Я ни за что на свете не смогу прочесть доклад о суфражистках перед всем классом. Мы так не договаривались. Мистер Шея в последнюю секунду поменял правила игры или потому, что хочет меня засыпать, или потому, что меня ненавидит, или по какой-то другой причине. Но я написала реально хороший доклад и не могу позволить тупоголовому учителю обвести меня вокруг пальца. Я прошу совета у Дэвида Петракиса. Мы разрабатываем План.
Я прихожу в класс очень рано, когда мистер Шея еще в учительской. Все, что нужно, я пишу на доске и закрываю слова постером с символикой протеста суфражисток. Коробка из копировальной мастерской стоит на полу. Входит мистер Шея. Рычит, что я могу начинать. Я встаю — по-суфражистски высокая и спокойная. Это неправда. Кишки крутит так, точно я попала в торнадо. Пальцы ног внутри кроссовок скрючиваются и цепляются за пол, чтобы меня не унесло ветром.
Мистер Шея кивает мне. Я беру свой доклад, словно собираюсь прочесть его вслух. Я стою, а листочки дрожат, будто от ворвавшегося сквозь закрытую дверь ветра. Я поворачиваюсь и срываю с доски свой постер.
СУФРАЖИСТКИ БОРОЛИСЬ ЗА ПРАВО ГОВОРИТЬ. НА НИХ НАПАДАЛИ, ИХ АРЕСТОВЫВАЛИ, БРОСАЛИ В ТЮРЬМУ, ТАК КАК ОНИ ОСМЕЛИВАЛИСЬ ДЕЛАТЬ ТО, ЧТО ХОТЕЛИ. ТАК ЖЕ КАК И ОНИ, Я ЖЕЛАЮ ОТСТАИВАТЬ СВОИ УБЕЖДЕНИЯ. НЕЛЬЗЯ ПРИНУЖДАТЬ ЧЕЛОВЕКА ПРОИЗНОСИТЬ РЕЧИ. Я ПРЕДПОЧИТАЮ ХРАНИТЬ МОЛЧАНИЕ.
Класс читает в гробовой тишине, кое-кто шевелит губами. Мистер Шея поворачивается, чтобы узнать, на что это все уставились. Я киваю Дэвиду. Он выходит вперед, становится рядом, и я отдаю ему свою коробку.
Дэвид: Мелинда получила задание представить классу свой доклад. Она сделала копии, чтобы каждый мог ознакомиться.
Он раздает копии доклада. В канцелярском магазине я заплатила за все про все 6,72 доллара. Я собиралась сделать титульный лист и раскрасить его, но, поскольку в последнее время у меня напряженно с карманными деньгами, я просто помещаю название сверху на первой странице.
Мой план состоит в том, чтобы постоять перед классом отведенные мне на презентацию пять минут. Суфражисткам тоже приходилось планировать и хронометрировать свои акции протеста. У мистера Шеи другие планы. Он ставит мне D и ведет к начальству. Я совсем забыла, что суфражисток тоже бросали в тюрьму. Да уж. Я отправляюсь в тур по кабинетам школьного психолога, Самого Главного и снова зарабатываю ВОЗШМ. У меня в очередной раз Проблемы с дисциплиной.
Мне нужен адвокат. В этой четверти я появлялась в школе каждый день, просиживала задницу в каждом классе, выполняла домашнее задание, не жульничала на тестах. И тем не менее опять получаю ВОЗШМ. Они не могут наказывать меня за нежелание говорить. Это несправедливо. Что они обо мне знают? И где уж им понять, что творится у меня в голове? Разряды молнии, детский плач. Застигнутая лавиной, распятая страхами, придавленная грузом сомнений и вины. Боли.
Стены в комнате для ВОЗШМ по-прежнему белые. Энди Чудовища здесь нет. Спасибо Тебе, Господи, за эту малую милость. Мальчик с лимонными волосами, в данный момент, похоже, вступивший в контакт с пришельцами, мирно дремлет; две девочки-гота в черных бархатных платьях и живописно продранных колготках обмениваются улыбками Моны Лизы. Они прогуляли школу, чтобы постоять в очереди на убойный концерт. ВОЗШМ не самая большая цена за десятый ряд, места 21 и 22.
Я медленно закипаю. Адвокаты по телику всегда советуют своим клиентам молчать. Копы обязательно говорят такую вещь: «Все, что вы скажете, может быть использовано против вас». Самооговор. Я нашла это в словаре. Словарное слово на три очка. Тогда почему взрослые устраивают такой кипиш по поводу того, что я не говорю? Может, я не хочу оговаривать себя. Может, мне не нравится звук моего голоса. Может, мне нечего сказать.
Мальчик с лимонными волосами падает со стула и просыпается. Девочки-готы ржут. Мистер Шея втихаря ковыряет в носу. Мне нужен адвокат.
Совет от шутника
На уроке обществознания Дэвид Петракис передает мне записку. Напечатанную. Он считает ужасным, что мои родители не засняли уроки мистера Шеи на видео и не поддержали меня, как сделали предки Дэвида. Так приятно знать, что тебя хоть кто-то жалеет. Более того, родители вообще не в курсе произошедшего. Хотя все тайное скоро станет явным: уже на ближайшей встрече со школьным психологом.
Я думаю, что Дэвиду надо быть судьей. Его последнее карьерное устремление — стать гением в области квантовой физики. Я не знаю, что это значит, но, по словам Дэвида, его отец в ярости. Его отец прав. Дэвид создан для права: убийственное спокойствие, мозги с турбонаддувом и умение видеть слабости.
Он останавливается возле моего шкафчика. Я говорю ему, что мистер Шея поставил мне D за доклад о суфражистках.
Дэвид: У него есть на то основания.
Я: Это был замечательный доклад! Ты его читал. Я составила библиографию и ничего не содрала из энциклопедии. Лучший доклад в моей жизни. Я не виновата, что мистер Шея не понимает искусства перформанса.
Дэвид замолкает, чтобы предложить мне жвачку. Отвлекающий маневр вроде тех, что любят присяжные.
Дэвид: Но ты не поняла главного. Задача суфражисток в том и состояла, чтобы говорить громко, высказаться в защиту своих прав. Ты не можешь высказаться в защиту права молчать. Так ты позволишь плохим парням победить. Если бы суфражистки поступали, как ты, женщины до сих пор не имели бы права голоса.
Я выдуваю пузырь прямо ему в лицо. Он складывает обертку от жвачки в крошечные треугольники.
Дэвид: Не пойми меня неправильно. По-моему, то, что ты сделала, было очень круто и устроить тебе ВОЗШМ жутко несправедливо. Но не надейся, будто хоть что-то изменится, пока ты не выскажешься в свою защиту.
Я: Ты всем своим друзьям читаешь такие нотации?
Дэвид: Только тем, кто мне нравится.
С минуту мы оба обдумываем ситуацию. Звенит звонок. Я продолжаю рыться в шкафчике в поисках книжки, которой там точно нет. Дэвид в сотый раз смотрит на часы. Мы слышим, как Самый Главный орет: «Народ, а ну пошевеливайтесь!»
Дэвид: Может, я тебе позвоню.
Я: Может, я тебе не отвечу. (Жуй-жуй-жуй. Выдуй пузырь и схлопни его.) А может, отвечу.
Он что, приглашает меня на свидание? Я так не думаю. А вот он вроде бы да. Похоже, я отвечу, если он позвонит. Но если он прикоснется ко мне, я взорвусь, так что о свидании не может быть и речи. Никаких прикосновений.
Чудовище ищет добычу
Я остаюсь после уроков поработать над эскизами. Мистер Фримен поначалу помогает. Он вручает мне рулон коричневой бумаги, белый мелок и показывает, как нарисовать дерево тремя размашистыми линиями. Ему без разницы, сколько ошибок я делаю, просто раз, два, три — в темпе вальса, говорит он. Снова и снова. Я извожу не меньше мили бумаги, но ему по барабану. Вот, возможно, в чем корень его проблем, а именно бюджетных разногласий со школьным советом.
Бог отрывисто сообщает по интеркому, что мистер Фримен опаздывает на собрание преподавательского состава. Мистер Фримен в ответ говорит слова, которые нечасто услышишь от учителей. Он дает мне новый мелок и велит нарисовать корни. Нельзя вырастить хорошее дерево без корней.
Художественный класс — одно из тех мест, где я чувствую себя в безопасности. Я напеваю себе под нос и не беспокоюсь, что выгляжу глупо. Корни. Фу! Но я стараюсь. Раз, два, три. Я не думаю о завтрашнем дне или о следующей минуте. Раз, два, три.
Кто-то выключает свет. Я вскидываю голову. ОНО здесь. Энди Чудовище. Кроличье сердце выскакивает из моей груди и скачет по бумаге, оставляя на корнях моего дерева кровавые следы. ОНО снова включает свет.
Я чувствую его запах. Надо бы выяснить, где ОНО берет этот одеколон. Мне кажется, он называется «Страх». Все это начинает походить на один из тех повторяющихся ночных кошмаров, когда ты падаешь, падаешь, но никогда не касаешься пола. У меня такое чувство, будто я врезаюсь в землю на скорости сто миль в час.
ОНО: Ты не видела Рашель? Рашель Бруин?
Я сижу совершенно неподвижно. Может, мне удастся затеряться среди металлических столов и растрескавшихся глиняных горшков? Он идет ко мне ленивым, размашистым шагом. Запах душит меня. Я содрогаюсь.
ОНО: Она должна была со мной встретиться, но я нигде не могу ее найти.
Я:
ОНО садится на мой стол, ЕГО нога размазывает мой рисунок мелом, превращая корни в топкий туман.
ОНО: Алло? Есть кто дома? Ты что, оглохла?
ОНО заглядывает мне в лицо. Я так сильно стискиваю зубы, что они крошатся в пыль.
Я — олень, застывший в свете фар тягача. Неужели он собирается снова сделать мне больно? Он не может, только не в школе. Разве нет? Почему я не способна закричать, сказать хоть что-нибудь, сделать хоть что-то? Почему мне так страшно?
