— Как он умер? — спросил я.
— Чисто. Сердечный приступ за рабочим столом в собственной галерее. Он говорил по телефону, когда… Сердце попросту не выдержало. Да и как иначе, если на протяжении всей жизни сигареты, красное мясо и постоянная борьба. Ему было только пятьдесят три года, и мы были вместе всего лишь восемь месяцев. Восемь незабываемых месяцев. Видит Бог, Фредерик был парень с норовом. А я… думаю, ты уже успел заметить, что я далеко не ангел и не самый уравновешенный тип. Но, как бы тебе это объяснить? В те месяцы, что мы были вместе, я каждое утро просыпался с мыслью: со мной Фредерик, и жизнь чертовски хороша. Это был первый и последний раз, когда я смотрел на мир с каким-то по-детски наивным оптимизмом. Смерть Фредерика убила его. Убила навсегда.
— Не зарекайся.
— О, уж я-то знаю. Я слишком хорошо знаю, что это был мой так называемый звездный час, а теперь…
— Возможно, он был не последней любовью твоей жизни.
— Опять ты заводишь свою «Поллианну». Та часть моей жизни умерла и похоронена. Возврата к ней нет. И я счастлив, что у меня есть Мехмет — три раза в неделю, никаких обязательств, никаких тормозов.
— Тем временем твои картины становятся все более мрачными.
— Возможно, потому, что я примирился со своим существованием. У меня есть работа. Есть любовник, который мало что значит для меня и от которого мне ничего не нужно, кроме тупого секса. Мне достаточно продавать по одной картине в год, чтобы оплачивать свои пороки. И благодаря твоей аренде, мне удалось заткнуть рот своему домовладельцу, будь он неладен. Так что жизнь идет своим чередом… и довольно сносно… для наркомана. — Он затушил окурок и сказал: — На этой ноте… кажется, вам давно пора ложиться спать, молодой человек. А мне, как известно, для хорошего сна надо принять «лекарство». И поскольку ты не выносишь вида иголок, слабак…
— Не продолжай, — сказал я и пошел к себе.
Я проспал до полудня и проснулся от знакомых звуков — Фитцсимонс-Росс и Мехмет занимались любовью. Чтобы перебить этот мерзкий саундтрек, я включил радио на полную громкость. Приготовил завтрак, принял душ и дождался, пока хлопнула дверь, возвещая об уходе Мехмета. Только после этого я выбрался из своего логова. Обычно после свидания с Мехметом Фитцсимонс-Росс смешивал краски, или натягивал холсты, или делал наброски — то, что он называл «черновой работой, без которой не обойтись». Когда я спустился вниз, собираясь выдвинуться в «Стамбул», чтобы позвонить, он поднял на меня осторожный взгляд, в котором угадывалось легкое смущение, и я тотчас догадался, что он сейчас скажет…
— Кажется, вчера ночью меня сразил приступ болтливости, — начал он, оторвавшись от смешивания красок.
— В самом деле? Я не заметил.
— Говорить о себе… это так банально и пошло. Так по-американски.
— И очень по-ирландски. Захватить тебе что-нибудь? Я на улицу.
— Две пачки «Голуаз» и еще литровую «Столичную», — сказал он, имея в виду советскую водку, которую пил всегда. — Там, в кармане моей куртки на вешалке, тридцать марок.
Видавшая виды коричневая кожаная куртка висела на старинной вешалке Викторианской эпохи. Я полез в карман и вместе с деньгами вытащил маленький целлофановый пакетик с белым порошком.
— Кажется, ты что-то забыл, — сказал я, показывая свою находку. Это определенно был героин.
— О, черт! — Он бросил краски и поспешил ко мне. — Я уж думал, что потерял.
Фитцсимонс-Росс протянул раскрытую ладонь, и я бросил в нее пакетик:
— Как видишь, нашлось.
— И в самом очевидном месте, куда я даже не заглянул. Господи, я совсем без головы.
Я вышел на улицу. В «Стамбуле» заказал кофе и попросил у Омара разрешения воспользоваться телефоном. Он выставил аппарат на прилавок. Номер телефона «Радио „Свобода“» был записан у меня в блокноте, и я позвонил в офис Джерома Велманна. Трубку взяла все та же строгая дама. Когда я представился, она произнесла привычным диктаторским тоном:
— Герр Велманн примет вас завтра в одиннадцать утра. У вас есть наш адрес?
— Да, я свободен завтра в одиннадцать, — ответил я, — и нет, вашего адреса я не знаю.
— Тогда записывайте, — сказала она, — поскольку в телефонном справочнике вы его уж точно не найдете. Вам необходимо принести с собой удостоверение личности. Без документов вас не пропустят. И не опаздывайте, у герра Велманна завтра очень плотный график.
На следующее утро я прибыл в офис «Радио „Свобода“» за десять минут до назначенного времени. Я надел единственный имевшийся в моем гардеробе цивильный пиджак из коричневого вельвета с замшевыми заплатками на локтях, черную шерстяную рубашку и темно-синие джинсы, которые не поленился отутюжить. Мне казалось, что я выгляжу очень даже в стиле богемы Гринвич-Виллиджа 1955 года, и для полноты картины не хватало только торчащего из кармана затрепанного сборника стихов Эдны Сент-Винсент Миллей.
Берлинское бюро «Радио „Свобода“» прописалось в невзрачном промышленном квартале города, словно в насмешку названном Веддинг[40]. Прямо возле станции метро, откуда я вышел на поверхность, массивное офисное здание 1930-х годов занимал фармацевтический гигант «Байер». Здание нависало над унылым ландшафтом из жилых коробок и фабричных строений. Шоссештрассе — некогда пункт перехода границы, ныне закрытый, — маячил впереди, так же как и вездесущая Стена, очерчивающая восточную линию горизонта. «Радио „Свобода“» находилось через две улицы, на Хохштрассе, неподалеку от парка Гумбольдтхайн. Низкое неприметное здание из кирпича. Можно было предположить, что когда-то его занимала маленькая фабрика по производству точных инструментов. И гораздо труднее было представить, что ныне здесь находится западноберлинская штаб-квартира известной на весь мир радиовещательной станции. Зато любому прохожему сразу было понятно, что предприятие за этими стенами засекреченное. Его окружал высокий железный забор, какими обычно огораживают школьные спортплощадки в Нью-Йорке. Сверху была натянута колючая проволока. Мощная двустворчатая дверь крепилась болтами в углу забора. Над входом висела камера наблюдения, контролирующая улицу. Когда я подошел к двери и нажал кнопку звонка, из маленькой будки, что находилась внутри огороженной территории, выскочил крепкий охранник в синей форме.
— Ja? — произнес он, с подозрением оглядывая меня.
Паспорту меня был наготове, и я объяснил, что мне назначена встреча с герром Велманном. Он взял у меня документ и сказал: «Ждите». После чего ушел в свою будку, а меня оставил за забором подпрыгивать на холоде, чтобы хоть как-то согреться. Прошло минут десять, прежде чем он выплыл из будки и открыл ворота, наказывая мне:
— Идите прямо до двери с табличкой «Приемная». Там вас встретит фрау Орфф.
— Кто такая фрау Орфф?
— Секретарь герра Велманна.
Ах, вот как. Она.
— Могу я забрать свой паспорт? — спросил я.
— Заберете на выходе.
И он указал мне дорогу.
Я ожидал увидеть перед собой сухопарую угловатую тетку с повадками тюремной надзирательницы или матери-игуменьи. Но фрау Орфф оказалась на редкость эффектной дамой лет сорока пяти. Высокая, изящная, с копной длинных каштановых волос и ироничной улыбкой на лице, она вполне могла дать фору любой французской киноактрисе. Одета она была шикарно — черная кожаная юбка и красная шелковая рубашка. Я сразу же узрел обручальное кольцо на ее левой руке. Она это заметила. Как и то, что я остолбенел от ее красоты, — отсюда и ироничная улыбка. Она протянула мне свою прохладную руку и очень сухо произнесла:
— Прошу, герр Несбитт.
Из приемной, которая больше напоминала предбанник у кабинета врача, она провела меня через огромный офис открытой планировки, где стояло несколько десятков столов с раздвижными перегородками. Площадь помещения составляла никак не меньше трех тысяч квадратов, но мы шли так быстро (я делал над собой усилие, чтобы не пялиться на соблазнительно виляющие бедра фрау Орфф), что я даже не успел толком разглядеть обитателей этого крольчатника. В самом конце офиса располагались студии радиовещания: стены из звуконепроницаемого стекла позволяли видеть, кто сидит перед микрофоном. Наконец мы уперлись в стену с дверью и табличкой: «Джером Велманн. Директор».
Фрау Орфф открыла дверь. Мы зашли в приемную, стены которой были увешаны постерами, представляющими историю «Радио „Свобода“» начиная с 1950-х. Стол фрау Орфф, на котором царил безукоризненный порядок, стоял у двери кабинета. Она постучалась, и из-за двери донесся голос:
— Kommen Sie doch herein[41].
Она зашла в кабинет и тут же вышла, коротко бросив:
— Герр директор сейчас вас примет.
