С такими мыслями Антон Рампо прибыл в Красную поляну. Там ему сначала показали инфраструктуру. Оказалось, здесь есть вертодром, откуда Антон может взлететь и полюбоваться с высоты седым Кавказом. Так сказал Игорь Беленький. Антон осторожно поинтересовался, не построен ли этот вертодром специально для того, чтобы дать ему возможность полюбоваться седым Кавказом. В этом случае имел бы место явный перерасход из кармана Олимпиады, а Антон – с недавних пор потенциальный обладатель острова в Полинезии – стал очень болезненно относиться к перерасходам. Выяснилось, что нет, вертодромы были построены ранее для спасения альпинистов и мажоров, то и дело попадающих в снежную бурю в горах.
Вскоре Антон уже сидел в вертолете, смотрел в иллюминатор и молчал. Было так красиво, что все слова и мысли покинули Антона. Горы снизу и горы сверху – это разные горы. Горы снизу выглядели как на открытке, а вид гор сверху поразил Антона настолько, что он решил, что Богу, наверное, очень хорошо, когда он смотрит на горы Кавказа вот так, с высоты. Человек стремится увидеть все с точки зрения Бога, только ему для этого приходится прибегать к помощи технических средств, например вертолета. Наверное, точка зрения Бога еще выше и вид оттуда еще красивей, в благоговейном молчании думал Антон. Горы тоже молчали. Ни вертолет, ни Антона в нем они просто не замечали.
Вертолет сделал один широкий круг над Красной поляной. Роскошные деревянные срубы московской тусовки сверху выглядели спичечными коробками. Сверху все выглядит тем, чем является на самом деле, подумал Антон.
Вертолет приближался к хребту Аибга. Хребет состоял из четырех хмурых вершин. Пилот вертолета объяснил Антону, что вершины называются Аибга-1, Аибга-2, Аибга-3 и пик Черная Пирамида. Антон улыбнулся – сразу было понятно, что четыре вершины называли разные люди. Первым трем не повезло – им дал имя человек без воображения. Посчитал вершины, загнул пальцы и назвал: Аибга-1, Аибга-2, Аибга-3. Слева направо. Вот люди себя называют именами, а горы называют цифрами – идиоты. Хотя горам, наверное, все равно, как их называют. Гора все равно остается горой, и убивает альпинистов, и вдохновляет пейзажистов, гора не заметит и не запомнит ни тех, ни других.
А вот четвертую вершину назвал человек с фантазией. Черная Пирамида – это красиво.
Пик равнодушно смотрел на Антона, проплывая внизу. Антон молчал. Сказать было нечего.
Потом вертолет приземлился. Антон вышел, осмотрелся и с удивлением обнаружил у подножия пика одинокий экскаватор. Сочетание этих слов рассмешило Антона, но это было именно так. У подножия горы ковырялся в камнях небольшой одинокий экскаватор. Он выкапывал камни из подножия пика и пытался их подвинуть куда-то вверх по склону. Но камни опять скатывались на прежнее место, и экскаватор ничего не мог сделать. Он был жалок. Зрелище было пронзительным. Вся история человеческого рода, казалось, предстала перед Антоном, и он даже произнес вслух:
– Да… Вся история… Что он здесь делает?
– Кто? Экскаватор? – уточнил Игорь Беленький, сильно моргнув.
– Человек, который управляет им, – уточнил Антон с усмешкой.
– Строит площадку под слалом-гигант, – сказал Беленький.
Антон улыбнулся, посмотрев на помощника. Антону захотелось дать указание, чтобы экскаватор перестал ковыряться в подножии пика, потому что это смешно. Смешно и слово «гигант» по отношению к слалому, и все, что делают люди, тоже смешно. Но Антон был главой креативного штаба, и останавливать строительство грандиозных объектов было не в его компетенции, да и сообщать подчиненным, что они смешны до слез, было хоть и в его компетенции, но нельзя. Подчиненным нельзя говорить о том, что они несчастные люди, таков первый и, собственно, главный закон управления персоналом. Антон это знал и потому промолчал.
Антону пришла мысль: все, что делает человек, – безобразно. Конечно, есть древние пагоды и античные портики – это красиво, но это лежит в руинах. В руинах лежит все, что красиво. Современный человек – творец безобразия. Природа создает красоту, а человек – уродство. Так разделились обязанности у создателя и создания. Этими смелыми выводами Антон тоже не стал делиться с Игорем Беленьким. Своей правой руке нельзя говорить такие вещи, потому что ее парализует, а работать с парализованной правой рукой неудобно.
После осмотра красот и безобразий Антон снова сел в вертолет и вновь полетел над Аибгой. Солнце ушло за серую занавесь облаков, которая тут же, на глазах, за секунды стала сине-черной непроницаемой шторой. Погода в горах очень быстро менялась. Пик Черная Пирамида, совсем недавно розовый и акварельный, стал черным и мрачным, будто повернулся к Антону темной громадной спиной.
Был уже вечер, когда Рампо как глава креативного штаба сделал, что смог. Антон почувствовал, что устал, как собака. Слишком много в этот день он узнал новых слов, лиц и имен. Нужно было побыть одному. Просто немного побыть одному. В Москве в таких случаях Антон ездил по ночному Садовому кольцу в одиночестве. Мыслей от езды по кольцу в одиночестве становилось меньше, и они приходили в порядок. Одиночество – лучшая терапия для мозга.
И в этот раз Антон поступил так же. Приземлившись на вертодроме в Красной поляне, он сообщил подчиненным, что хочет поездить один по округе на своей новой машине. В Красной поляне был гараж пиршества спорта, его директор, крепкий мужчина алкогольно-славянской наружности, как раз поставил Антона в известность, что ему, как главе креативного штаба, выделен служебный автомобиль – джип – на случай, если он захочет лично осмотреть что-нибудь труднодоступное. Джипом оказался новый, серебристо-белого цвета «УАЗ Патриот». Эдо, как водитель главы креативного штаба, сразу же высказался на предмет того, что цвет «Патриота» ему не нравится, и предложил Антону перекрасить машину в самый красивый цвет – армянский абрикос. Этот цвет открывается, когда солнце светит на свежевымытую машину. «Цвет открывается» – это тоже был местный устойчивый оборот. Эдо сказал, что знает одного человека, который имеет девять банок такой краски и готов ее продать. Дорого, да, но что делать, ни у кого в Адлере такой краски нет все равно. Антон тепло поблагодарил Эдо за все, но пока решил оставить цвет прежним. На это водитель ответил, что все правильно: надо сначала поездить на машине, почувствовать, какой она характер имеет, и тогда сразу будет понятно, какого цвета она должна быть. Эдо ни в какую не хотел отпускать начальника одного, пока не убедился, сделав на машине круг, что джип в полной исправности. Но в душе Эдо осталась какая-то тревожная нотка – он долго смотрел вслед «Патриоту» и даже позвонил, чтобы убедиться, что с Антоном есть связь.
Антон хотел остаться один. Он слушал тишину и дорогу, жужжавшую под новой резиной «уазика». Антон не знал, куда едет. Он просто ехал. И думал.
На Кавказе были декабристы. Их туда сослали, а они там себя покрыли славой. Одоевский вот, например, стихи писал. Родил строку «Из искры возгорится пламя» и оказался косвенно виноватым в большевизме. Но не сильно. Он же не думал, что у одной строки будут такие последствия. На Кавказе заболел малярией, из-за того что читал Шиллера в подлиннике на ветру, при поднятых полах палатки. Это красиво. Его могила была утеряна. Это печально. Осталась от поэта одна строка. Хотя тоже немало. Что он чувствовал, когда умирал от малярии в палатке? Может быть, ему было обидно, ведь его погубили простейшие, а сам он был существом сложнейшим, коим в отношении душевной организации является поэт. А может, наоборот, ему было приятно? Одоевский был байронистом, а малярия убила до него и самого лорда Байрона. Значит, он попал с Байроном в один клуб: и поэтический, и бактериологический.
Был еще Александр Бестужев-Марлинский, тоже декабрист. Пропал без вести во время десанта на мыс Адлер. Табличка имеется памятная на месте пропажи. Когда-то Бестужев-Марлинский был популярным прозаиком. Его творения раскупались в первый же день, а иногда в первый же час. А те, кто не успевал купить, переписывали его сочинения вручную. Ручной копипаст – это не шутки. Потом автор бестселлеров примкнул к декабристам и был сослан. На Кавказе было опасно, но интересно. Здесь в то время было полно литераторов. Здесь расцветал их талант. Бестужев, к примеру, так прямо и говорил: «На Кавказе во мне проснулся писатель!»
Благотворно ли действовал на писателей малярийный климат или бесконечные дожди, во время которых есть о чем подумать в письменной форме, или свист пуль делал их слог проще и выше, но, как бы то ни было, при помощи ссылок царь плодил русских литераторов и помогал им раскрыться. Сосланные вольнодумцы при попустительстве некоторых генералов, сочувствующих декабристам, образовали на Кавказе бомонд. Вольнодумцы собирались вместе, пили шампанское, читали стихи. Случались и женщины. Без них вольнодумцу никак. А Бестужев-Марлинский был хорош не только как писатель и декабрист, он был еще и хорош собой, так что устроился здесь неплохо. Одно время, правда, за него взялся Белинский. Неистовый Виссарион принялся громить Бестужева-Марлинского за куртуазный стиль его сочинений, за то, что горцы в его романах ведут себя как байронисты: чуть что – бросаются на коня и сутками скачут куда глаза глядят. Такие невротики не могли бы жить в горах, их бы даже их кони не слушались, считал Белинский и громил Бестужева-Марлинского при каждом удобном случае. Злые языки говорили, правда, что это потому, что Бестужев-Марлинский популярен и хорош собой, а Белинский – чахоточен и не хорош собой, а популярен может быть только посмертно. Но это неправда. Белинский просто был критиком и терпеть не мог, когда с русской литературой что-то не так. Что бы сейчас делал Белинский, если бы увидел, что стало с русской литературой?
