Через несколько минут общими усилиями его привязали к стулу в ее кабинете. Над верхней губой Изольды выступили капельки пота. Несмотря на отметины пальцев Антонена на щеках, ее кожа фарфоровой белизны стала мертвенно-бледной. Она испугалась. Тяжело переводя дыхание, она обратилась к нему:
— Вы уволены, я в вас ошиблась. Убирайтесь немедленно, без выходного пособия. Я сообщу о вас всем. Никогда больше вы на пушечный выстрел не подойдете к бездомным. И чтобы духу вашего здесь не было. От вас один вред. Недопустимо до такой степени терять хладнокровие.
Она снова говорила ему «вы». Его развязали. Он собрал свои вещи в зеленоватый пакет из супермаркета «Монопри», взял чек на скромную сумму — последнее жалованье. Никто с ним не попрощался, даже Мария Каллас отвернулась и спряталась за ноги Изольды, когда он хотел ее поцеловать.
Часть четвертая
Свободное падение
Глава 15
Неуслышанные молитвы
Двух дней хватило Антонену, чтобы опомниться. Из-за неумения держать себя в руках он погубил целый год усилий и потерял дружбу единственной женщины, которой когда-либо в жизни восхищался. Он написал ей длинное письмо с извинениями, обещал больше никогда ни на кого не поднимать руку, выразил готовность искупить свою вину, предложил ей самой побить его в наказание за причиненный вред. Она не ответила. Работу он потерял, на банковском счету осталось ровно тысяча триста евро. За квартиру было заплачено до конца следующего месяца, потом придется съезжать. Хуже того, он как будто вышел из образа, не понимая, как оказался во власти гнева. Все эти опустившиеся люди не заслужили такой враждебности. Пусть себе подыхают в своем углу, он молод, выкарабкается. Не прошло и двух дней, как он, с еще вспухшими губами, помчался в «Урбалюкс» и с трудом узнал бывшее место службы. Агентство занимало теперь целый квартал. Он толкнул дверь, спросил Ариэля. Личная встреча, он был уверен, лучше телефонного звонка.
— Ваша фамилия? — осведомилась новая секретарша, молоденькая блондинка с приклеенными ресницами. — Мсье Ван Хейфнис занят. Вы по какому вопросу?
Девица была — палец в рот не клади, этакая задавака на каблучках, с высоченной грудью, обтянутая черным платьем туже некуда. Она смотрела на Антонена с надменной миной. Но все же оказала милость, позволив ему присесть на софу. Холл преобразился: новенькое ковровое покрытие, блестящие лаком деревянные панели, свежевыкрашенные оконные рамы, зеленые растения в горшках — пахло деньгами и преуспеянием, невзирая на кризис. Посреди холла возвышалась гигантская фотокартина скандального русского художника Олега Кулика: на ней был изображен мужчина в набедренной повязке, который, сидя на табурете, доил собаку, судя по всему, овчарку-босерона, — молоко щедро струилось из огромного сосца. Полотно впечатляло. На большом столе из толстого стекла лежали журналы по моде и архитектуре. Но не только — тут были экземпляры «New York Review of Books», «Times Literary Supplement», «Philosophie Magazine», «XXI век» и, ни много ни мало — «Руководство Эпиктета», «Тибетская книга мертвых», «Максимы и мысли» Шамфора. На стене красовалась написанная готическим шрифтом последняя строка из «Этики» Спинозы:
«Все прекрасное столь же трудно, сколь и редко».
Этим многое говорилось о предприятии. Здесь любили искусство и литературу, насколько это возможно с неплохим капиталом. Ариэль выиграл свое пари! Антонена ждал еще один неприятный сюрприз: из смежной комнаты вышла Моника, элегантная, как никогда. На ней был бархатный костюмчик с очень глубоким вырезом, выгодно подчеркивающий ее матовую кожу. Она удивилась, увидев его, сидящего в углу с видом провинившегося мальчишки.
— Ты пришел просить прощения? — фыркнула она.
— Прощения? А ты-то что здесь делаешь?
— Ты разве ничего не слышал?
— О чем ты?
Она нервно рассмеялась, секретарша тоже прыснула.
— Ты правда не знаешь? Я живу с Ариэлем уже полгода и открыла отдел дизайна в его агентстве.
— С Ариэлем? Ты хочешь сказать, вы с ним?..
Он не договорил, сделав красноречивый жест.
— Ты же сам дал ему разрешение приударить за мной, помнишь? И он, уж поверь мне, не упустил случая. Не прикидывайся удивленным, старина. Ты меня бросил — он подобрал.
Не снизойдя до дальнейших объяснений, она удалилась: мол, дел хоть отбавляй. В ее почти раскосых глазах англо-индийской метиски он прочел простой приговор: земля обетованная отныне ему заказана. Теперь, будучи подругой другого, она неожиданно вновь обрела ценность в его глазах. Союз Ариэля и Моники, ее роскошный вид, его головокружительный успех — было отчего ревновать и грустить. Перед глазами у Антонена стояло все, что он отринул — и чего лишился. Он уже хотел уйти, когда Ариэль, непревзойденный режиссер, появился в холле с самодовольно-насмешливым видом и сигарой во рту.
— А, сын аббата Пьера и «Лица со шрамом». Я так и знал, что вы приползете на брюхе, но не думал, что так скоро.
Антонен заранее сочинил целую историю, но Ариэль его оборвал.
— Не утруждайтесь, я все знаю. Изольда де Отлюс звонила мне. Нехорошо бить слабых, особенно человеку с большим сердцем. А как вы посмели ударить ее? Все-таки вы мерзавец, да еще и с психическими отклонениями.
Секретарша не упускала ни слова из их диалога и даже не притворялась, будто занята своими делами. Антонен сослался на помрачение, на тяжелую работу, стал умолять взять его назад, пусть даже с понижением в должности.
— Вам нужны деньги, не так ли? Идиллия закончилась, прекрасная Изольда вам не уступила? Бедняки — это был только предлог, вам совсем другое было нужно, она не захотела, и вы распустили руки?
Ариэль был уже не добрым папочкой, опекающим своего протеже, а рассерженным начальником.
— Вы видели Монику, она вам все сказала. Вы и сами догадывались, не правда ли? Вы променяли орла на кукушку, вот к чему вы пришли. Как вы могли упустить такую женщину? Вы никогда не признавали ее талант художницы, не проявляли интереса к ее индийской или английской крови, к ее азиатским корням, ко всему лучшему в ней. Она рассказала мне о вашей совместной жизни — да вы просто маньяк, мой мальчик. И в койке, похоже, не гигант. Одно название, а не трах. Как только она терпела вас целый год? И вдобавок вы укокошили ее собаку, это уж совсем никуда не годится. Идемте, выпьем где-нибудь и потолкуем.
Они сели за столик в модном бистро «Прогресс» на углу улиц Бретань и Вьей-дю-Тампль.
— Вы мне очень нравились, Антонен, я возлагал на вас большие надежды. У всех у нас случаются кризисы, главное — преодолевать их с высоко поднятой головой. И никогда не пасовать, что бы с нами ни случилось. Не вы один страдаете. Да взять хоть меня — год назад, как раз когда вы ушли, я чуть не бросил все после этой утраты, даже готов был присоединиться к вам и уйти в благотворительность, представляете себе…
— Как это?
— Очень мило с вашей стороны делать вид, будто вам интересно. Вы позволите мне довольно длинное отступление? Потом мы поговорим о вас, обещаю. Впрочем, у вас нет выбора. Вы, может быть, догадывались, два года у меня был роман с одной хорошенькой продавщицей с улицы Фран-Буржуа. Она работала у «Сандро», девушка с Антильских островов, живая, чувственная, ладно, не буду утомлять вас подробностями. Одно «но»: она была на двадцать пять лет моложе меня. Мы выглядели несколько смешно, люди на нас оборачивались, я был ее «sugar daddy», ее сладким папочкой и щедрым покровителем. Дожив до пятидесяти, вы задаетесь вопросами о смысле жизни, о будущем и все такое. И вот вы встречаете молодую особу, которая от вас в восторге, для нее вы — оплот, маленький Трианон. Она знает, что вы женаты, не заморачивается этим, она пришла, чтобы пробудить вас от супружеской спячки. Для нее вы сильны и неутомимы, она побуждает вас превзойти себя, вдохновляя на настоящий эротический марафон. И вы безропотно покоряетесь. Если вам случается дать слабину, она ворчит: «Еще, любимый, ты же можешь. Ты совсем не старый, это все только у тебя в голове».
Мы встречались в кафе поблизости, в грязных гостиницах возле Северного и Восточного вокзалов, она такие любила. Я умолял ее не брать меня за руку на людях, боялся насмешек и нежелательных встреч. Мне приходилось скрывать ее от всех, чтобы не возбудить подозрения моей супруги, ревнивой, но, к счастью, почти не выезжающей из Амстердама. Не знаю, любил ли я Мари-Софи, так ее звали, но она меня интриговала. Очень спортивная, вечно качалась в спортзале, занималась и танцами. У нее было атлетическое, изумительно вылепленное тело, и, главное, была одна особенность: она любила стариков. Пятьдесят лет годится, но шестьдесят — высший класс. Я-то был для нее зеленоват, она восхищалась моими морщинами, жировыми валиками, седыми висками, надеясь, что все это будет усугубляться. Увядшая кожа, дряблые мускулы приводили ее в состояние транса, она покрывала их поцелуями, яростно сосала. При виде мешков под глазами была на седьмом небе. А уж старые обвисшие тестикулы просто обожала! Чем ниже и волосатее, тем прекраснее. Я вовсю пользовался этой ее склонностью, зная, что она, увы, эфемерна. Мари-Софи даже опубликовала роман на эту тему, имевший определенный успех, она мечтала стать писательницей, а в бутике работала, чтобы собирать материал. Книга получилась забавная, откровенная. Все старые пердуны Парижа прошли через ее постель. Она приняла последний вздох крупного магната, на нее западали сенаторы и даже один епископ и Великий раввин. Книга неплохо расходилась и привлекла к ней изрядное количество престарелых похотников, полных решимости попытать счастья на краю могилы. Но на тот момент избранником был я. Через месяц она предложила мне, чтобы похудеть, — я как раз бросил курить, — бегать вместе с ней. Я согласился — я действительно оброс жирком. Видели бы вы меня тогда — в агентстве я не расставался со спортивной сумкой.
