«Алан», – услышала она свой внутренний голос, но не шелохнулась.
– Если человек не хочет, из него ничего не вытянешь, – сказала она. – Не нервничай и попытайся быть вежливым, чтобы не оскорбить Бернара.
– Твои друзья – это мои друзья.
Они не отрывали друг от друга глаз. Она рассмеялась.
«Вражда… Вот к чему мы пришли, мы стали враждовать», – подумала она.
– Да, но я-то тебя люблю, – подчеркнуто вежливо сказал Алан, как бы угадав ее мысли. – Пойдем подождем твоего друга в библиотеке.
Он поднял согнутую в локте руку, и она машинально на нее оперлась. Как долго эта рука служила ей опорой? Год, два? Она уже точно не помнила, и вдруг ей стало страшно потерять эту опору. А если ей уже никто больше не подаст руки? Чувство безопасности… Этот мужчина-неврастеник олицетворял для нее безопасность! Нарочно не придумаешь.
Бернар явился в назначенный час, они выпили по коктейлю, вежливо поговорили о Нью-Йорке. Жозе казалось, что она будет присутствовать на встрече двух миров, ее миров, но все оказалось куда обыденнее – она пила неразбавленное виски в компании хорошо воспитанных мужчин одного роста, которые когда-то были или оставались к ней неравнодушны. Алан улыбался, и в глазах Бернара, которые поначалу были полны снисхождения, быстро загорелись злые искорки. Жозе уже не замечала красоты Алана, и это ее как-то по-особому радовало. Она не видела, что стаканы давно опустели, и лишь отчаянная мимика Бернара заставила ее обратить внимание на мужа. Тому никак не удавалось извлечь сигарету из полупустой пачки.
– Наверное, пора ужинать, – сказала она.
– Еще стаканчик, – любезно предложил Алан, обратившись к Бернару, но тот отказался.
– Мне бы хотелось выпить с вами еще, – настаивал Алан, – очень хотелось.
Тучи сразу сгустились. Бернар поднялся.
– Спасибо, не хочу. Я и вправду голоден.
– Я прошу вас выпить со мной, у меня есть тост, – сказал Алан. – Вы не можете мне отказать.
– Но если Бернар не хочет больше пить… – начала было Жозе, но Алан не дал ей договорить.
– Ну что, Бернар?
Они стояли друг против друга. «Алан сильнее, но он пьян, – пронеслось в голове Жозе. – Впрочем, я не помню, как сложен Бернар… Самое время заняться сравнительной анатомией». Она взяла бокал из рук Алана.
– Я выпью с тобой. А Бернар нас поддержит. За что пьем?
– За Пуатье, – сказал Алан и залпом выпил свой коктейль.
Бернар тоже поднял свой почти пустой бокал.
– За Ки-Уэст, – сказал он. – Отвечу любезностью на любезность.
– За этот милый вечер, – сказала Жозе и рассмеялась.
Они ужинали в Гарлеме и возвратились лишь на рассвете. От Централ-парка шел туман, из которого возникали громады небоскребов, и казалось, что утренняя прохлада дарит пожелтевшим листьям вторую молодость.
– До чего красивый город, – тихо произнес Бернар.
Жозе согласно кивнула. Весь вечер она находилась между двумя мужчинами. Они сами ее так посадили за столик, по очереди с ней танцевали, совсем как механические куклы. Алан пил умеренно и не возобновлял своих намеков. Бернар чувствовал себя несколько раскованней, но она не могла припомнить, чтобы они хоть раз что-либо сказали друг другу. «Собачья жизнь, – подумала она, – собачья жизнь, да и только. Но, наверное, многие бы мне позавидовали». Алан опустил стекло, чтобы выбросить окурок, и в салон такси хлынул осенний воздух.
– Холодно, – сказал он. – Везде холодно.
– Только не во Флориде, – сказала Жозе.
– Даже во Флориде. Бернар, дорогой мой, – вдруг произнес Алан, и тот даже вздрогнул, – дорогой Бернар, давай забудем, что рядом с нами эта молодая женщина. Забудем, что в вас сидит самодовольный французик, а во мне – маменькин сынок.
Бернар пожал плечами. «Странно, – подумала Жозе. – Он знает, что я уйду от Алана, что мы вместе возвратимся в Париж, и именно он оказывается обиженным».
– Вот так, – продолжал Алан. – Мы об этом забыли. А теперь немного потолкуем. Шофер! – крикнул он. – Отвезите нас в какой-нибудь бар.
– Я хочу спать, – сказала Жозе.
– Потом выспишься. Мне надо поговорить с моим другом Бернаром, у него чисто латинское понимание любви, и он может просветить меня по поводу моих семейных дел. И потом, у меня жажда.
Они очутились на Бродвее, в маленьком пустом баре под названием «Бокаж» [2], и это слово заставило Жозе улыбнуться. Какое представление мог иметь хозяин бара о роще в Нормандии? Ему, видимо, понравилось само звучание двух французских слогов. Алан заказал три порции горячительного и пригрозил выпить все три, если они закажут что-либо другое.
– Итак, мы забыли о Жозе, – сказал он. – Я вас не знаю, я – незнакомый пьянчужка, которого вы повстречали в баре и который надоедает вам своими излияниями. Я буду звать вас Жан, это типичное французское имя.
– Что ж, зовите меня Жаном, – сказал Бернар.
Его пошатывало от усталости.
– Дорогой Жан, что вы думаете о любви?
– Ничего не думаю, – ответил Бернар. – Решительно ничего.
– Неправда, Жан. Я читал ваши книги – ну по крайней мере одну прочел. Вы много размышляете обо всем, что связано с любовью. Так вот, я влюблен. Влюблен в женщину. В свою жену. Я люблю ее безжалостно, ненасытно. Что прикажете мне делать? Ведь она хочет бросить меня.
Жозе посмотрела на мужа, потом на сразу проснувшегося Бернара.
– Если она покидает вас и вы знаете почему, мне нечего добавить.
– Я сейчас объясню, как все себе представляю. Любовь, ее ищут. Жертвуют многим, чтобы найти. И вот один из двух обрел ее. В данном случае речь идет обо мне. Моя жена была наверху блаженства. Она, словно ручная серна, подходила ко мне, чтобы отведать из моей ладони этот нежный, неистощимый плод. Это была единственная серна, которую я соглашался кормить.
Он залпом выпил свой бокал, улыбнулся Жозе.
– Я надеюсь, вы простите мне эти сравнения, мой дорогой Жан. Многие американцы в душе – поэты. Короче, моя жена пресытилась, ей захотелось чего-то другого, а может, она не выносит, чтобы ее кормили насильно. Но я все еще храню этот плод, ощущаю его тяжесть на своей ладони. И хочу, чтобы она его вкушала. Что же делать?
– Вы могли бы вообразить, что она тоже держит плод в руке и… Впрочем, ваши сравнения меня раздражают. Вместо того чтобы воображать себя щедрым дарителем, вам не мешало бы осознать, что и у нее есть чем одарить другого, попытаться понять ее, что ли…
– Вы женаты, мой дорогой Жан?
– Да, – сказал «Жан» и как-то сразу сжался.
– Ваша жена любит и кормит вас. Вы не бросаете ее, хотя она вам и наскучила.
– Я вижу, вы хорошо осведомлены.
– Вы не бросаете ее по той причине, которую называете жалостью, не так ли?
– Это вас не касается, – сказал Бернар. – Речь идет не обо мне.
– Речь идет о любви, – сказал Алан. – И это надо отметить. Бармен!..
– Прекрати пить, – сказала Жозе.
Она произнесла это почти шепотом. Ей было не по себе. Она и вправду питалась любовью Алана, в ней она находила смысл жизни, а может, и основное занятие, хотя она и боялась признаться себе в этом. Однако она и в самом деле больше так жить не могла. Она не хотела, чтобы ее «насильно кормили», как он выразился. Алан продолжал:
– Итак, вам надоела ваша жена, мой дорогой Жан. Некогда вы любили Жозе или, точнее, полагали, что сможете ее любить, она вам уступила, и вы разыграли грустную, сентиментальную комедию, исполнили ее в унисон. Ибо ваши скрипки хорошо сыграны и настроены, разумеется, на минорный лад.
– Может быть, и так, – сказал Бернар.
Он взглянул на Жозе, и они не улыбнулись друг другу. В это мгновение она дорого бы заплатила, чтобы страстно любить его, ведь тогда она смогла бы хоть как-то возразить Алану. Бернар понял ее мысли и покраснел.
– А вы, Алан? Взгляните на себя со стороны. Вы любили женщину и отравили ей жизнь.
– Это не так мало. Вы считаете, что кто-то способен ее жизнь наполнить?
Мужчины повернулись к ней. Она медленно встала.
– Я просто в восторге от вашего спора. Раз вы про меня забыли, я удаляюсь. Продолжайте в том же духе, а я пойду спать.
Не успели они подняться, как она оказалась на улице и остановила такси. Она назвала шоферу мало знакомую ей гостиницу.
– Поздно, – прошептал шофер с видом знатока, – уже поздно ложиться спать.
– Да, – согласилась она, – слишком поздно.
И вдруг она явственно увидела себя, двадцатисемилетнюю женщину, которая совершает побег в нью-йоркском такси от любящего ее мужа, пересекает предрассветный город и многозначительно произносит: «Слишком поздно». Она подумала, что ей придется еще не раз восстанавливать в памяти случившееся, инсценировать его, смотреть на себя как бы из зрительного зала; она подумала, что в этом такси она могла бы дать волю слезам или страху, вместо того чтобы рассеянно гадать, не зовут ли приросшего к сиденью шофера, к примеру, Сильвиус Маркус.
