Я лежала на той же перине, что и мертвый Гиля всего год назад. И подушки те же. И они меня душили сами по себе. И теперь Блюма имеет совесть приглашать меня на лето в мой же дом.
Ночью я проснулась. Из комнаты Блюмы и Фимы до меня доносились уханье, стоны, хлюпанье и что-то еще. Я повернулась на звук. Кровать заскрипела. Понятно, что там происходило. Но надо же закрывать дверь!
Чуть ли не в ту же минуту у них в комнате зажглась лампа. Появилась Блюма — как привидение, в широкой ночной сорочке, с распущенными длинными волосами. Всклокоченная жирная старуха.
— Извиняюсь, Майечка. Мы тебя разбудили. Извиняюсь. Спи, спи. Отдыхай. Я тебя утром разбужу. На работу буду идти и разбужу. Фима ж так рад, что ты приехала. Так же ж рад.
Я пролежала с открытыми глазами до утра. Молила Бога, чтобы обернуться в один день и не задержаться тут ни на минуту.
Так и получилось. Всюду в инстанциях меня встречали приветливые, доброжелательные служащие. Понадобились небольшие взятки, но как же иначе. К вечеру документы оформились.
Блюма вела себя как хозяйка положения. Насколько у нее хватало ума, настолько и вела. Я осадила ее вежливо, но решительно.
А Блюма виновато улыбнулась и протянула:
— Майечка. Извиняюсь. Ты меня неправильно поняла. Ты, наверное, думаешь, что я не умею держать свой язык. Нет, ты сильно ошибаешься. Я — могила.
Что она имела в виду, я не выясняла, чтобы не дошло до скандала. Поняла одно: Блюма — свинья.
Я носила изящные часики на золотом браслете, подарок Марика, они достались ему по случаю от какого-то офицера, служившего в Германии.
Миша сразу обратил внимание на мою обновку, хоть обычно все принимал равнодушно. Я рассказала, что часы трофейные, из Берлина.
Он попросил глянуть. Повертел, браслетик погладил и говорит:
— Ты, мама, наверное, знаешь, что немцы из еврейских зубных коронок изготавливали изделия. И это тоже, может быть.
И пошел себе на кухню, играть в шашки. Было ему тогда лет пятнадцать.
Откуда у него сведения про коронки? В школе такое не говорили. Теперь понятно, чье влияние.
И вот эти злосчастные часы я надела к Блюме в Остер. Без мысли. Золото есть золото.
Блюма смотрит на мои часики и говорит, смотрит и говорит. После всего, сказанного выше, практически без перерыва:
— Какие симпатичные часики. Золотые?
— Золотые. Хочешь, Блюмочка, подарю?
— За что? — Блюма разыграла удивление.
— За то, что ты за домом смотришь, за Фимой ходишь. Хочешь?
Я снимаю часы с руки и кладу на стол. Прямо на Мишины письма — они лежали там с вечера. Блюма, наверное, надеялась, что я буду их читать ночью. Блюма, вроде вслепую, сунула часы в карман передника и заверила меня:
— Могила. Имей в виду. Чистая могила.
Да. Я возвращалась к своей жизни с того света.
В поезде приводила свои мысли в порядок вещей. Я пыталась понять природу своего испуга.
Ну, допустим, Миша знает, что его отец Куценко. И что? А если он не знает, что его отец Куценко, а считает, что его папа — сумасшедший Фима? И что?
Миша вырос. Пусть сам разбирается со своими отцами, со своей наследственностью, вплоть до Мирослава. Я ни слова ему не скажу в этом направлении. Если спросит.
А если не спросит, а сам расскажет Марику — и про Куценко, и про Фиму? Причем не только по собственным наблюдениям, но и по соображению мамы, Гили и — самое плохое — Блюмы. И что?
А то! Какая я тогда получусь мать для Эллочки в глазах Марика? Это во-первых. А во-вторых, какая жена?
Следовательно, оберегать надо не Мишу, а Марика и Эллочку. И оберегать именно от Миши.
Да. У меня было секретное оружие против Миши — Гиля и его лехаим. Но в любом случае оставалась Блюма. Может, и она была в курсе насчет этого. А она может по дурости и против Миши выступить, и против меня, и против всех. Потому что она только за Фиму и больше ни за кого.
И как же Блюма втиснет свою ручищу в мой маленький браслетик? И как же я об этом не подумала? Получилась взятка и ничего больше. Никакого прикладного значения.
С такой бесцельной мыслью я уснула под стук колес уже где-то за Калугой.
Мне приснился Миша, что он не умеет плавать и боится.
Дома я осмотрела свое лицо в зеркале и увидела, что постарела. Вот так: позавчера еще не постарела, а теперь — да. Но дело не в этом.
Марик на работе. Элла находилась в школе, в группе продленного дня. Тогда начался эксперимент, и Эллочка как неуспевающая ходила после уроков, чтобы делать домашние задания под квалифицированным присмотром, классная руководительница посоветовала. Я не захотела объяснять, что у меня тоже имеется кое-какая квалификация. Пускай. Домой она возвращалась часам к четырем.
В квартире за время моего краткого отсутствия царил беспорядок. Нужно убирать, мыть, стирать. Руки не поднимались.
И я прилегла на диван. А отдых не получался. Позвонила Александру Владимировичу. Он обрадовался, но сказал, что обеденный перерыв уже прошел, что лучше мы увидимся завтра. Не знаю как, но я предложила, чтобы он сейчас же пришел ко мне на дом. Он помолчал и сказал, что очень скоро придет.
Да. Посреди неубранной квартиры состоялось наше первое любовное свидание. Короткое, но содержательное. Я поняла, что женского во мне много и оно требует подтверждения со стороны. И нужной стороной оказался Репков.
Я отгоняла образы Блюмы и Фимы, но они неотступно давали о себе знать. Именно чтобы их заглушить, мне нужен был Александр. Саша, который абсолютно ничего не знал и не представлял, что я прошла за короткую ночь в Остре и что содержалось в моей внутренней судьбе раньше.
Если кто-то скажет, что имела место измена, я не соглашусь. Без объяснений.
Так как мои встречи с Репковым приняли близкий характер, я в порыве дала ему свой номер телефона. Но тут же пожалела. Трубку мог взять Марик или Эллочка. Это послужило еще одним плюсом в непроходящей тревоге.
Начались наши свидания на дому. Почти каждый день. Я находилась в невменяемом состоянии. Пришла в себя примерно через две недели. И вот по какому случаю.
Приближался Новый год. Марик спросил, какой подарок я хотела бы получить и что лучше купить под елку Эллочке. Я попросила дать мне возможность купить шубу из мутона. Если ему кажется это слишком дорого — какую-нибудь другую, можно просто каракулевую. Как-то, гуляя по Петровке с переходом в Столешников, я увидела шубы в магазине «Меха».
Я ожидала, что Марик возразит насчет цены, специально нарывалась на обиду. Но он согласился. Эллочке решили купить двухколесный велосипед, о котором она мечтала, так как у нескольких девочек с нашего двора подобные уже были. Ей было бы кроме прочего и полезно — согнать лишний вес. Я так и сказала — похудеет и, может быть, прочистится голова с мозгами.
Марик встретил мое замечание с отчаянием:
— Эллочка в плачевном положении. От тебя ей нет ни внимания, ни участия. Она много ест, чтобы доставить себе удовольствие. Другое ей недоступно. И это в доме, где мать не работает и все свое время могла бы уделять дочери. Ты в дневнике не расписываешься, она носит мне. Ты ее оценки знаешь? Тройки и двойки, вот какие оценки. Она толстая и некрасивая. Поэтому она тебя не интересует. Когда-то вы с ней гуляли, ты ей искала красивую одежду. А теперь у нее пальтишко с короткими рукавами.
Я смолчала. На Эллочку невозможно было что-то купить в последнее время. Она не помещалась в детские размеры, и поэтому я бросила поиски хороших вещей — промышленность их не шила, ни наша, ни импортная, а не потому, что не хотела.
Я ответила вслух:
— Знаешь, Марик, не надо мне шубы. Ничего мне не надо. Если бы ты знал, как я страдаю, ты бы не говорил глупостей.
Марик, наверное, приписал мою жалобу на счет Эллочки. Что я страдаю из-за ее вида и положения, от бессилия в этом вопросе.
— Майечка, давай начнем сначала. Займемся Эллочкой на полную силу. В первую очередь ты как мать и как женщина. А я подключусь на любом этапе.
Я оставила его в заблуждении. Откуда у меня полная сила, если нет у меня никакой силы и взять неоткуда? А ведь должно еще было состояться выяснение отношений на почве того, что Эллочка еврейка. Время поджимало по возрасту.
Я тут же перевела беседу на эту больную тему. Посоветовала Марику как отцу подготовиться, чтобы не быть застигнутым.
Он посмотрел на меня странными глазами:
— С чего ты взяла? Что, обязательно?
— Обязательно. В жизни каждого человека еврейской национальности такое бывает. У Миши было. И у Эллочки будет. И некоторые на этой почве потом делают себе сильные глупости. И другим делают.
— А у тебя? — Марик спросил это с вызовом.
— Я жила в Остре. Там вокруг одни евреи. И считалось, что это хорошо. А потом я стала взрослая и сама разбиралась. А у тебя? — Я нарочно заострила вопрос взглядом прямо в глаза Марику.
