустя минут десяти около, кто-то вышел в урочный час. Столик найти было проще.
Водка, 50 грамм, лимон, наливочка у неё. Выдохнул, принял первые 25. Закусил полдолькой, глаза остыли, душа замёрзла. Сидели напротив друг друга, молодые, ещё могли бы быть крепкими нервы, бойким язык, глаза бы в похоти, но отнюдь. Одежда та ещё, в школе носили родители, покупали, когда в состояньи купить, не о том.
Сначала молчали, каждый думая за своё. Она: нет конверта, а надо маме письмо, и как там дед, и — выдохни, выдохни, выдохни — годовщина отцовой смерти, сердце. Он: думай, голова, думай, где взять, а, всё надоело, устал, на лыжах бы. И вот они, первые 25. И потекла. О чём-то. Что денег нет, и не предвидится, и что живите, как птицы, не заботясь; и так. Последнее тратят, а нет жалости, нет уныния. В их положении уже бестолку. Тратят последнее, именно. Предпоследнее было на книжку и пачку чая. Сидят последнее по кабакам, типа этого, в этом. Сидят, смотрят друг в друга, между этих, которовые здесь часто и много, то есть, есть деньги, в отличие. Смотрят, говорят, достают священные книги, между здесь прямо, на эти столы, зачитывают, затягиваются и выдыхают, потому что тут это свободно, но, конечно, только табак, да они и не пробовали. И за соседними тоже курят, и тоже в блюдечко, неприятно, но делать нечего, больше некуда, пепельниц — ни разу, смириться, как с другим смирились, возлюби ближнего, не суди. Обсужденью не подлежит, сомненью, если быть. Верят безотносительно и уже не сдерживают подтвердить. Потому и нет уныния. Денег нет, причина та же, против течения, как объяснить. Это нам объяснять, им ясно. Между них, этих двух, в кабаке остальные, они понимают, что иначе не жить, не носить кудри, не пить касторочки. Чёрная зарплата и белая зарплата, а также сделай это. Между них эти двое, которовые напротив друг друга, и трудно через себя, а жить, не революцию же, суета, близко время. Пока для них не вопрос, нет вопросов встать и уйти, и хлопнуть, и одна суета вокруг, они будто на полюсе в центре вертящегося циклона, их не штормит даже. Давай я ещё 25, потом покурю, и пойдём, а вокруг зима.
